Жаркие схватки над ледовой дорогой

В Январе 1942 года 4-й Гвардейский истребительный авиаполк, прежде героически сражавшийся под Таллином, на полуострове Ханко и под Ленинградом, теперь, собрав поредевшие силы, прикрывал восточную часть ледовой "Дороги жизни".

По ней двигались на запад через Ладогу вереницы автомашин: Большая земля посылала ленинградцам хлеб, соль, мясо, сахар, пушки и снаряды - драгоценные грузы, скопившиеся за время ледостава на перевалочных базах деревень Лаврово и Кобона.

Там, на другом берегу Ладожского озера, бойцы сухопутного фронта и моряки сражались впроголодь, а ленинградцы работали на заводах, получая по 125 граммов хлеба в сутки...

П. П. Кожанов.

Лётный день начался на час раньше обычного: с построения в 6 утра. Для подготовки к вылету все собрались в землянке - столовой. У входа меня ожидал секретарь парторганизации эскадрильи Пётр Кожанов.

- Разрешите, товарищ командир ! - Голос его звучал твёрдо, чувствовалось, что парторг готовился сказать что-то важное. - Меня беспокоит настроение лётчиков. Ваше назначение не все восприняли правильно...

- Товарищ Кожанов !   Не стоит сейчас...

- Следствием этого может быть неслаженность действий в воздухе, а вы знаете, к чему это приводит.

- Меня это тоже волнует. Давайте тщательно подготовимся и постараемся таким образом застраховаться от возможных промахов. А за предупреждение - спасибо !

Надо сказать, что меня, Лейтенанта, только что назначили командиром 3-й эскадрильи, где даже почти все командиры звеньев были старше меня по званию. И накануне, во время моего представления личному составу, у большинства вид был холодный, замкнутый: прислали "варяга". Сердце кольнула досада. Лишь рукопожатие Старшего лейтенанта Кожанова было по-дружески крепким. Я стал присматриваться к нему. Коренастый, широколицый, внешне непримечательный. Такой, как все ?   Пожалуй, не такой. Открытое, задорное лицо со следами недавних ожогов. Встретившись с прищуром его внимательных серо - голубых глаз, я почувствовал расположение, что-то вроде симпатии к этому человеку. Впрочем, первое впечатление обманчиво, лучший способ оценить новых боевых товарищей - испытать их в воздухе. Такая возможность не заставила себя долго ждать: поступил приказ - лететь на штурмовку войск в районе Погостья.

О поведении некоторых командиров мы с парторгом решили поговорить после боя, а сейчас надо было готовиться к заданию. Кожанов согласился со мной.

Позже я узнал, что Пётр Павлович Кожанов тоже в эскадрилье недавно. По-разному вживаются люди в новый коллектив... На войне на это много времени не даётся. Да и не нуждался Кожанов в длительном сроке привыкания. Ему, в прошлом сельскому учителю, были, наверное, известны педагогические секреты, помогающие преодолеть барьер отчуждённости. Уже на 10-й день пребывания Петра Павловича в полку коммунисты 3-й эскадрильи выбрали его секретарем парторганизации. С первых дней Декабря Кожанову, как и каждому лётчику полка, приходилось делать до 5 боевых вылетов в сутки на прикрытие ледовой трассы.

Командование предписывало нашему истребительному полку вместе с авиацией фронта и штурмовиками флота подавить дальнобойную артиллерию врага, которая находилась километрах в 8 южнее и юго - западнее Погостья. Парторг эскадрильи отлично понимал, что от того, насколько чётко усвоят лётчики тактику предстоящего боя, зависит его исход.

Боевой порядок назначили следующий: ударное звено веду я, ведомый - сержант Герасименко. Вторая пара: лейтенант Кузнецов и старший сержант Бакиров. Звено обеспечения: капитан Агуреев и его ведомый старший лейтенант Петров, вторая пара - ведущий старший лейтенант Кожанов, ведомый старший лейтенант Цыганов. Первый удар должен быть только внезапным, нанесённым с высоты не более 450 метров. На это - основной расчёт. Атаковать парами.

- На задание летят одни коммунисты, прошу, товарищи, выполнять свои обязанности в боевом расчёте как священный долг. - В морозной предутренней тишине слова эти, негромко произнесенные парторгом, прозвучали как клятва.

И вот, прижавшись к макушкам чахлых сосен Малуксинского болота, на предельно малой высоте - 10 - 15 метров - углубляемся в тыл, чтобы неожиданно выйти на вражеские артпозиции. Они уже видны по тёмным конусам на снегу, направленным в сторону Ленинграда. Странной кажется тишина. Ведь через минуту заработают радиостанции фашистов.

Ловлю себя на мысли, что не страшат ни десятки зенитных установок "эрликонов", ни "Мессеры", нет !   Волнуюсь за лётчиков, с которыми никогда не летал в одном строю. О чём думают они сейчас ?   И вспоминаю с благодарностью слова Кожанова: "Прошу, товарищи, выполнять свои обязанности..."

Стрелка часов подходит к расчётному времени. Энергично набираем высоту и атакуем всей группой. Зенитки пока молчат. То ли не видят нас, то ли не опомнились от растерянности... Дорого же им обойдётся этот зевок !   8 И-16, нацелившись на врага, переходят в пологое пикирование. Всё чётче вырисовывается в прицеле орудийный дворик - подковообразный снеговой вал вокруг длинноствольного орудия. Видно, как мечется прислуга. Навстречу "ишачкам" уже летят огненные строчки "эрликонов". С каждой секундой оживает зенитная оборона... Боковым зрением вижу, как пара Кожанова устремилась вниз. Два реактивных снаряда, показав языки пламени, сорвались с плоскостей, через 1,5 секунды взорвались внутри "подковы". Молодец парторг !   Его примеру следует мой ведомый - сержант Герасименко. Отвернув немного вправо, он пикирует на зенитку, от которой тянется огненный пунктир. За ним - пара Агуреева. Она заставила умолкнуть ещё одну зенитную установку.

Уходя от цели, вижу всех своих, к сердцу подступает тёплая волна. Замысел удался полностью.

Приземлились на аэродроме, первым подбегает ко мне Кожанов.

- Поздравляю, - кричит он. - Как по нотам !   Без потерь !   Надо поговорить с лётчиками и техническим составом, объяснить, почему с первого задания все самолёты вернулись, не имея серьёзных повреждений. Я думаю, главное - внезапность.

- Конечно, только при повторном вылете подобной внезапности достигнуть трудно, поэтому план удара и состав групп придётся несколько изменить.

Второй вылет тоже оказался удачным. Фашисты сосредоточили огонь на паре лейтенанта Кузнецова, вышедшей к цели на минуту раньше, и прозевали атаку основной группы.

Александр Агуреев.

Два этих вылета показали, что, если тщательно готовить каждое задание, успех обеспечен.

К сожалению, так же точно нельзя заранее учесть мотивы некоторых человеческих поступков. После обеда на КП зашёл капитан Агуреев и... передал рапорт на имя командира полка о переводе его в другую эскадрилью.

Я приказал дежурному телефонисту пригласить на КП "управляющую четвёрку" - комиссара, адъютанта, инженера и секретаря парторганизации. Когда все собрались, прочитал рапорт Агуреева и написал на нём: "Командиру полка. Сожалею, но не возражаю". Потом спросил: "Может быть, кто-нибудь из присутствующих собирается перейти в другую эскадрилью ?   Извольте сегодня же подать рапорт".

Поднялся комиссар эскадрильи Никаноров и заявил, что он своё желание изложит комиссару полка лично, но пока будет работать так, как требует служебный долг. Наступила тишина. И вдруг резко поднялся молчавший до этого Пётр Кожанов. Его лицо побледнело, в голосе слышалась обида, он заговорил взволнованно:

- Я вчера и сегодня беседовал со многими лётчиками и техниками, с коммунистами и комсомольцами и как секретарь парторганизации сделал вывод, что командование не ошиблось в назначении нового командира. А 2 вылета на штурмовку наглядно показали, как нужно готовиться к выполнению боевой задачи. Результат налицо: сегодня и люди, и самолёты целы и невредимы. С Сентября 1941 года я не помню подобного случая... - Он обвёл взглядом присутствующих и, переведя дыхание, выпалил: - Товарищи командир и комиссар !   Я вынужден собрать внеочередное заседание партбюро, чтобы заслушать коммуниста Агуреева. Его рапорт об уходе из эскадрильи в такое время я расцениваю... расцениваю как... - Кожанов словно осёкся на остром слове и, взяв себя в руки, закончил: - Что скажет на это комиссар ?

Никаноров ответил, что это было и остаётся правом партийного бюро. Я взглянул на Кожанова. "Вот бы кому быть летающим комиссаром эскадрильи", - мелькнула мысль...

На заснеженной опушке леса, возле прикрытых лапником самолётов замер строй 4-го Гвардейского истребительного авиаполка. Наша 3-я эскадрилья на правом фланге. В морозной тишине будто слышу, как бьются сердца моих друзей. Краем глаза ловлю чуть заметную улыбку на спокойном лице комэска-2 Михаила Васильева. Рядом комиссар 3-й эскадрильи Пётр Кожанов и мой заместитель Алим Байсултанов. В конце Февраля 1942 года все трое назначены на новые должности.

В. И. Петров. 1942 год.

- Под знамя, смирно ! - приподнято командует начальник штаба.

Командир и комиссар полка проходят вдоль строя. Командир вручает знамя молодому лётчику нашей эскадрильи Владимиру Петрову, который меньше чем за 8 месяцев войны совершил 360 вылетов - больше всех в полку.

- Полк, напра-во !   Торжественным маршем ша-гом марш !

3-я эскадрилья с поднятым Гвардейским знаменем во главе полкового строя проходит мимо командования. Звучит приветствие:

- Да здравствует воздушная гвардия !

Глаза Петрова влажно блестят... Но нет - берёт себя в руки.

Сжимает древко знамени, несёт его впереди, печатая строевой шаг. На исхудалом лице - следы пережитой душевной муки.

...Начались переживания Петрова с письма из Малой Вишеры, сообщавшего Владимиру о гибели отца и матери. Фашисты казнили стариков за то, что их сын - лётчик, защитник Ленинграда. Расстреляли на площади перед толпой односельчан. А через некоторое время пришла ещё одна чёрная весть: гитлеровцы надругались над невестой Володи - Людочкой, той самой, чьи письма он читал товарищам. Школьная подруга, родной человек, с нею собирался он строить жизнь. Фашисты угнали её в плен.

Теперь Володя в промежутках между боевыми вылетами и по вечерам сидел запершись в землянке.

- Он знаете что сказал ? - сообщил мне Кожанов: - Жить дальше незачем.

- Сам что думаешь ?

- Не знаю. Будет смерти искать, это точно. Пойдёт на таран или врежется в батарею на штурмовке. Что-то в таком роде он мне говорил.

Кожанов не находил себе места, хмурился, курил.

- Хватит, не терзай себя, - сказал я.

- На боевом самолёте Петрову сейчас нельзя - погибнет. И это будет на нашей совести...

Мы решили поговорить с Володей, хотя и не знали, как помочь его горю. Ясно было одно: на штурмовку пока нельзя посылать. На построении, давая указания лётчикам, я ощутил на себе пристальный и непривычно жёсткий взгляд Петрова. Казалось, его истомлённое, заострившееся лицо состоит из одних глаз - в них горела ярость. Понимал ли он, почему его не допускают к заданиям ?   Может быть...

Объяснив в штабе положение с Петровым, мы послали его на У-2 в Новую Ладогу на перевозку почты - пусть, думали, немного расслабится, отдохнёт. А затем, условились, дадим ему недельную передышку в санчасти бригады, расположенной неподалёку от Новой Ладоги, в живописном месте, куда лётчиков ненадолго отправляли для подкрепления сил.

Помню, вечером мы вызвали к себе Володю. Едва переступив порог землянки, он выпалил, отнимая руку от виска:

- Старший лейтенант Петров по вызову явился !   Опять газеты возить ?

Не сдержался... Но я сделал вид, что не заметил нарушения устава, - состояние Володи можно было понять.

- Нет. Только одно письмо. От меня - родителям и жене.

В разговор вмешался Кожанов.

- Между прочим, - сказал он, - командир жену из Ленинграда вывез полумёртвой. У Цоколаева и Толи Кузнецова тоже жены с тяжёлой дистрофией, а у них грудные дети. Как ещё обернётся ?   Может, на всю жизнь инвалиды... Детишки !   Понял ?

Лётчик молчал, вобрав в плечи русую с упрямым вихром голову.

- Ну вот, - продолжал Кожанов. - Тебе, конечно, ещё тяжелей. Что делать ?   Самоубийством кончать ?   Тараном ?   Баш на баш ?   Отомстил, и квиты ?   Разве это месть !   Если все так мстить станут, через месяц воевать будет некому. Не-ет, дудки, ты мсти каждый день, да так, чтобы самому в живых остаться и завтра ещё добавить, а послезавтра - втрое сильней, и до тех пор, пока мы его, гада, не прикончим, ясно ?   Вот так !

- А для этого надо сил набраться. Взять себя в руки, - продолжил я. - Поедешь на неделю, отдохнешь. И снова в бой.

- Где они живут, - чуть слышно спросил Петров, не поднимая головы, - родители ваши ?

- Неподалёку от профилактория. Там всё написано на конверте. Считай, с сегодняшнего дня мои отец и мать - и твои родители. Это... в письме. Они прочтут и поймут. А мы, значит, с комиссаром старшие твои братья. Если ты не против.

Володя вдруг опустился на табурет и, прижав к лицу побелевшие пальцы, глухо, почти беззвучно зарыдал. Быстро справился с собой, крепкими ладонями вытер щёки, спросил:

- Может, не надо неделю ?   Пары дней хватит ?

- Посмотрим. Если туго будет, пришлём за тобой.

Петров вышел. Тогда Кожанов подошёл ко мне, вытянулся и строго по-военному отчеканил:

- Товарищ командир !   В отсутствие командира звена Старшего лейтенанта Петрова прошу временно возложить на меня его обязанности.

- У тебя своих хватает...

Последовало неловкое молчание.

- Хорошо. Принимай звено.

Меня всегда восхищала способность Кожанова приходить на помощь людям, как бы совершенно забывая о себе. Это жило в нём. Он чувствовал себя неуютно, если оказывался в положении наблюдателя или просто советчика; только личное участие в судьбах товарищей давало ему моральное право разговаривать с лётчиками на равных. И мало кто знал, что у него, Петра Кожанова, на оккупированной фашистами курской земле остались жена и дочь и что давно от них нет вестей и тревога за их жизнь порой заставляет его просиживать всю ночь без сна в землянке при свете коптилки.

В одну из Апрельских ночей 1942 года я находился на командном пункте эскадрильи, ожидая возвращения группы Кожанова, вылетевшей на подавление зенитных точек и прожекторов в районе Шлиссельбурга. Внезапно дверь распахнулась, и в неё буквально влетел Кожанов. Лицо его сияло. Он размахивал маленьким конвертом и чуть не плясал.

- Товарищ командир !   Гвардии старший лейтенант Кожанов боевое задание выполнил !   Расстрелял прожектор и два "эрликона", а остатки боеприпасов выпустил по траншеям на берегу озера. - И вдруг выкрикнул: - Вася !   Почтарь принёс мне самую большую радость !   Жена и дочь - живы !

Мы обнялись.

- Ну вот, - сказал я, - благодари нашу пехоту за освобождение кусочка русской земли. А завтра пойдёшь к командиру полка, подашь рапорт с просьбой выехать на побывку к родным.

Однако я чувствовал, рапорта он не напишет. Так оно и вышло: в беседе с командиром полка Кожанов от краткосрочного отпуска отказался...

Подходил к концу Май 1942 года. Ясных дней становилось больше, но постоянно дувший северный ветер не пускал к нам и без того запоздавшую весну. Уже месяц как перестал действовать ледовый путь: лёд покрылся водой, хотя толщина его местами достигала ещё чуть ли не метра. Он всё время двигался, торосился, затрудняя плавание даже крупным кораблям.

Не сумев сорвать перевозки в Ленинград по льду в зимнее время, фашистское командование отдало приказ: нанести массированный удар по всему ладожскому району судоходства. Ранним утром несколько высотных разведчиков пролетели над нашим аэродромом. Из штаба бригады предупредили о возможном ударе по кораблям и перевалочным базам на восточном и западном берегах озера.

Весь истребительный полк - 22 И-16 - взмыл в воздух. Долго ждать фашистов не пришлось. 80 "Юнкерсов" и "Хейнкелей" под прикрытием 24 истребителей показались сразу с 3-х сторон: южной, западной и северной. Противник имел 5-кратное превосходство...

Под нами - до 40 боевых кораблей и транспортных судов, на берегу - десятки тысяч тонн крайне необходимого Ленинграду груза. Цель нашей эскадрильи, кроме отражения "Юнкерсов", - сковать боем истребители прикрытия.

- Петя, - передаю по радио Кожанову, - будем бить на встречных курсах, действуй самостоятельно, держись над объектом.

- Понял, - ответил Кожанов.

Ведя четвёрку своих "Ишачков", он устремился на группу "Хейнкелей", идущую с запада, я же пошёл на сближение с "Юнкерсами", надвигавшимися с юга. Наши зенитчики открыли огонь, но мы, не обращая на него внимания, парами и четвёрками завязали бой. Смертельный риск - действовать под ураганным огнём зениток - оправдал себя. Уже в начале боя стало ясно, что тактика выбрана правильно: не распылять силы, не отвлекаться на преследование врага, наносить короткие удары по близким и наиболее опасным группам, бить их на боевом курсе.

Неравенство в числе машин компенсировалось мастерством и отвагой наших лётчиков. Группа комиссара Кожанова отсекла истребители, наседавшие сверху, и успела атаковать бомбардировщики. Комиссарское звено дралось умело. Петров, Бакиров, Куликов - все члены партийного бюро эскадрильи. Не ведая страха, они смело разворачивались навстречу многочисленной группе "Мессеров", дерзко атаковали ведущих.

Вот вижу, как ещё один Ме-109, сбитый звеном Кожанова, оставляет за собой дымный шлейф. Успех сопутствует и остальным: рухнули 4 вражеских бомбардировщика и 2 истребителя, многие самолёты врага получили повреждения или горят в воздухе...

Воздушному сражению, кажется, не будет конца. Уже 45 минут идёт неравная схватка, наши силы тоже убывают. 8 самолётов, повреждённые, вышли из боя, у остальных кончился боезапас, горючего - на 10 минут, а на высоте 3500 метров подходит новая большая группа: 15 He-111 и 12 Ме-109F.

Спасать положение нужно нашей эскадрилье, находящейся на той же высоте. Даю команду:

- Из боя не выходить !   Атаки продолжать, с курса не сворачивать.

Слышу голос комиссара:

- Боезапаса нет, вывожу группу на встречный таран !

И через несколько секунд взволнованный голос:

- Не выдерживаете, сволочи... За мной !

Лобовая атака его пары была ложной, пулемёты бездействовали, однако бомбардировщики не пошли на прямое столкновение: сдали у фашистов нервы. Группа "Хейнкелей" повернула в сторону озера, облегчив наше положение.

В. Н. Захаров.

Около часа Гвардейцы отражали массированный удар врага, сбив 11 самолётов. А всего с помощью береговых и корабельных зенитных батарей был уничтожен 31 самолёт. Мы потеряли бесстрашного лётчика Василия Никаноровича Захарова, геройски осуществившего воздушный таран. Ещё 3 лётчика получили ранения. Сильно повреждены несколько самолётов. Но задачу полк выполнил.

Вечером на бортах боевых машин появились слова, выведенные белой краской: "За Васю Захарова !"

Аэродром представлял собой печальное зрелище: исковерканные, изрешечённые, обгоревшие самолёты... На их срочный ремонт были брошены все технические силы эскадрильи. От быстрого возвращения машин в строй зависел успех завтрашнего сражения. Наступила короткая Майская ночь, но почти никто из командиров не спал.

- Мы обшарили все склады, - сокрушался инженер Бороздин. - Хоть убейте, а больше 6 самолётов завтра в строю не будет. Смотрите !   Самолёты Петрова и Бакирова - это же металлолом, тут нужно менять силовые узлы и моторы. На это уйдёт 2 - 3 суток.

- Пойми, инженер, - доказывал Алим Байсултанов, - воевать неполными звеньями - значит потерять половину лётчиков.

- Я всё понимаю, - тихо отвечал Бороздин. - Техники ни на минуту работы не прекращают, но ведь её столько...

За разговором мы не заметили, как в землянку спустился комиссар. Вытирая взмокший лоб лётной перчаткой, он стоял у порога.

- Нормально ! - сощурив узкие глаза, выдохнул Кожанов. - Завтра к обеду самолёты Петрова и Бакирова будут в строю. Лишь бы фрицы рано не прилетели.

Бороздин поморщился.

- Не шути, Петя, - урезонил я комиссара.

- А я не шучу. Сейчас был у Гвардейцев - наземников. Накоротке собрал коммунистов. Говорят: сами вместо моторов вертеться будем, а сделаем. В ваш расчёт, товарищ инженер, техники Гусков, Дементьев, Николаенко внесли поправки и твёрдо заявили: завтра к обеду все 8 самолётов будут в порядке.

- И ты веришь ? - серьёзно спросил я Кожанова.

- Конечно.

Техники слово сдержали. Когда, заступив на боевое дежурство во второй половине следующего дня, мы осматривали машины, все самолёты были готовы к вылетам.

Перед дежурством Кожанов предложил мне:

- Василий Фёдорович, давай сегодня напишем наградные листы на всех, кто восстанавливал самолёты. И отдадим этим героям свои лётные "100 граммов". Согласен ?

- Вполне, и шоколад отдадим, - смеясь, ответил я.

Сидя в кабине самолёта, я продумывал вчерашний день - тяжелейший и в воздухе, и на земле. Как хорошо воевать с таким комиссаром !   Всё в нём есть: оперативность, напористость, воля, инициатива и энергия, а главное - душевность, и всё это увлекает на ратный подвиг других.

В ожидании сигнала на вылет прошла вторая половина дня. Начинались сумерки. Мы собрались было покинуть кабины самолётов, как взвилась красная ракета - взлёт !   Минута - и эскадрилья в воздухе. Но сумерки быстро сгущались. Троих лётчиков, никогда ещё не действовавших в таких условиях, пришлось вернуть на аэродром. В воздухе осталось 4 опытных и отважных: Алим Байсултанов, Пётр Кожанов, командиры звеньев Евгений Цыганов и Владимир Петров. Командую:

- Петрову пристроиться к Кожанову, Цыганову - к Байсултанову.

Сам остаюсь в одиночестве. Вот и полетели на ветер все варианты...

Противник рассчитывал на внезапность и на светлую Майскую ночь, зная, что в густых сумерках эффективность истребителей и зениток резко снижается. И на удар направил несколько эскадрилий пикировщиков, прикрытых небольшим отрядом истребителей. Более 150 бомбардировщиков Ju-87 четырьмя группами пересекли линию фронта в районе Шлиссельбурга и быстро приближались к Кореджскому рейду, где загруженные корабли начинали выстраиваться в походные ордера для ночного перехода к западному берегу.

Удар противника был тщательно продуман. 3 группы "Юнкерсов" подходили с одного направления. Выше их летали несколько пар истребителей Ме-109F. Против такой массы сил у нас очень мало. Но мы знаем, что "Юнкерсы" начинают бомбить по сигналу ведущих - вот их-то и следует сбить в первую очередь. Поэтому, "распределив" ведущих, я скомандовал:

- Петя, на правую группу !   Алим, на левую !   Уничтожить лидеров !   Пройти через строй, не сворачивать !

Ведущего центральной группы взял на себя. Развернутым строем мы устремились в лобовую атаку, больше похожую на встречный таран. Всё решилось в считанные секунды. Лидеры всех 3-х групп упали вблизи кораблей. Затем, стреляя из всех пулемётов, мы врезались в строй - и фашистские лётчики, посчитав нас "смертниками", шарахнулись в разные стороны. Каким-то чудом не столкнувшись, пройдя вплотную к их самолётам, мы увидели перед собой 4-ю и самую большую группу "Юнкерсов", идущую двумя параллельными колоннами. На команды времени не было. Заметил справа звено Кожанова - и мы вновь понеслись на врага. С ходу сбили ещё 2-х ведущих. Строй этой группы начал распадаться. Мы резко развернулись и всей пятёркой повторили атаку с задней нижней полусферы, применив ракетные снаряды. Вновь успех - 2 "Юнкерса", вспыхнув факелами, упали.

Зенитки сбили ещё 5 самолётов, и, не причинив кораблям ущерба, фашисты начали уходить за линию фронта.

...После нашего приземления весь личный состав эскадрильи собрался у моего самолёта. Я же продолжал сидеть в кабине: несмотря на скоротечность боя, ощутил беспредельную усталость. Казалось, всё тело дрожит как в лихорадке. Да, в такой обстановке я ещё не бывал. В голове неотступная мысль: как же мы не столкнулись ?   Ведь буквально впритирку расходились, мелькая друг перед другом...

На крыло самолёта поднялся Кожанов, крикнул:

- Вася, что с тобой, ты ранен ?

- Нет, просто нет сил, ноги и руки дрожат, нужно немного успокоиться, - ответил я комиссару.

Он крепко сжал мои плечи.

- Ничего, командир, сегодня мы отомстили за Васю Захарова, не зря на фюзеляжах написали его имя. Да и у моряков в долгу не остались. Вот это был бой !   За тебя, правда, боялся, ведь без прикрытия шёл.

Что же принесло редкостный успех нашей пятёрке в том бою с армадой из 150 самолётов ?   Прежде всего, новизна тактического приёма - точные лобовые атаки по ведущим, меткость и прекрасная лётная выучка, дерзость и отвага и, конечно, предельный риск.

Боями 28 и 29 Мая 1942 года фактически закончилась тяжелейшая борьба истребителей флота и зенитчиков, охранявших ледовую дорогу. Только за эти 2 дня Кожанов и я сбили по 4 самолёта, а Байсултанов - 3...

Не успели мы успокоиться и проанализировать ход боя, как пришло радостное сообщение: командующий флотом, наблюдавший с корабля за неравным сражением, присвоил руководителям эскадрильи внеочередные воинские звания. Теперь командир, заместитель и комиссар - Капитаны. А через некоторое время мы узнали, что указом Президиума Верховного Совета СССР Кожанову, Байсултанову и мне присвоено звание Героя Советского Союза.

...Минуло уже 40 лет, а память хранит живой образ моего боевого друга, первого помощника Петра Павловича Кожанова, с кем крыло в крыло в воздухе, рука об руку на земле шли мы, защищая Ленинград, охраняя священный лёд Ладоги - ту единственную артерию, питавшую город на Неве, фронт и Балтийский флот, которая в самом буквальном, самом драматическом смысле получила название "Дороги жизни".

Тогда мы уже чувствовали, что существует и надёжно действует ещё одна "Дорога жизни", правда, о её масштабах ещё ничего не знали. Я имею в виду снабжение армии тылом. Число самолётов в наших ВВС нарастало непрерывно: к Маю 1942 года фронт имел уже 3164 боевые машины, только в Апреле промышленность дала 1432 самолёта. С заводских конвейеров сходила боевая техника: истребители ЛаГГ-3, Як-1, пикирующие бомбардировщики Пе-2, штурмовики Ил-2.

Но, повторяю, мы этих сводок под рукой не имели - только чувствовали, что такая же "Дорога жизни", какую мы защищаем под Ленинградом, исправно действует между фронтом и тылом. И дрались не щадя жизни на той старой технике, которая ещё была в нашем полку.