Горелов Сергей Дмитриевич

Я родился в селе Монастырщина, в излучине Дона, 22 Июня 1920 года. Вскоре родители переехали в Москву. По существу, я всю жизнь прожил в Москве, только на каникулы ездил ловить рыбу в Непрядве. В Москве окончил техникум; по комсомольской путёвке поступил в Дзержинский аэроклуб, который закончил в 1938 году. После этого меня направили на учёбу в Борисоглебское училище, которое я закончил в начале лета 1940 года. Шла финская война, и вместо 2-х лет мы обучались только 1,5 года. Естественно, после училища я, кроме как взлетать и садиться, ничего неумел, но считалось, что мы освоили У-2, И-5, И-15.

В большинстве училищ И-5 были с ободранными крыльями, так что на них только рулить можно было учиться. У нас же И-5 были лётные. Ну и рулили мы, конечно. Рулёжка - это ужас, ты весь в масле, летящем от двигателя, в пыли и грязи, поднимаемой с земли винтом.

После нескольких полётов на И-5 я перешёл на И-15. В училище у нас было 5 эскадрилий: 3 обучались на самолётах И-16, а 2 - на И-15.

На И-15, в звании Младший лейтенант я и выпустился. Причём Младшими лейтенантами выпустили только тех, кто не имел ни одной тройки. Нас таких было только двое.

Меня направили в Умань, там я начал летать на И-153. У этого самолёта уже убирались шасси в полёте, но от И-15 он практически не отличался. По тем временам такая техника считалась довольно приличной.

Из Умани нас вскоре перебросили во Львов, где базировался 165-й ИАП. Первое время мы также летали на И-153, а потом переучились на И-16.

Надо сказать, что И-16 - совсем другой самолёт - и в пилотаже, и в скорости; сложнее, конечно. Там нужно уметь убирать шасси - "крутить шарманку" и многое другое. Поэтому к началу войны я, как и многие мои ровесники сослуживцы, практически не овладел этой машиной. А что ты хочешь, если мы всего-то и выполнили несколько десятков полетов по кругу и немного попилотировали в зоне ?!   Ни стрельбы, ни боя. Блудили мы страшно, даже не умели летать по маршруту. Нам было всем по 19 - 20 лет - мальчишки !

На аэродроме города Львова было сосредоточено 3 полка - около 200 самолётов. И как раз на мой день рождения, в 3 часа ночи, нас начали бомбить. Мы все вскочили, побежали на аэродром, а там... Почти всё самолёты были уничтожены или повреждены. Мой И-16 не был исключением. Когда я подошёл к нему, мне показалось, что он - скособочившийся, с отбитым левым крылом, - как будто смотрит на меня и спрашивает: "Где, ходишь ?   Какого хрена спишь ?"

В тот же день нас распределили по машинам и повезли в сторону Киева. Пока проезжали Львовскую область, в нашей машине убили 7 человек. Местные жители с колоколен, с чердаков стреляли. До того советских ненавидели. А раз война началась, то и бояться нас перестали.

Доехали мы до Киева, где нас посадили на поезд и отправили под город Горький на аэродром Сейма. За один месяц мы переучились на ЛаГГ-3. Прошли теорию и налетали примерно 12 часов. После этого в составе всё того же 165-го ИАП в Июле 1941 года нас направили под Ельню. Правда, полк уже был не 5-эскадрильного состава, как во Львове, а 3-эскадрильного. Смоленск к тому времени уже был взят противником. И мы начали отступать до Москвы.

ЛаГГ-3 - довольно тяжёлая машина, с плохой маневренностью, хотя и с мощным вооружением - 1 х 20-мм пушкой и 2 х 12,7-мм пулемётами. Конечно, скорость у неё больше, чем у И-16, но тот - маневренный, на нём бой вести можно, а "ЛаГГ" хорошо подходил только для штурмовки наземных целей. Он же - из специальной фанеры, не горит; с очень крепкой кабиной. Бывало, самолёт весь разваливается при посадке, а кабина - цела, что лётчика и спасает.

Вести маневренный воздушный бой на наших машинах было бессмысленно. Нас прикрепили к штурмовикам Ил-2. Мы их должны были прикрывать. Чем ?   Собственными самолётами, больше нечем. Летали вокруг своих штурмовиков, делали всё, чтоб их не сбили. Потому что если собьют, виноват будешь ты, неприятности будут большие, могут и под суд отдать.

В 1941 году у нас не было ни теории, ни практики по прикрытию штурмовиков - ничего. Главное было, сопровождая штурмовиков, если не сбить противника, то хоть напугать его, не дать прицельно стрелять по Ил-2. Причём прикрытие было далеко не всегда достаточным. Иногда к 6 Ил-2 в 1941 году давали в прикрытие пару, в то время как немцы могли напасть и группой до 20 самолётов. Но чаще прикрытие строилось так: пара справа, пара слева. Конечно, мы старались маневрировать  (ходили "ножницами" и иногда делали "качели": над группой штурмовиков переходили в пикирование, а затем в набор высоты, разворачивались и опять выполняли этот маневр), не выскакивать вперёд штурмовиков - у них и так маленькая скорость, и, выскочив вперёд, можно было и из виду их потерять. Тем не менее в серьёзных боях мы всё - таки теряли штурмовики. А они ведь ещё и камуфлированные - их на фоне земли не видно, мать твою !   Приходилось лететь и считать. Чуть собьёшься и начинаешь крутиться. Сбили его или нет ?   Ты же за него отвечаешь !   Это ужас !   Мне до сих пор снятся воздушные бои при сопровождении.

Для истребителя страшнее наказания, чем сопровождение штурмовиков, не придумаешь, я так считаю. Штурмовик идёт у земли 320 - 350 километров в час, и то, если "раскочегарится". Легче сопровождать "бомбёры". У них и скорость больше, и идут они выше: у них - 2000 - 3000 метров, и у тебя - 3000 - 4000. Совсем другое дело !   Ты группу эшелонировал по высоте, расставил одних справа, других слева и смотришь во все стороны: видишь врага справа - орёшь со всей мочи: "Атакуют справа !". Правда, нормальная радиосвязь у нас только в конце 1943 года появилась. До этого нормально настроить приёмник было невозможно - стоял такой треск, что приходилось отключать радиостанции. А уже с Курской дуги связь стала нормальной и с землёй, и между экипажами. Появились девчонки наводчицы, которые нас здорово выручали, информируя о противнике, помогая ориентироваться. Бывало, после боя приходилось прощения просить, ведь матерились в бою страшно, но они обычно отвечали: "Да всё нормально".

Кроме прикрытия штурмовиков, иногда мы и сами атаковали наземные цели. А на "свободную охоту" мы мало вылетали - сил не было. Хотя, конечно, и такое бывало. При этом случалось, что против 5 наших самолётов оказывалось едва ли не 25 самолётов противника. Да к тому же против нас не мальчики воевали, а опытные бойцы на выдающихся для своего времени самолётах, превосходящих наши по всем параметрам. Но, знаешь, всё равно они в атаку шли, только когда видели, что в этом есть смысл. Если фашист видит, что у него ничего не получается, то быстро выходит из боя. Они часто делали одну атаку, и если она не удавалась, уходили.

Меня часто спрашивают: "Страшно было ?"   А нам бояться было некогда. Мы были настроены на драку. Прилетишь, скорей заправишься, не вылезая из кабины, и - снова в бой !   Мы были готовы к тому, что могут сбить. Мы даже прощались перед вылетом. Считали, что если вернёмся, то - слава богу, тогда вечером по 100 грамм выпьем и потанцуем; а нет, значит, не судьба. И к потерям не относились как к трагедии. Если сравнить с сегодняшним днём, то готовность умереть у нас была как сейчас у террористов смертников и, что характерно, боевой дух не падал даже в период отступления !   Поражения не могли нас сломить - мы к ним относились как к временному явлению. Настолько было цельное воспитание и так велика любовь к Родине. Клич - "За Сталина !   За Родину !" звучал для нас как молитва !   За всю войну я даже признака трусости нигде не видел !   Может быть, где то это и было. Но в своём окружении я с этим явлением не встречался.

После 3-х дней боёв под Ельней, куда мы прилетели на самолётах ЛаГГ-3, полк был разбит. Прошло только 2 недели, как мы, выжившие, вернулись на аэродром Сейма. Девчонки, с которыми мы дружили, смеются, спрашивают: "Что, война закончилась ?"   А она только начиналась. Нас пополнили и - опять туда же, под Ельню. И так - 4 или 5 раз с Июля по Октябрь. Меня дважды сбивали в этих боях, а мне тогда не удалось сбить ни одного вражеского самолёта. Я больше занимался штурмовкой и сопровождением. Только зимой 1941 года я где-то подловил самолёт связи. Это была моя первая победа.

В начале Ноября наш полк получил команду подготовиться к параду. Мы находились в Ногинске на аэродроме, получили новенькие ЛаГГ-3 с направляющими для "РСов". Репетировали слётанность в группе, сделав по 3 - 4 вылета. Последняя тренировка была назначена на 7 Ноября. Оружие и ракеты опечатали так, что до них даже дотронуться нельзя было. За день до парада погода была ясная и безоблачная, а утром встаём - снегопад и туман. В результате мы в параде не участвовали. В 3 часа того же дня получили команду штурмовать переправу под Клином. Сделали 2 вылета, хорошо проштурмовали, видели трупы, догоравшие машины. Так мы закончили отступать и начали контрнаступление под Москвой. Мы все, конечно, обрадовались, что немцев погнали.

Истребитель ЛаГГ-3 одного из авиационных полков на лыжах.  Зима 1941 - 1942 годов.

К Ноябрю - Декабрю мы завладели превосходством в воздухе. Немцы практически не летали, и в воздухе мы с ними не встречались. Занимались в основном штурмовкой. На выпавшем снегу фашисты были всё равно как на ладони - всё видно. Когда мы их атаковали - только щепки летели. За 2 месяца так увлеклись этим делом, думали, скоро всех разгромим !   Но, конечно, этого не случилось.

Вскоре полк направили на Юго - Западный фронт. Там мы участвовали в летних боях. Весна и лето 1942 года были самыми страшными днями войны. Жара стояла; сил не было из кабины вылезти, пока самолёт заправляют для нового вылета. Девушки стакан компота принесут - больше ничего не хочется: Она поцелует, погладит. Скажешь ей: "На танцы не опаздывай". Какие бы бои ни были, а танцы вечером были обязательно.

Этот один из самых тяжёлых периодов войны я сумел пройти, потому что везло, конечно, но и задача была - выжить. Ведь если ты подбит или ранен, главное - не опускать руки, продолжать бороться за жизнь. Ведь кого ни спроси - всех сбивали, и не по одному разу, но они находили силы или покинуть самолёт, или посадить его.

Обрести уверенность в себе очень помогали комиссары. Это в конце войны они стали замполитами, по существу - доносчиками по каждому поводу; а в начале войны они летали с нами и во многом были нам как отцы. Они всё время проводили с нами и на личном примере показывали, что и как надо делать. Поэтому мы их и любили.

Ранней весной 1942 года небольшую группу лётчиков, в которую попал и я, отправили на курсы ведения воздушного боя в Ставрополь. Там мы на ЛаГГ-3 отрабатывали стрельбу по конусу, полёт по маршруту, штурмовку наземных целей. По окончании этих курсов я был направлен в 13-й ИАП.

- Вы начали воевать простым лётчиком ?

- Я начал воевать ведомым у командира эскадрильи Майора В. Д. Ерохина.  [ Ерохин Владимир Дмитриевич, сражался в составе 13-го ИАП  (111-го ГвИАП), имел на счету 14 личных побед. 24 Апреля 1944 года покончил жизнь самоубийством ]  Потом командиры эскадрильи менялись. Хоть некоторые уже были с орденами Красного Знамени, полученными за Испанию, но и они гибли. К осени 1941 года в полку из тех, кто начинал войну, почти никого не осталось. Вот из тех, кто участвовал в боях под Сталинградом, до конца войны дошло 20 - 25%. Они то и составляли костяк полка.

Первый воздушный бой ?   Не знаю, можно сегодня назвать мой первый воздушный бой боем. Я прикрывал штурмовика и любыми путями уводил за собой противника, для того чтобы штурмовика неуничтожили. В принципе это тоже считается воздушным боем. Но я же тогда ещё и стрелять не умел. Дам очередь - авось, думаю, попадет. Маневр я тоже строить не умел. А ведь чтобы вести настоящий бой, нужно уметь маневрировать. На лезвии эксплуатировать авиационную технику. Так летать, чтобы глаза закрывались при перегрузке, а самолёт едва не разламывался. Только тогда можно или уйти от атаки противника, или самому его сбить. Это мы научились делать только после Сталинграда, в воздушных боях на Кубани, где встретились с лучшими лётчиками в мире.

На моих глазах погибло очень много. Ведь в начале войны как было: 3 - 4 дня и - эскадрильи нет. А это были самые лучшие лётчики. Но, как я уже говорил, тогда мы воспринимали смерть как нечто естественное, присутствующее постоянно. Настроение изменилось только к Кубанскому и Курско - Белгородскому сражениям. Там мы уже не думали, что нас собьют. Сами стали сбивать фашистов. Я помню, одна девушка мне сказала тогда: "Серёга, теперь ты можешь жениться". - "Почему ?" - "Тебя теперь не собьют"...

- Были ли у вас приметы ?

- Были и свои приметы: бриться утром нельзя, только вечером. Женщину подпускать к кабине самолёта нельзя. У меня в гимнастёрку мать вшила крестик, а потом я его перекладывал в новые гимнастёрки. А если сон какой-то приснится плохой, то ничего хорошего не ожидай. Мне однажды в страшные бои дурной сон приснился. Командир полка сказал: "Бери удочки, чтобы сегодня и завтра тебя здесь не было". Можно было отказаться от вылета, если чувствуешь себя плохо, и это не считалось трусостью.

Под Сталинградом и под Москвой, в начале операции на Курско - Белгородском направлении, бывало, приходилось делать до 8 вылетов в день. В остальное время в пределах 4 - 5 вылетов, а 8 вылетов - это неимоверно тяжело. После последнего вылета без посторонней помощи выбраться из кабины было сложно. Уставали не столько от физического, сколько от нервного напряжения. Хотя и физическая усталость, конечно, к вечеру накапливалась. Причём после тяжёлых и непрерывных боёв почти у всех лётчиков было расстройство желудка.

Нельзя сказать, чтобы усталость была хронической, нам всё же давали отдых. После тяжёлых боёв мы по 5 - 6 дней отдыхали в домах отдыха, которые устраивали недалеко от линии фронта. Там мы отсыпались, ходили на танцы с девушками, восстанавливали силы, и все расстройства проходили сами собой.

- Когда вы получили первый орден Красного Знамени ?

- Первый орден Красного Знамени я получил в 1942 году под Сталинградом. К орденам и награждениям все мы относились с чрезвычайным трепетом. Ведь в начале войны награждали скупо. Даже лётчиков с медалью "За боевые заслуги" или "За отвагу" уже считали героем. Он - первый человек, ему всё можно, да и девки на это обращали внимание.

За войну я получил 5 орденов Красного Знамени и 2 - уже после войны. К слову, в бой мы летали с орденами и партийным билетом. Девчата ордена пришивали, чтобы не оторвались  (это когда уже колодки пошли). А сначала ордена на винту были, и это нам больше нравилось.

Всего за войну я совершил около 250 вылетов. Сбил 27 самолётов лично и 6 в группе. Могло быть больше. Но тогда, когда я в последний раз был тяжело ранен, пришлось пропустить целые полгода. Я тогда хоть и мотался по фронту, но не воевал. После Киева в следующий бой я вступил только в Черновцах. Вообще лётчикам обычно каждый раз после того, как их сбивали, давали месяц лечения. А если ранение серьёзное, то и больше.

- Как засчитывались сбитые самолёты ?

- Сбитые самолёты засчитывались так: я, прилетев с задания, докладывал, что в таком то районе сбил такой-то тип самолёта; туда оправлялся представитель, который должен был привезти подтверждение от наземных войск, что действительно такой тип самолёта там упал. И лишь после этого тебе засчитывали сбитый самолёт. А если самолёт падал на вражеской территории, всё было сложнее. Чаще всего не засчитывали. В некоторых случаях, когда территорию освобождали, ещё можно было привезти подтверждение. А без подтверждения не засчитывали. Даже в конце войны, когда у нас стояли фотокинопулемёты, всё равно требовалось подтверждение наземных войск. Вообще я редко видел, как падают сбитые мной самолёты - только если загорался или терял управление. Сейчас часто спрашивают, были ли приписки к личным счетам. Трудно сказать. Могли быть ошибочные приписки. Умышленно, по моему, нет. Конечно, летая парой, теоретически можно было договориться приписать сбитие, но, если б об этом узнали, житья таким лётчикам не было бы. Потерять честь легко, а вот восстановить почти невозможно.

- Платили ли деньги за сбитые ?

Холодов Иван Михайлович.

- За сбитые платили: за истребитель 1000, а за бомбардировщик 2000, за паровоз 900 рублей, за машину 600 рублей. За штурмовки тоже платили. В 1941 году платили за освоение радиосвязи. Но, знаешь, мы в войну деньги не считали. Нам говорили, что нам причитается столько то там денег. Мы же их никогда не получали, никогда не расписывались, а деньги шли. Тоже, дураки были, нужно было оформить переводы родителям, а я об этом узнал, только когда отец уже умер. В 1944 году мне присвоили Героя и вызвали в Москву получить "Золотую Звезду". Лётчики, да и техники, зная, что мы летим и нам нужно ведь будет её "обмыть", отдали нам свои книжки, по которым мы получили деньги.

Отношения в полку были не то слово, что хорошие: командиры полка были нам как отцы. Их за годы войны у нас было несколько: Маслов, Холодов , Наумов. Последние 2 года - Холодов - герой !   Очень сильный !..   [ Холодов Иван Михайлович, Подполковник, Герой Советского Союза. Воевал в составе 28-го ИАП, 32-го ГвИАП. С Марта 1944 года - командир 111-го ГвИАП. Всего за время участия в боевых действиях выполнил 464 боевых вылета, в воздушных боях сбил 14 самолётов лично и 6 группе. ]  Командиры полка, как и все, постоянно летали.  (Командиры дивизии тоже летали, но реже.) Обычно было: я, командир эскадрильи, одну группу веду, следующую - командир полка.

Конечно, из всех командиров мы особенно любили Холодова. Он всегда был с нами. Вечерком сядем, разольём по 100 граммов. Запросто он общался с нами, знал, где нужно строго, а где по-человечески.

Сегодня некоторые рассказывают, будто во время войны давали лётчикам выпить для смелости. Это ерунда. Того, кто позволял себе выпить, как правило, сбивали. У пьяного реакция не та. А что такое бой ?   Ты не собьёшь - тебя собьют. Разве можно победить противника в таком состоянии, когда у тебя перед глазами вместо одного самолёта пара летает ?   Я никогда не летал нетрезвым. Выпивали мы только вечером. Тогда это было нужно, чтобы расслабиться, чтобы уснуть. Спалось хорошо, вставать не хотелось. Но когда засыпал, порою перед глазами бои крутились. Особенно летом, когда мы воевали под Сталинградом.

В длительных тяжёлых боях командир мог сказать: "Завтра едешь на отдых и 3 дня отдыхаешь". Сильных лётчиков командиры берегли. Полполка потерять не так страшно, как одного опытного. Я частенько попадал в такую ситуацию.

И с техническим составом отношения были как с родными. Когда выпускают в бой, крестятся. Когда прилетаем после боя, они обнимают, целуют. Самые настоящие родные. Если найдут выпивку, то обязательно для лётчика оставят. Особенно любили, когда прилетаешь с победой. Тут они на руках носят. А если мы на их глазах сбивали врага, то они разыгрывали бой, показывали интересные моменты, которые сам лётчик, может, так детально не запомнил. Истребители близко к линии фронта базировались, поэтому часто воздушные бои проходили над линией фронта. В хорошую погоду бои видны. Когда мы начинаем разбор вылетов, так они рот разинут и не отходят, слушают. Иногда они в этих вещах понимали лучше. Когда корреспонденты приходили, а нам бывало некогда, так приходилось журналистам техника расспрашивать. А техник рассказывал порой лучше, чем лётчик.

Про механиков я только не знаю, когда они спали. День мы летаем, а ночью они проверяют технику. Когда они отдыхали, трудно сказать. Я как-то спросил, отвечают: "Когда дождь идёт !"

Моим механиком был Ковалёв. Ему было тогда лет 35. Чудесный человек. После войны, я уже был командующим армии во Львове, он ко мне приезжал. На войне он обращался ко мне "товарищ командир", так и продолжал обращаться.

Инженером эскадрильи был Эдельштейн, еврей. Мне говорили: "Понятно, почему у тебя в эскадрилье все самолёты в порядке - у тебя же инженер еврей, он хитрый".

Командующих мы вообще считали богами, от них зависела наша жизнь. Мы к ним относились с огромной любовью. И к Жукову, и к другим. Лозунг: "За Родину, за Сталина !" - не был пустым звуком ни для нас, ни для других родов войск.

Отношения между лётчиками были такими, что смотришь на каждого, а видишь себя. И переживаешь как за себя. Особенно, если это молодой лётчик, которого ты готовил и знаешь, что он ещё не особенно готов к полётам. Естественно, в этих случаях во время боя делаешь всё, чтобы не подставить новичков, прикрываешь их, как только можешь. О том, как вводили молодых в первые года войны, говорить не буду - сам был таким. Скажу только, что "В бой идут одни старики" - честный фильм, там многое показано. Когда в 1943 году я стал командиром эскадрильи, новичков к тому времени сразу в бой уже не пускали. Сначала они с нами облетали район; потом, для начала, мы их вводили там, где интенсивность боевых действий была ниже. Тут ещё много от командира зависит. Если ты личным примером можешь показать, как надо драться, то и молодёжь у тебя боевая будет.

Взаимовыручка помогала побеждать, особенно в 1941 - 1942 годах. Скажем, если я иду в атаку и вижу, атакуют моего ведомого, то я всё бросаю и стараюсь любыми путями вывести ведомого из - под огня или отбить атаку на него. Именно взаимовыручка сыграла главную роль, когда моя эскадрилья сбила 25 самолётов без потерь. Без этого лётчику смерть.

С лётчиками из соседних эскадрилий отношения у нас были такими же, как и внутри своей эскадрильи. Братство объединяло всех лётчиков. Скажем, в Кубанском воздушном сражении нас зажали, и Покрышкин со свой группой спас нас, спикировав с высоты. В таких случаях командование полка направляло благодарственные телеграммы в полк, лётчики которого помогли нашим. Да и жалость, если кого-то сбивали, была абсолютно одинаковой. Разницы не было между отношением к лётчикам своего полка или к лётчикам другого полка. Мы всегда помогали друг другу во время боя, это была главная задача, от этого зависел успех. В бою у каждого было стремление как можно больше сбить, но как такового соревнования не было.

И конечно, все свои бои разбирали. Самое правильное - делать разбор как только вылез из кабины. Лётчик тогда, как малолетний ребёнок, который не понимает, что такое вранье, и всё честно рассказывает, что видел, что делал. Это уж потом он начинает отсеивать, ошибки свои замалчивает. А если сразу расспросить, то видно, где - так, где - не так, где "маху дал". "Маху" часто давали - идеальных боёв не было.

С пехотинцами, танкистами мы, лётчики, тоже считали себя единым целым. Мы за них даже больше переживали, чем за своих. Уж больно им тяжело было, они же первыми смертельные удары получали. Мы старались любыми путями помочь им во время боевых действий. Особенно под Москвой и Сталинградом. Там мы любыми путями близлежащие войска противника штурмовали. Все ведь воевали за одну Родину.

- Что вы чувствовали, когда вас сбивали ?

- 2 раза меня сбили под Москвой, 2 раза - под Сталинградом, 2 раза под Белгородско Курской дугой и 1 под Киевом. Всего 7 раз.

Как меня сбили в первый раз ?   Мы сопровождали бомбардировщиков Пе-2, взлетели четвёркой. Я был ведомым у командира эскадрильи. Где-то, не доходя до Смоленска, бомбардировщики сбросили листовки и бомбы. Когда возвращались, появились истребители противника. Начался бой. Немцы сбили нашего командира эскадрильи, а следом - и меня. Самолёт пришлось посадить на переднем крае. Я вылез, смотрю - стрельба. Тут - немцы, тут - наши. Пехотинцы кричат: "Давай скорее, - убьют !"   Я бегом к своим. Знал, главное - добежать, и жить будешь. Спасся. Второй раз меня сбили над территорией противника в Августе 1941 года под Скопином, у меня двигатель остановился. Сел на поляну и бегом в лес. Встретился с мальчишкой. Я его попросил отвести меня к партизанам. Он начал отказываться. Я на него направил пистолет: "Тогда я тебя пристрелю". Он повёл. Я говорю: "Ты правильно ведёшь ?   Если только меня встретят немцы, я тебя убью". Он меня привёл. Я ему деньги даю, он говорит: "Зачем они мне нужны ?"   Потом бегом скрылся, чтобы я его не застрелил. Партизаны вывели меня через линию фронта к своим.

Я считал, что, когда сбивают, это нормально. Я знал - всё равно рано или поздно собьют. Главное было не попасть в руки к противнику. Конечно, нельзя говорить, что было совсем не страшно. Но больше страха и беспокойства появилось, когда мы начали наступать, когда началась настоящая война. Страшно было, когда подбили под Киевом, поскольку не знал, как садиться - на фюзеляж или выпрыгивать ?

А во время Курско - Белгородской операции у меня был такой случай. Был очень тяжёлый бой; видимо, связались с очень опытным противником. Мы дрались дрались, никого не сбили, а меня они подожгли. Это было в 50 - 100 километрах от линии фронта. На высоте 4000 - 5000 метров. Мы разошлись, и вижу - пламя из под двигателя продвигается к кабине. Я стал тянуть к линии фронта; кое как дотянул, но высоты, чтобы прыгать, не осталось. Решил садиться и по привычке выпустил шасси. Только коснулся земли - самолёт скапотировал. Вылезти не могу, пламя подходит ближе и ближе. Подбежали случайно оказавшиеся рядом связисты, тянувшие линию. Говорят: "Ух, как горишь !"   Я отстегнул привязные ремни, парашют. Они слегка отломали обшивку борта, так что я только голову просунуть смог, и застрял. Они орут, чтобы я оттолкнулся, а упереться не во что. Они стали самолёт раскачивать, и я потихоньку вылез. Отбежали в овражек, и самолёт вспыхнул. Буквально в последнюю секунду меня спасли. Командир полка и командир дивизии направили ходатайство в их часть, и их всех наградили орденом Красной Звезды.

Гнидо Пётр Андреевич.

С моим другом Петро Гнидо был такой случай. Его сбили под Сталинградом, все видели, как он упал на линию фронта. И видели даже, как группа немцев его сразу схватила. Собрал командир полка нас, произнёс речь и заканчивает её стоя: "Вечная память Петро Гнидо"...

И тут открывается дверь, заходит Петро. Он всё - таки убежал с парашютом. Где-то остановил машину, и его привезли. Вот давал он жару !   Отчаянный !   Мы были командирами соседних эскадрилий, но в тяжёлых боях всегда летали вместе. В какую бы кашу ни попадали, даже когда противника в 10 раз больше, всё равно мы выходили из боя живыми и здоровыми. Он и воздухе, и на земле был очень отчаянным. Его девки больше всех любили. Петро Гнидо - это был бог у женщин.

Могли я избежать того, чтоб меня не сбили 7 раз ?   Как сказать. Ведь мы многого не умели, а лететь всё равно надо было. Да и в бою так: несмотря на то, что ты расстрелял все боеприпасы, из боя выходить нельзя. Если уйдёшь - это предательство. Ты находишься в бою, и противник не знает, кончились у тебя патроны или нет. Это жесткий принцип. Но мы его соблюдали неукоснительно.

Очень часто лётчик и не знал, кто и как его сбил. Особенно так было в 1941 году, когда со всех сторон множество врагов, и не хватает глаз смотреть сразу во все стороны, поэтому не знаешь, где и как тебя сбили. Пожалуй, не могу детально сказать, как меня сбили все 7 раз.

Сбить могли всегда. Последний раз меня сбили под Киевом. Дело было так. Я взлетел восьмёркой на прикрытие переправ южнее Киева в районе Букринского плацдарма. Бои над переправами были тяжёлые, но авиации нашей было много. Погода в тот день была хорошая, настроение тоже. Мне передали с земли, что со стороны Белой Церкви идут 3 группы бомбардировщиков, в каждой группе по 30 - 40 машин; приказали уйти от переправы и встретить их на подходе. Группа выполнила маневр, и вскоре километрах в 60 - 70 от линии фронта мы увидели чёрное облако. Фашисты газовали, видно, когда летели. Подлетев ближе, я разглядел, что бомбардировщики идут с сильным истребительным прикрытием. Не знаю, сколько их было, но что то очень уж много. В общем, решил я наброситься всей восьмёркой на первую группу в 30 бомбардировщиков. С первой атаки мы сбили 7 самолётов, повторили атаку - ещё 5... Смотрю, подтягиваются истребители других полков. В общем, до переправ они не дошли.

Вечером после этого боя я был в воздухе также восьмёркой. Мне дали команду пройти над Букринским плацдармом на минимальной высоте, чтобы воодушевить войска, которые попали в тяжёлое положение. Мы построились клином, идём со снижением. Как потом мне рассказывали  (я сам не видел), откуда-то появился одиночный FW-190, прорвал строй и расстрелял меня в упор. Мой самолёт несколько раз перевернулся  (если снаряды попадают с близкого расстояния, то обязательно кульбиты делаешь). Двигатель ещё работает, но рули поворота и высоты разбиты - самолёт неуправляем. Нужно прыгать. Открыл фонарь, чтобы прыгать, но тут-же закрыл обратно. Парашют оказался пробит, и его начало вытягивать, а это гибель с гарантией, потому что он зацепится за самолёт, и вместе с ним и упадешь. Что делать ?   Я уже над своей территорией, Днепр прошёл, а что делать, не знаю - ни повернуть самолёт, ни снизиться. И тут я вспомнил про триммер, крутанул колёсико на себя - самолёт пошёл вверх, я от себя - вниз. Ну, думаю, всё - жить буду. Левый берег Днепра ровный, я туда пристроился на пашню, убрал обороты. Крутил, крутил триммер и как трахнулся !   Самолёт весь рассыпался - и двигатель, и хвост, только одна кабина осталась. Встаю, чувствую, ранен  (снаряд пробил сиденье, парашют и вошёл в верхнюю часть бедра), но радуюсь, что жив.

При сбитии прыгать полагалось только в том случае, если чувствуешь, что самолёт неуправляемый или горит. То есть в критической ситуации, между жизнью и смертью. Выпрыгнуть - тоже риск. Может получиться, что тебя ещё в воздухе расстреляют. Мы не расстреливали немцев в воздухе. Моды такой не было, а они расстреливали. Поэтому, когда ты на большой высоте, нужно затяжным пройти и над землёй раскрыть. А это не так просто.

Когда выпрыгиваешь, опасно ещё и то, что можно о стабилизатор удариться. Но тут вариантов, как этого избежать, - много. Можно ремни распустить, "фонарь" открыть и перевернуться. Или боком самолёт поставить. Главное - создать отрицательную перегрузку, иначе не вылезешь. Чаще всего даже не знаешь, как ты выпрыгнул ?

В 1941 году бои шли в основном на средних высотах, до 2000 метров. Со временем высота воздушного боя повышалась, но ненамного, всё равно до 8000.

- Вернемся к хронологии войны. Как проходили бои под Сталинградом ?

- Под Сталинград мы прибыли в конце Августа, после очередной переформировки, в результате которой мы получили Ла-5. Тут уже жизнь пошла по-другому... Во-первых, у него скорость - почти 700, если с "прижимчиком". Во-вторых, удивительно живучая машина !   В одном из воздушных боёв под Сталинградом мой самолёт получил очередь в двигатель. Кабину начало маслом забрызгивать, а самолёт всё - таки летит !   Мне удалось дотянуть до аэродрома и сесть. Двигатель остановился в ходе пробега, и меня притянули на стоянку. Заключение техников было таким: ремонту не подлежит. Оказывается, 2 цилиндра двигателя было отбито !   Ты представляешь ?!   Там только шатуны ходили !   Тот же "Як" - стоит осколку попасть в двигатель, зацепить какую - нибудь трубочку и - всё. На свободной охоте на Ла-5 можно было подзаработать, но мы так и продолжали штурмовики сопровождать. Поэтому я и сбил мало.

- В кабине "Лавочкина" управление двигателем, шагом винта отвлекало от пилотирования ?

- Убейте, не помню. Всё делаешь автоматически. Обороты держишь максимальные и снижаешь, только когда подходишь к аэродрому. В бою винт облегчаешь, но не полностью. Были и другие тонкости, но всё это было отработано до автоматизма, и я не задавался вопросом, что делать в той или иной ситуации. Качество сборки "Лавочкина" было хорошим, жалоб никогда не было, правда, они всё время были у нас новые. Мы же всё - таки теряли и теряли.

Обзорность назад, если головой крутишь, нормальная. Шею не натирали, только приходилось немного ларингофоны освобождать. Кислородные маски были, но ими почти не пользовались. Они нужны от 5000, а мы редко туда заскакивали.

До конца войны я летал на "Лавочкине". После войны осваивал первый реактивный МиГ-9. Причём перед тем как летать на реактивном, мы на "Аэрокобрах" тренировались - кабина удобная, сидишь, как в машине. У нас про неё так говорили: "Америка России подарила самолёт. Через жопу вал проходит и костыль наоборот". У того же "Лавочкина" кабина похуже. А в "Яке" она очень тесная, да и сам самолёт поуже. Зато как самолёт "Аэрокобра" тяжёлая, хотя на высоте она ничего. "Лавочкин" маневренней и скорость больше. В общей сложности я летал на 50 самолётах разных типов.

На "Яке" не воевал, но летал на нём много. Як-3 - очень лёгкий, маневренный, как перо. По скорости чуть уступает Ла-7, но по маневренности сильнее.

Наш полк  (я уже воевал в 13-м ИАП, который потом стал 111-м ГвИАП - с этим полком всю войну и прошёл), базировался в районе Средней Ахтубы, в 25 километрах от Сталинграда.

Нашей задачей было прикрытие Сталинградской группировки. Противника было в 8 - 10 раз больше, чем нас. Немцы на нашем месте даже приближаться к врагу не стали бы, а мы шли в бой. Мы старались ловить оторвавшиеся одиночные самолёты или мелкие группы, тут же сбивать их и отходить. Так продолжалось около месяца.

Естественно, приходилось и штурмовики сопровождать. На этом же аэродроме к нашей дивизии был прикомандирован штурмовой полк на Ил-2. По мере их готовности, мы их сопровождали. Поскольку всё происходило близко от Сталинграда, штурмовики наносили удар по переднему краю и тут же уходили. Противник не успевал реагировать, и потери штурмовиков были небольшие.

Тем не менее Сталинградская битва - это не то, что показывают в кино. И дело не в каких-то секретах. Просто невозможно заснять её такой, какой она была. Вот, допустим, взлетаем мы с аэродрома четвёркой или шестёркой; видим - над городом самолётов, что мух над мусорной ямой. Волги не видно, нет её... Хотя она - огромная, широкая - в целый километр, но вся в огне, даже воды не видно. Весь Сталинград был в огне, будто огнедышащий вулкан. Тут я стал другим человеком. Я начал понимать, как вести с немцами воздушный бой. Во время одного из самых сложных боёв мы сбили 2 самолёта противника. Один из них сбил я. Мы с ходу, на встречных, атаку сделали. Они думали, мы будем в хвост заходить, а мы - в лобовую. Знаешь, каково видеть, когда рядом вражеский самолёт разлетается и падает ?!

Когда была окружена немецкая группировка, нашей задачей было любыми путями уничтожить транспортную авиацию, которая пыталась её снабжать. Погода была в это время хорошая. Стала портиться только ближе к Декабрю - пошли туманы и дожди, облака были низкие. Почти за 2 недели мы полностью их уничтожили. Иногда за один бой мы сбивали не по одному, а по 2 самолёта. Противник в этот момент специально выделял группу, чтобы связать боем истребители. Но вражеской авиации к тому времени стало меньше.

Правда, мы не только бои вели, но и когда была возможность, вместе со штурмовиками тоже делали пару или тройку заходов и били по наземным целям. Нам для этого "РСы" подвешивали.

Пожалуй, бои на Кубани были первыми настоящими воздушными сражениями. Я бы не сказал, что там мы победили их авиацию, но мы с ними сравнялись по количеству и сбили многих немецких асов и просто опытных лётчиков. Лично для меня эти бои стали переломными. Я научился летать так, чтобы сбивать. Если в 1941 году я сбил 1 самолёт, в 1942 году - 5  (1 Ме-109, 2 транспортных самолёта, FW-189 и Ju-88, за что получил орден Отечественной войны 1-й степени), то с весны по осень 1943 года я сбил 20 самолётов.

Здесь я научился отлично маневрировать и точно стрелять, появилась устойчивая радиосвязь, наземное наведение. Командование научилось управлять ситуацией в воздухе. Ведь в начале войны авиация подчинялась пехотным армиям. А как пехотный командир может управлять авиацией ?   Никак !

Когда только началась операция на Курской дуге, у нас приблизительно были равные силы.

Был такой случай. Однажды, мы только прилетели из боя, - сидим прямо на аэродроме около самолётов, завтракаем. Вдруг прилетает тройка немцев и начинает штурмовать аэродром. Мы быстро садимся в самолёты и взлетаем. Один из немцев в этот момент атаку сделал по аэродрому, и выходит из пике прямо у меня под носом. Я ещё шасси не убрал - дотянулся до него, и он прямо тут же и упал на аэродроме. Остальные улетели. Мы сели, зарулили. Смотрю, ведут этого немца. Он уже - в серых шерстяных носках  (зенитчики, прикрывавшие аэродром, ботинки с него сняли). Сбитых этот немец имел около 100 самолётов. Такой крепкий парень.

- Личное оружие какое было ?

- У меня был личное оружие, пистолет "ТТ". Патронов было неограниченно, никто не считал, так что стрелять умели. Хотя по противнику я его никогда не применял, не было необходимости.

Когда наши войска пошли в наступление, мы завоевали господство в воздухе и так его и удерживали до конца войны - и в количественном, и в качественном отношении. Здесь они были нам не страшны, мы уже сами искали бой, во как !   Начиная с Курско - Белгородской операции нам было не страшно. Мы были уже уверены в победе, настроение у лётчиков было очень хорошим. С каждым вылетом - обязательно успех. В воздушных боях мы уже не знали поражений. Да и немцы стали не те, что были под Москвой или даже под Сталинградом. При встрече они немедленно уходили, в бой никогда не ввязывались. Только когда появлялись внезапно, могли нас атаковать или где-то какого то отстающего прихватить; напасть на того, по кому видно, что он - новичок. Прямого воздушного боя больше мы не встречали. После Киева, особенно ближе к Львову, мы вообще хозяева в воздухе были. Гонялись и искали, кого сбить. И не просто - лишь бы сбить, а красиво. Признаться, когда в Чехословакии война для нас закончилась, мне было немного жаль. Только, можно сказать, "дело пошло"...

- Какой немецкий самолёт было сложнее всего сбить ?

- Истребители, конечно. Они же маневрируют. Поймать их в перекрестье очень непросто. Нужно иметь навыки и умение. "Раму" тоже тяжело сбить, а бомбардировщики и транспортные самолёты - лёгкая добыча. Их с первой атаки можно завалить.

"Фокке - Вульф" менее маневренный, чем "Мессершмитт", зато огневая мощь и скорость у него больше. Их в равной степени сложно сбивать. Хотя, знаешь, иногда и не понимаешь, кого ты сбиваешь: "Мессера" или "Фоку". Редко, но бывало, сбивали своих. В нашем полку от начала до конца войны такого ни разу не произошло.

Жалости к немцам мы не испытывали. Враг есть враг, тем более фашист. Мы считали, что все они - звери. Вспоминали, как жестоко их лётчики действовали в 1941 - 1942 годах. И поэтому о какой либо жалости или снисхождении не могло быть и речи. Была ненависть. И после войны, через 10 - 15 лет, ненависть к врагу оставалась. Даже общаясь с немецкими лётчиками уже сейчас, года 3 - 4 тому назад, когда столько времени прошло, - всё равно что-то такое между нами стоит, не смогли мы подружиться. Правда, с лётчиками из ГДР в советские годы мы дружили, но тоже как-то так: отношение какое-то... Короче, немец есть немец.

Больше всего немецких самолётов я сбил в 1943 году, а потом в 1944 и 1945 годах практически не сбивал - к середине войны господство в воздухе было уже нашим. Под Львовом большое количество немецких самолётов было редким случаем. Так, 3 - 5 самолётов - максимум. Как только они чувствовали, что начинаешь маневр строить, в атаку идешь, они уходили. Они только внезапно нападали, в бой старались не ввязываться.

- Были ли случаи, когда группа истребителей всех сбитых записывала на одного, чтобы он получил Героя ?

- Слышал, были случаи, когда группа начинала работать на одного человека, чтобы он получил Героя: у Покрышкина, ещё где-то... Такое случалось, но не массово. Мне кажется, это не было правильным.

- Лётчики штурмовики говорят, что пик нервного напряжения приходится на получение задачи. А у истребителя ?

- Конечно, при постановке задачи слегка нервничаешь, но в основном когда переживаешь ?   До встречи с противником. А когда бой завязался, то уже никакого переживания нет. А вот когда с победой домой летишь - что-то необыкновенное !   На танцы, значит, вечером точно пойдешь !..

- Знали, против кого воюете ?

- На кой хрен это нужно ?   Конечно, кое - какая информация у нас была, но очень скудная. Разбирали мы их тактику. Брали что-то на вооружение. Бывало, слыша голос противника по радио, догадываешься - ага, с этим мы уже встречались.

- В каких условиях вам приходилось жить во время войны ?

- Жили мы подальше от городов, чтобы не попасть под немецкую бомбардировку; бывало в землянках, поблизости от населённых пунктов. Иногда договаривались с местными жителями, они нас пускали, как родных. До Сталинградской операции и во время неё чаще всего жили в землянках. Какие это условия ?   Утром встаёшь, через брёвна попадает земля, и слезы текут. Брёвна в 3 - 4 наката. Из дерева лежаки сделаны, где спать. Матрас, одеяла, всё было. У инженерно - технического состава были спальные мешки. Они всю зиму умудрялись не замёрзнуть. Топили, буржуйки были, свет был. В гильзы наливали бензин и освещали; ни электричества, ни радио не было. Под Москвой тоже жили в землянках, вместе с технарями. Для них были отдельные землянки. Для каждой эскадрильи - отдельные землянки, чтобы немцы не могли уничтожить всех сразу. Потом, когда начали наступление, после Курско - Белгородской операции, жили всё время в населённых пунктах. С 1943 года у нас были специальные группы, которые искали жильё в ближайших населённых пунктах. Насчёт этого никакой проблемы не было. К кому ни обращались - не было случая, чтобы отказывали. Когда уже перешли границу, и поляки так относились. Чехи считали родными - целые дома отдавали, самые лучшие места. Говорили, если нужно, то и кормить нас будут.

Хотя питание было отличным. И под Москвой, и где бы мы ни были, питание у лётчиков было отличным. Мы, когда попадали в тыл, скорее стремились на фронт, потому что в тылу очень плохо кормили. А там всё ели сполна. Когда уже свою территорию освободили, нам даже фрукты и овощи давали. Апельсины, мандарины: Это - где-то с 1944 года. Отсутствием аппетита я не страдал. Но когда жаркие бои и много вылетов, то аппетит резко падает, только воду пьёшь. Утром, как правило, почти ничего не ешь, только чай или кофе. На обед компот. А к вечеру уже появлялся аппетит. Нормально кушаешь. Да и обслуживающий персонал знал, что лётчикам вечерком надо пожрать как следует.

- Какое отношение было у народа ?

Любовь !   Вот случай. Это было в 1943 году, когда мы получали Ла-5 в Арзамасе. Арзамас недалеко от аэродрома Сейма. Была Пасха. Мы ещё Героями не были, но орденов уже было много. Нас человек 6 было. Идём по центру Арзамаса. Недалеко - церковь. Мы разговариваем, шутим. Погода отличная, солнце. Вдруг нам навстречу - крестный ход, с иконами, человек 500. Мы им дорогу уступаем. Они останавливаются в 10 шагах, встают на колени и начинают молиться на нас. Вот какое отношение !   После войны такого отношения уже не было. Когда нас сбивали, пехота, как увидит - лётчик ! - и покушать проведут, и всё что угодно.

- В свободное время, в дни, когда не было вылетов, чем обычно занимались ?

- Вылетов не было только в нелётную погоду. Могла снизиться только интенсивность вылетов: скажем, перед операцией, к ней идёт подготовка. Обычно были непрерывные вылеты. Осенью и зимой немного легче было.

В это время мы устраивали бани, парные. Проводили занятия. Обговаривали все бои с лётным составом, вырабатывали тактику, все нюансы начинали разбирать. Чаще это делалось в эскадрилье, но бывало, и в масштабе полка. Последнее, правда, очень редко. Собирать полк на линии фронта - очень опасно. Противник засечёт и уничтожит. Обычно так не рисковали.

После занятий был обед. Танцы у нас были. А, скажем, в карты, домино или на бильярде мы не играли. В каждом полку был хороший гармонист, баянист. В каждом полку - самодеятельность. Такие концерты были !.. Когда они успевали подготовиться ?   К середине войны стали появляться уже артисты из центра. Полк собирали, но очень осторожно. В случае налёта все должны были немедленно рассредоточиться, чтобы сберечь артистов. А то, если бы их убили в нашем полку, так это позор был бы.

- У вас в эскадрилье наверняка была группа сильных лётчиков и группа лётчиков послабее. Как вы определяли, кого взять на то или иное задание ?

- Деление пошло только после взятия Киева. А под Сталинградом, под Москвой брали всех подряд, кто в состоянии взлететь и полететь. Даже для себя, командира эскадрильи, я не подбирал ведомого. Лётчик мне говорит: "Товарищ командир, я буду ведомым". - "Ну, давай". Так что до 1943 года у меня не было постоянного ведомого. Потом только мы стали выбирать себе ведомых и подбирать ведущего. Пары - из самых лучших, особенно тех, кто уже был сбит, потому что они знали, как себя вести в сложных обстоятельствах.

Вообще наличие постоянного ведомого необходимо. Ведь удержаться за мной не так то просто. Ведомых за всю войну у меня было очень много - потери были большими. Реже стали меняться уже в конце 1943 года, особенно в 1944, 1945 годах. Более - менее постоянно я летал с Чабровым.   [ Чабров Михаил Степанович, Старший лейтенант, служил в 13-м ИАП  (111-м ГвИАП). В воздушных боях лично сбил 5 самолётов противника. ]

- Я знаю, что разрешали посылать посылки с трофеями домой. Вы посылали посылки ?

- Я никаких посылок не посылал. У меня ничего не было. Были у меня часы, и то плохие попались, и небольшой приёмничек. Больше ничего. А так, чтобы из барахла... Этим вопросом и не занимались. А потом, кудая барахло дену ?   Повезу на истребителе ?   Ну, приёмник техник ещё положит в фюзеляж, но что покрупнее - уже нет. Крохоборством занимались тыловые части.

Войну я закончил в должности командира эскадрильи, Майором. А после войны вместо того чтобы, как некоторые Герои, пьянством заниматься, мы вдвоём с моим другом Петро Гнидо решили учиться. У нас же было по 7 классов образования. В Мукачеве мы случайно встретили эмигранта, доктора математических наук. И вот этот человек согласился подготовить нас за 2 года по всем предметам, которые входили в экзаменационную программу Академии. Через 2 года мы сдали выпускные экзамены по программе средней школы. Помню, директор школы, в которой мы сдавали, сказал: "Только в военной форме не приходите". Мы пришли в гражданской одежде, но нам всё равно немного помогали. В результате у нас только по немецкому были 3, а так 4 - 5 по всем предметам. На следующий год, в 1948-м, мы поступили в Военно - Воздушную академию.

К мирной жизни после войны привыкать было довольно тяжело. Прежде всего бытовые проблемы. Никто нашим благоустройством не занимался. День летаешь, потом ищешь, где жить. Правда, как летчики, мы питались бесплатно. И на жену давали паёк, продуктами были обеспечены. Но где жить ?   Дадут тебе койку солдатскую, вот и всё. Но жена как-то выдержала. Со дня нашей свадьбы прошло уже 60 лет, и мы всё это время вместе. Я с ней познакомился, когда в аэроклубе в Химках летал. Поблизости была деревня Вашутино, мы туда вечерком после полётов ходили с гармошкой, песни пели. И лет 7 мы с моей будущей женой дружили. Как только попадал в Москву, сразу к ней. И вот, во время войны я уже получил звание Героя, но она не знала об этом. Приехал. Мать её говорит: "Серёжа, она в поле полет". Я пошёл туда. Подхожу, говорю: "Аня !"   Она встала, увидела у меня на груди "Золотую Звезду" и опять села. Тогда я понял, что на ней и женюсь...