Лобанов Лев Захарович

Он родился в 1920 году, в городе Ростове. 30 лет своей жизни отдал небу. Был лётчиком - гражданским, военным и снова гражданским. До войны летал на планерах, прыгал с парашютом, работал линейным пилотом Гражданского Воздушного Флота, днём и ночью развозя пассажиров, почту и грузы.

В Апреле 1940 года был призван в ряды Красной Армиии направлен в Батайскую авиашколу для переучивания на истребителя. Затем в этой же авиашколе, будучи инструктором, готовил лётчиков - истребителей на самолёте И-16.

На Южном, Сталинградском, Юго - Западном и 3-м Украинском фронтах прошёл всю Великую Отечественную войну. Дрался на истребителе И-16. Сбивал вражеские самолёты сам, сбивали и его...

После ранения в воздушном бою в конце 1941 года не мог летать целых 8 месяцев.

Служил это время в пехоте, в стрелковом полку на Воронежском фронте - командовал взводом, ротой, замещал погибшего в бою комбата.

В Августе 1942 года полетел снова, но уже не на истребителе, а на знакомом по ГВФ самолёте Р-5. На этом ночном разведчике - бомбардировщике, он бомбил вражеские аэродромы, вокзалы, эшелоны на железнодорожных путях, нефтепромыслы. По ночам пробивался к целям, недоступным дневной авиации, провёл над территорией противника не одну сотню часов. В одном из вылетов его штурман сбил вражеский самолёт связи Fi-156.

Перед концом войны пересел на пикирующий бомбардировщик Пе-2, на котором и встретил День Победы.

Окончилась война. Лев Захарович осуществил давнюю свою мечту - перебрался жить и работать на Дальний Восток. Снова за штурвалом гражданских воздушных кораблей - Си-47, Ли-2, работал на летающей лодке "Каталина", освоил отечественные Ил-12 и Ил-14 в Хабаровском авиаотряде.

У нас мало опубликовано воспоминаний о боевой работе лётчиков - истребителей на самолётах И-16 в первые, самые трудные месяцы войны. Из тех, кто дрался с фашистскими армадами в те дни, теперь почти никого не осталось в живых... Лев Захарович попытался хотя бы частично восполнить этот пробел в своей книге воспоминаний - "Всем смертям назло".

Ранним воскресным утром 22 Июня 1941 года, поднятые по тревоге, мы узнали на общем построении о начале войны с фашистской Германией.

Аэродром загудел, словно потревоженный улей. Готовили самолёты к бою. В штабе работала комиссия, комплектуя лётчиков и механиков в боевые девятки - эскадрильи. Меня оставили командиром своего звена - с лётчиками Савковым и Щербаковым.

В конце дня добрались ко мне из Ростова родные. Мать и сестра Зоя переживали, узнав о назначении в действующую армию, отец крепился: "Если не мы, то кто же ?"   На прощание вручил потемневший от времени серебряный портсигар с рубиновой звёздочкой на крышке, полученный в 1921 году за участие в разгроме колчаковских банд от самого Ворошилова. Под дарственной надписью Климента Ефремовича "Солдату Революции Лобанову Захару Васильевичу" отец нацарапал свою: "Сын, не посрами отца. 22.6.1941".

Мы срочно перебазировались на один из аэродромов севернее Одессы. Лётное поле - плотный выгон, обрамленный лесочком, который хорошо маскировал наши выкрашенные в зелёный цвет машины. Рядом речка Усачевка. На её берегу деревенька Покатное, где и расположился наш полк вместе с батальоном аэродромного обслуживания.

Все полётные карты - без единой пометки. Маршруты, курсовые углы, расстояния и прочие обозначения, обязательные до войны на любой маршрутной карте, теперь наносить запрещено, всё это следует держать в памяти. Развернули полковую радиостанцию для связи со штабом соединения. Место расположения дивизии никто не знает, свои координаты по радио оттуда не сообщают. Полк получал самые разноречивые сведения о расположении наших и вражеских частей. Четкой линии фронта, похоже, нет. В небе днём и ночью гудели немецкие самолёты, но ни одного нашего в воздухе мы пока не видели.

На 4-й день войны все 27 машин полка поднялись в первый боевой вылет. Из дивизии сообщили, что в нашем направлении идёт группа бомбардировщиков Ju-87. С ведущим - командиром полка Локтевым мы устремились на сближение с противником.

Около 30 "Юнкерсов" двигались слитной массой, а вокруг, не соблюдая строя, роем кружились Me-109. Каждая их пара не была жестко связана, ведомый пилотировал возле ведущего совершенно свободно, переходя с борта на борт, отставая или оказываясь впереди. Такое поведение немцев было для нас непонятным, ведь наш Боевой устав предписывал драться только в плотном строю.

Мы подходили со стороны солнца, врага увидели первыми и вовремя успели перестроиться в боевые порядки. Но тут и немцы заметили нас, заметались вокруг бомбовозов. Вот и встретились. Через минуту - бой. Озадачивало "нестандартное" поведение "Мессеров", настораживало их большое количество: за первой группой из-за горизонта выплывала ещё одна, такая же многочисленная.

Тревожила неопределённость: с кем начинать драку ?   "Мессеры" растекались, словно песок сквозь пальцы. Вот только что впереди сошлись четверо, я изготовился было броситься к ним, но они брызнули в стороны, расходясь, и снова стало непонятно, кого же атаковать. Что это - хитрость или их обычная манера начинать бой таким непривычным для нас образом ?   А может, это их первая встреча с русскими и они просто знакомятся с нами, изучают выдержку и крепость нервов...

Одновременно с этими размышлениями нарастал азарт, мысли о возможной гибели не приходили в голову. Мы жили ещё школьными представлениями о бое. Не доходило главное: теперь по нам будут бить не из кинопулемётов - из настоящего боевого оружия, теперь побеждённого будет ждать не нагоняй на разборе полётов, а самая настоящая смерть.

Немцы разделились. Одни резко ушли вверх, а другие, отойдя чуть в сторону, нырнули к земле. В глазах зарябило от множества крестов на крыльях. Стало ясно, что нас хотят взять в "клещи", атаковать сразу с нескольких направлений. Качнув крыльями, командир эскадрильи подал команду: "Действовать звеньями самостоятельно !"   Едва успел я перестроить звено в правый пеленг и войти в глубокий вираж - на нас обрушился огонь.

Немцы атаковали, двигаясь встречным виражом. Верхние снижались, а те, что были внизу, постепенно поднимались до нашей высоты. Самолёты моего звена образовали замкнутое кольцо, что давало нам возможность видеть друг друга и прикрывать товарища со стороны хвоста. И вот мы уже сами оказались в сплошном замкнутом кольце примерно из 12 "Мессеров". Сверху падают ещё 2 пары, поливая свинцом наши машины. Только бешеное вращение по кругу спасает от попаданий. Тело наливается чугунной тяжестью, с усилием держу глаза открытыми - на веки словно гири подвесили, вокруг мелькают красные искорки и оранжевые круги.

Мы не сделали ещё ни одного выстрела - сейчас это бесполезно. "А что, если резко выйти из виража и самим в лоб атаковать "Мессеров" ?   Вот только бы те, что клюют сверху, не успели подловить нас в момент атаки... Ну, попытка не пытка". Рывком, неожиданно для немцев, вывожу звено из виража. Вражеские истребители оказываются прямо перед нами, почти в лоб. Ближний, стремительно надвигаясь, заполняет сетку прицела - и проскакивает мимо, уже разваливаясь на куски от залповых очередей моих пулемётов. Следом, петляя, повалился вниз ещё один "Мессер".

Истребитель И-16.  На таком самолёте Л. З. Лобанов встретил войну.

Хотелось воскликнуть от распиравшего душу восторга: Ура, я сбил противника !   Я правильно рассчитал маневр и этим помог кому-то из моих ведомых расстрелять второго гитлеровца. Секунду, не более, длилась радость. Но в эту секунду решилась судьба Лёни Савкова. Сверху на нас спикировали 2 пары "Мессеров", уходя от них, я бросил машину на крыло вправо, Щербаков рванулся за мной, а Савков на входе в скольжение попал в трассы пулемётов и пушек.

Всё произошло моментально: и наша атака, и гибель 2-х немцев, и взрыв машины Савкова...

Стало окончательно ясно, что наша уставная тактика боя в плотном строю звена никуда не годится. Имей Савков возможность действовать самостоятельно, не будучи привязанным к строю звена, он, мастер пилотажа, ни в коем случае не допустил бы, чтобы по нему вели прицельный огонь !   Отвесно падая в глубоком скольжении, я успел взвесить все "за" и "против" решения "отвязать" от себя Щербакова и работать с ним свободной парой.

У самой земли немцы нас потеряли. Я вывел машину в горизонтальный полёт, подал условный знак: "Действуй самостоятельно !"   Щербаков - как ждал этого - резко взмыл, перешёл с борта на борт, развернулся, прошёлся где-то позади и снова пристроился справа от меня, подняв руку с оттопыренным большим пальцем, дескать, так и надо, командир !

И тут же мы заметили низко идущий И-16. Он покачивался, иногда поднимался метров до 100, а затем снова как-то неуверенно и вяло опускался к земле. Это была "восьмерка" Ивана Винокурова. На самолёте повреждён фонарь, изорвана обшивка хвостового оперения. Иван ранен. Голова склонилась, разбитые очки болтались на резинке позади шлема. Иногда он медленно поднимал голову, на секунду - другую выравнивал машину.

Мы над нашей территорией, до аэродрома километров 40, ему надо срочно садиться, он же ранен, да и машина подбита. Но как подсказать ему это, как ?   Вновь недобрым словом помянул я тех, кто до войны не удосужился оборудовать наши машины радиосвязью, твердя, что рация на истребителе станет только помехой, будет якобы снижать в бою инициативу лётчика, ожидающего подсказки каждому своему действию...

Мы с Щербаковым прижались вплотную к самолёту Винокурова, попытались показать руками: "Садись, садись немедленно - прикроем !"   Иван то ли не видел нас, то ли не понял наших сигналов. Машина его круто задралась, потеряла скорость и сорвалась в штопор. Вскинулись на месте падения бледные язычки огня, и ветерок закрутил над землей ещё один шлейф чёрного дыма...

Качнув крыльями над местом гибели нашего друга, мы развернулись, заметив впереди по курсу выходящую из пике, пару "Мессеров". На форсаже свечой бросаемся туда. Поймав прицелом вражескую машину и взяв упреждение на ракурс, я с дистанции метров в 200 открываю огонь. От машины Щербакова тоже потянулись трассы пуль и реактивных снарядов. Сверкнули почти одновременно 2 взрыва, и я увидел, как оба "Мессера", густо дымя и разваливаясь на куски металла, падали на землю.

Внизу по всей видимой площади дымили костры сбитых самолётов. Сколько и чьих - сказать трудно. С кружащими в стороне "Юнкерсами" вела бой вторая эскадрилья. Там, где дралась третья, всё перемешалось: наши истребители и "Мессеры" сбились в сплошную кучу, пронизанную дымной паутиной огневых трасс. Бросились на помощь, но тут "Мессеры" прекратили огонь, развернулись, как по команде, на запад. В чём дело ?   Ах да, бензин у нас тоже на исходе - время уходить домой.

Мы летели с Щербаковым навстречу яростному летнему солнцу. Под безоблачным небом весь видимый мир дышал тишиной и покоем. Не верилось, что совсем недавно я был в жестоком бою, который видится сейчас нереальным, мучительным кошмаром, что я стрелял и сбивал, что стреляли в меня, пытаясь сбить, что на моих глазах погибли Савков и Винокуров. Прошедший вылет казался чуть ли не половиной прожитой жизни. Отныне всё разделилось на то, что было до боя, и на то, что будет после него...

Та самая первая встреча с врагом прошла не совсем так, как представлялось накануне. Немцев было слишком много. И истребителей, и бомбардировщиков. Против каждого из нас оказывалось по 6 - 8, а то и до 10 "Мессеров".

Ещё на сближении - чего скрывать - в душе шевельнулся страх, обычный человеческий страх. Липкой паутиной расползался он по телу, сводил пальцы ног, туманил голову. Хотелось съежиться, стать маленьким - маленьким, незаметным муравьём или песчинкой... Но тут мелькнуло в памяти: "На миру и смерть красна", и сразу успокоился. Чему быть, того не миновать. Чёрт с ними, что их так много !   Раз много, значит, боятся выйти малым числом. Так что ещё посмотрим, кто чего стоит !

Вернулись после того боя своим ходом всего 8 машин. Двое, Добров и Ветлугин, добрались до аэродрома к вечеру, они спаслись на парашютах. Остальные 17 наших товарищей погибли. Немцы потеряли более 20 истребителей и 6 бомбардировщиков.

Главное, что стало понятно: бой требует не "сверхчистого" пилотирования, к которому мы стремились в авиашколе, а мгновенной реакции на конкретную сиюминутную обстановку и резкого, близкого к рывкам, маневрирования. Именно такого, за которое меня в лётной школе частенько упрекали. Плохо, что нет у нас радио, у немцев рация на каждом самолёте. И всё же бить их можно. Ведь в конечном счёте дерутся не машины - люди. А наши лётчики в том первом бою выглядели много лучше - мужественней, отважней, квалифицированней.

Бои в воздухе оказались для немцев совсем непонятными. Русских не смущало и не приводило в панику многократное численное преимущество противника, как то было, к примеру, во Франции или Польше. Советский истребитель И-16 оказался крепким орешком. Да что самолёты !   Красные лётчики, о которых в Германии говорили, как о лохматых медведях с заплывшими от пьянства глазами, почему-то не разбегались при одном взгляде на немецкий самолёт. Какой лёгкой и весёлой виделась им эта прогулка на Восток, и какой жестокой оказалась действительность...

Закончилось лето. Мы многому научились за эти первые месяцы войны, многое пережили. Отчаянно дрались - в любой схватке немцы несли потери, но противника было много больше. Пустели наши стоянки. После очередного вылета подолгу вглядывались в горизонт механики не вернувшихся из боя машин. Проходили все сроки возвращения, а механики не покидали аэродрома, с тоской и болью в глазах всматриваясь в равнодушную синеву неба. За 2 месяца боёв полк понёс огромные потери. Из самых первых лётчиков осталось нас всего 4 командира звена и командир полка.

Всё реже поступало пополнение. Вместо инструкторов теперь прибывали сержанты, недавние выпускники училищ. Молодых следовало бы потренировать в боевом пилотировании, однако времени и условий для этого не было: каждый вылет оканчивался неравной схваткой. Дорого немцам обходились победы, но нам от этого легче не становилось.

В середине Сентября 1941 года нам поручили охрану Батайска - крупного стратегического узла на левом берегу Дона. Именно на этой станции сходились эшелоны с резервами, вооружением и горючим, поступавшими для фронта. К городу рвались группы "Юнкерсов" и "Хенкелей", окружённые роями истребителей сопровождения, и нам приходилось подниматься в воздух по нескольку раз в день.

В то утро появление вражеских самолётов обнаружили своевременно, и полк получил приказ на вылет всем наличным составом. Короткая предполётная суета, зелёная ракета с командного пункта - и 30 машин свободными парами поднялись в воздух.

Бой вспыхнул сразу в нескольких местах. Моё звено облепили "Мессеры", и мы крутимся в глубоком вираже, не давая врагу вести прицельный огонь. Понемногу, рывками подтягиваемся к другому нашему звену, чтобы образовать с ним общий оборонительный круг. Действовать более активно я пока не рискнул - слишком много вокруг немцев, слишком молоды и неопытны мои ведомые - сержанты Яша Булыгин и Виктор Крючко.

Нас непрерывно атакуют сверху и снизу. Мне приходится всё время резко менять радиус виража, то увеличивая, то уменьшая скорость вращения. В один из таких моментов Яша, выполнявший свой первый боевой вылет, "зевнул" и выскочил в сторону. На него тотчас набросились 2 пары "Мессеров", но он, как рассказывал позже, вспомнил одну из моих рекомендаций: несколько секунд шёл по прямой в горизонтальном скольжении на крыло. Попасть в самолёт при таком маневре, даже с небольшой дистанции, практически невозможно. Булыгин вклинился в круг звена Щербакова и оставался с ними до конца схватки.

Виктор Крючко успел уже за короткое время провести несколько боёв, в которых сбил "Мессершмитт-109" и "Юнкерс-87". Он отлично пилотировал, метко стрелял, был бесстрашен и ловок. С таким напарником можно было решиться на атаку, следовало только поймать подходящий момент. Пытаюсь сам создать нужную ситуацию. Увеличиваю крен. Крючко неотступно следует в вираже справа и чуть - чуть сзади, точно повторяя мои эволюции. Кажется, он понял замысел. Тяжело, страшно тяжело: давит чудовищная перегрузка, темнеет в глазах, машина вздрагивает от напряжения, готовая сорваться в штопор.

Немцы, не понимая нашего маневра, засуетились и даже прекратили огонь, оторвавшись от прицелов. Вот этот миг: разом кладу машину "на лопатки", перехожу в короткое пикирование на форсаже мотора и тут же левым боевым разворотом впиваюсь в хвост ближнего "Мессера". Краем глаза вижу словно приклеенную ко мне машину Виктора - молодец !   "Мессер" впереди и немного ниже. Ловлю его горбатый силуэт в сетку прицела. Дистанция - не более 50 метров. Жму гашетку. Промаха быть не могло: с оторванным крылом, окутавшись копотью, раскручиваясь, гитлеровец рухнул вниз.

В ту же секунду воздух над фонарем прострочила пушечная трасса. Её красные шарики прошли так близко, что мне даже послышался тонкий свист пролетавшего снаряда. Оглядываюсь, бросаясь в сторону: подкарауливший меня немец бьёт издалека, метров с 400, приткнувшись к прицелу, - и не замечает, как выскакивает сбоку машина Крючко. В упор всаживает Виктор длинную пулемётную очередь из обоих "ШКАСов". Немец перевернулся, густо задымил и, кувыркаясь, отправился к земле...

Уже 40 минут кипит небо. На всех высотах до 5000 метров ревут моторы, грохочут пушки и пулемёты, неудержимо несутся к целям наши реактивные снаряды. Нам приходится трудно, очень трудно - численный перевес на стороне немцев. Напарника я потерял, врезавшись в одном из боевых маневров в небольшое кучевое облачко, висевшее над полем боя. Выскочил - нестерпимо ярко брызнуло в глаза солнце, и я поздно разглядел торопящихся ко мне 4-х немцев. Уходить бесполезно: скорость у них больше, догонят. Позвать на помощь ?   Без радио не позовёшь. Спикировать ?   Тоже достанут, машины у них тяжелые. Значит - конец ?!

Откуда-то из глубины сознания обжигающей струей вдруг пробилась эта предательская мысль. До мельчайших подробностей вспомнилось потом, о чём думал, что делал, когда самолёты врага зажимали в железные "клещи" и казалось, что нет никакой возможности вырваться из беды, как обострённым зрением различал на бледной синеве неба отсвет трассирующих пуль, как отдавались в висках одновременно и тяжёлые удары собственного сердца, и глухой стук рвущихся снарядов. Но где-то в глубине души нашлись силы, которые поднялись над отупляющим отчаянием, над бессилием обречённости - и разорвались тиски оцепенения и страха. Пронизанный одним желанием, одной страстью победить во что бы то ни стало, разум отыскал решение - единственно правильное и спасительное.

Игра со смертью началась. "Мессеры" находились совсем близко. Почувствовал: вот-вот полоснут огнём. Резкий бросок влево и вверх. Они проскакивают мимо, не успевая повторить такой крутой маневр, слишком велика инерция их машин. Сделали круг и снова ко мне. Ещё броски - с набором высоты, в разные стороны, на встречных с ними курсах. Им каждый раз приходится выполнять для нового захода почти полный круг, а я за это время успеваю подниматься всё выше и выше - вниз уходить одному нельзя, там подошла новая группа немецких истребителей.

Такими бросками я затащил своих преследователей уже за 5000 метров. Жалит мысль: "Четверо против одного... Без напарника сожрут, если отступить... Надо поймать момент, хоть одного гада подловить в прицеле... Обязательно надо !"

На большой высоте, где острее ощущается нехватка кислорода, прыткости у немцев поубавилось. Я же чувствовал себя отлично, мысленно благодаря нашего школьного физрука Шварца, который делал из нас в спортзале, по его выражению, настоящих мужчин.

Есть, самый настырный, очевидно старший среди четвёрки, попался. На гашетки: огонь !   огонь !   "Мессер" дёрнулся, нехотя свалился на крыло, траурно задымив чёрным закрученным шлейфом.

Где остальные ?   Успели окружить. Тот, что позади, сейчас начнёт стрелять. Резко кидаю машину вниз, мотору даю форсаж - и тут же "горка", носом в небо. В глазах потемнело от перегрузки. Немец проскочил, оказался впереди, заполнил сетку моего прицела. Огонь !   "Мессершмитт" вспыхнул факелом.

Оставшаяся пара ухнула, как в прорубь, вниз, и я остался один.

На стоянке я с трудом выбрался из самолёта, ступил на траву - ноги подкосились...

Мы уставали. Нас шатало ветром. Мы забывали, что кроме воздушного боя есть какая-то иная жизнь. Мы постоянно были свидетелями гибели товарищей и потеряли способность изумляться своему возвращению из боя живыми и невредимыми вопреки здравому смыслу и элементарному подсчету соотношения наших и вражеских сил, вопреки всяким теориям вероятности и невероятности.

Пролетела ещё одна фронтовая ночь, и народившийся день вновь звал нас в полёт, в бой, в новые смертельные схватки...

К нам на аэродром завернула бригада фронтовой кинохроники на двух полуторках - фургонах, оборудованных под фотолаборатории. Они снимали наши взлёты и возвращения, лётчиков и механиков. Не могли только заснять настоящий, как они говорили, "в натуре" воздушный бой. Их командир, молодой Лейтенант, даже просил свозить его в боевой вылет на нашей УТИ-4 - двухместной учебной "спарке", но этого, конечно, никто не разрешил: учитывая возможность встречи с воздушным противником, было бы безумием выпустить безоружный самолёт, подвергая смертельной опасности лётчика и кинооператора.

Однако заснять схватку с немецкими истребителями им всё-таки удалось. И после этого, неожиданно для себя, я убедился, как по-разному видится воздушный бой его участникам и наземным наблюдателям.

Со своим напарником сержантом Виктором Крючко я возвращался домой после штурмовки вражеской колонны между Таганрогом и Ростовом. Вылетали мы с парами Щербакова и Тихонова. Над целью на нас навалились "Мессеры", пришлось принять бой. Держаться вместе не удалось, на каждого приходилось по 2 - 3 пары самолётов противника, и нам оставалось только обороняться - горючее и боекомплекты почти полностью оказались израсходованными при штурмовке. Покрутившись в глубоком вираже, мы с Виктором свалили машины в штопор, вышли из него у самой земли и, оторвавшись от немцев, на малой высоте пошли к себе.

Показался наш аэродром у подножия пологого холма на краю густой рощи. Погода ясная, в небе - ни одного самолёта. Ещё минута - другая, и можно выпускать шасси. Поднялись до 200 метров, довернулись для захода на посадку без круга, прямо с курса. И вдруг впереди, совсем рядом, продымили несколько пулемётных трасс. Сверху. Со стороны солнца. Кто это ?   Сколько их ?   Где они ?   Мгновенно бросился влево и увидел: 3 пары "Мессеров", обстрелявшие нас, плотным - крыло в крыло - развернутым фронтом выходят из пикирования.

Положение - хуже губернаторского... У нас ни бензина, ни боеприпасов - лишь неприкосновенный запас того и другого. Теперь всё решит выдержка. Отвернёшь - тотчас раскалённым кинжалом вонзятся в самолёт свинцовые струи. Рывком выхожу строго навстречу немцам, лоб в лоб. Крючко - справа рядом.

Дистанция стремительно сокращается. "Мессер", идущий в центре, занервничав, открыл огонь. При виде чужих машин, ощетинившихся чёрными стволами, становится жутко. Но сворачивать нельзя. Свернёшь - смерть.

Дрогнула стена из "Мессеров". Веером рассыпались в стороны фюзеляжи с крестами. Один из фашистов неосмотрительно рванул самолёт на вертикаль, показав брюхо в моём прицеле, - в тот же миг от короткой "шкассовской" очереди он задымил и круто провалился вниз.

"Мессер", оставшийся без напарника, заметался, пытаясь к кому - нибудь пристроиться. "Зелёный, новичок !" - всё своё внимание я сосредоточиваю на нём, бросив машину в переворот и выйдя из полупетли левым боевым разворотом "через плечо". И тут моё правое крыло прошила пулемётная очередь. В следующий миг между мной и тем, который подкрался ко мне, выскочил откуда-то снизу Крючко. Из-под крыла его самолёта продымил к немцу реактивный снаряд. "Мессер" вспух взрывом и, раскручивая дымную спираль, повалился на землю. Оставшиеся "Мессеры" вскоре тонкими чёрточками растаяли на горизонте.

На стоянке нас вытащили из кабин, качали, пожимали руки, хлопали по плечам. Оказывается, за боем наблюдал весь полк. Кинооператоры неожиданно - негаданно для себя увидели и засняли настоящий воздушный бой - совсем близко, на малой высоте. Они горячо радовались не только весьма удачной съемке, но также и тому, что бой, как им казалось, закончился так легко и красиво.

Мы же с Виктором едва держались на ногах - столько сил ушло на эту короткую 2-минутную схватку, которая показалась нам вечностью.

Операторы закрылись в фургоне и к вечеру успели сделать фильм о нашем бое. Между деревьев натянули маленький экран. На траве расположились все свободные от службы. Табачный дымок расплывался в безмятежно - неподвижном воздухе - даже прерывисто воющий гул немецких ночных бомбовозов не нарушал ощущения тишины. Глухо застучал переносной движок, раздался ровный стрекот портативного кинопроектора.

Ожил экран. Две лобастые чёрточки наших "Ишаков" надвигаются со снижением на зрителей - мы выходим на посадочную прямую. Одновременно из задней сферы показываются над нами остроносые немецкие машины. Они развернутым фронтом переходят в крутое снижение, к вот уже тянутся от них в нашу сторону длинные серебристые нити - "Мессеры" открыли огонь.

Я впервые видел себя со стороны. Вот в центре экрана моя машина несётся к отбившемуся "Мессеру", а в это время сзади, изрыгая частые огоньки короткого пламени из 4-х пулемётных стволов, обрушивается на меня в пикировании чёрный силуэт ещё одного вражеского истребителя. Это его трассы хлестнули по крылу моей машины. Какой-то секунды не хватило немцу - выскочил на крутой "горке" мой вездесущий напарник Виктор Крючко, и на месте самолёта противника расплылось по экрану чёрное пятно взрыва...

Дорогой ты мой сержант !   Как же вовремя ты пришёл на помощь, как чётко и точно всадил ты врагу свой последний РС !   Жив я сейчас благодаря твоему острому глазу, твёрдой руке и мужской верности.

Потух экран. Мы долго сидели с Виктором молча. Невольно произвожу мысленный подсчёт: сегодня, в свой 6-й боевой вылет, Крючко сбил 4-й самолёт противника.

Сутки спустя мы снова были в бою. Шестёрка наших машин успешно штурмовала вражеский прифронтовой аэродром - на лётном поле горели несколько "Юнкерсов". Но тут неожиданно прибыли гитлеровские истребители.

Я дрался с четвёркой "Мессеров". Вокруг Крючко также крутилась четвёрка немцев. При необходимости я готов был броситься на выручку. Вот его преследователи разом поднялись вверх и ринулись оттуда на Виктора. Плохо дело !   "Надо срочно уходить скоростным переворотом через крыло. Сообразит ли он проделать такой маневр ?"   Словно прочитав мои мысли, сержант так крутанул машину, так резко изменил направление на обратное с крутым набором высоты в боевом развороте, что немцы на короткое время потеряли его из виду и прекратили огонь. А в следующий миг Крючко, оказавшись над ними, вновь бросил машину в переворот, на выходе из которого в упор выпустил РС в одного из "Мессеров". Тот взорвался, остальные шарахнулись в стороны, Виктор же снова пристроился к моему хвосту. Молодец, просто молодец !

На беду подошла новая группа вражеских истребителей. Бегло осмотревшись, я увидел, что все наши 6 краснозвёздных машин пока целы, ведут хотя и неравный, но упорный бой - на земле чёрными столбами догорают несколько подбитых самолётов противника. С подходом свежих "Мессеров" обстановка, однако, намного осложнилась. Всё небо теперь, казалось, было в крестах, что изображены на тупых крыльях желтобрюхих гитлеровских машин.

Плотный рой, предвкушая легкую победу, резал пространство вокруг меня и Виктора. Несколько верхних немцев, не раздумывая, ринулись на меня сзади. Судорожно бросаю машину по сторонам, не позволяя им точно прицелиться. Но огня они не открывают. Понятно: хотят приблизиться вплотную и бить наверняка. Дистанция неумолимо сокращалась.

Шансов на спасение практически не было. Кольцо сжалось. Их ведущий был рядом. Но в этот самый момент, рывком бросив машину вверх и вправо, выскочил между мной и передним атакующим "Мессером" Крючко, подставив себя под таранный удар. "Мессер" врезался в самолёт Виктора, взорвался вместе с ним, и, сцепившись крыльями, клубком огня и дыма оба они устремились к земле.

Пользуясь замешательством немцев, в упор длинной очередью я перерезал пополам проходивший поперёк моего курса истребитель, разрисованный драконами, свалил свою машину в штопор и, благополучно выйдя из боя, ушёл на свой аэродром.

Всем лётчикам нашей шестёрки, уничтожившей тогда 11 немецких самолётов, удалось вернуться из того боя. Всем, кроме Виктора Крючко...

Вот уже который раз мои товарищи рассказывают о встречах с каким-то странным "Мессером", пилот которого одет в ярко - розовый костюм. Вёл себя этот лётчик, по их словам, очень странно: во время боя ходил одиночкой, держался в стороне, в драку не вступал и только иногда, улучив подходящий момент, проносился на большой скорости вблизи наших машин.

Я не очень-то верил этим россказням - мало ли что привидится в горячке боя. Но вот однажды, в Августе 1941 года, мы поднялись в боевой вылет. Удачно атаковали группу бомбардировщиков - 2 машины подожгли, а потом на нас навалились "Мессеры" сопровождения. Общая карусель из 6 наших истребителей и 20 "Мессеров" постепенно распалась на несколько дерущихся клубков. Наконец немцы прекратили атаки и поодиночке начали возвращаться к себе. Однако радость скоро погасла: на смену уходящей подошла свежая стая вражеских истребителей.

Обстановка для нас, оставшихся уже втроём, сложилась критическая. Горючее на исходе, боекомплект израсходован - того и другого только НЗ. На самый крайний случай. Нужно уходить любым способом, но меня догоняет пара "Мессеров". Подпускаю их метров на 400, резко бросаюсь в сторону - и тут, пересекая мой курс, промелькнул "Мессер", в кабине которого полыхало нечто розовое. Ни удивляться, ни раздумывать над увиденным не было времени. Отовсюду неслись на меня ненавистные остроносые машины, и цепочки дымных трасс всё ближе буравили небо вокруг моего одинокого самолёта.

Сваливаюсь в скоростной штопор. Пара устремляется следом. Немцы ожидают момента моего выхода из штопора - в те несколько мгновений самолёт становится беспомощным и расстреливать его можно, как макет на полигоне.

За преследователями почти не слежу. Сейчас главное - вывести машину из штопора как можно ниже. Только бы не задеть винтом землю... Может, хватит ?   Стиснул зубы: виток, ещё виток... Начал вывод - метрах в 100 от меня, не успев выйти из пике, врезаются в землю оба немца, которые слишком увлеклись погоней. Я проскочил над местом их падения, качнув крыльями:

- Вот вам, доблестные вояки Люфтваффе !

Не успел облегчённо вздохнуть, как внезапно с высоты, полого снижаясь, появился новый "Мессер" - одиночка. А у меня в запасе единственный РС да немного патронов - на короткую очередь.

"Мессер" совсем близко. Я делаю небольшие скользящие отвороты, не давая прицелиться. Но стрелять немецкий пилот не стал. Догнал, пристроился к правому крылу. Уравнял скорости. Пошли рядом. Я повернул голову - и от удивления чуть не врезался в землю: лётчиком была женщина. Розовый комбинезон, на голове наушники, за ними распущенные по плечам светлые волосы. Ровный ряд зубов приоткрыт в улыбке. Чудеса !

Подошли к аэродрому. Пора выпускать шасси. "Мессер" - рядом, как приклеенный. Стрелка бензомера почти на нуле. Стоит мне выпустить шасси и коснуться земли, эта чёртова пилотесса всадит в меня полный заряд своих пулемётов. Сдвинув фонарь кабины, погрозил ей кулаком. Кажется, это было всё, что я мог предпринять. Даже отстать и зайти в хвост вражеского самолёта не мог - летел на предельно малой скорости. "Розовая" женщина тоже приоткрыла фонарь, помахала мне рукой и круто ушла вверх. Посадочную полосу впереди меня прострочила очередь.

- Ну, держись, стерва белобрысая ! - Уже не думая о горючем и боеприпасах, на форсаже свечой бросаюсь за ней.

Сблизившись, с холодным бешенством тщательно загоняю силуэт машины в сетку прицела. Пулемёты выбросили короткую очередь и умолкли. "Мессер" споткнулся в воздухе, застыл на миг неподвижно, переломился пополам - из кабины вывалился розовый комочек и повис под раскрывшимся парашютом...

Несколько дней спустя неподалёку от нашего аэродрома сбили ещё одного немецкого лётчика. На допросе в штабе его спросили:

- Что за женщина летает у вас в полку ?   Кто она ?

Пленный, которому не сказали, что она попала к нам в руки, ответил, что фрау была инспектором полка по технике пилотирования и что перед ней ставили задачу наблюдать за боем со стороны и предупреждать пилотов по радио о грозящей им опасности. Комбинезон из розового шелка был хорошо виден, и немецкие лётчики знали, что за их действиями следит молодая красивая женщина, перед которой должно быть стыдно ударить в грязь лицом...

- Почему вы говорите о ней в прошедшем времени, как о выбывшей из полка ?

По словам пленного, недавно она не вернулась из боя, и родителям послали извещение о её героической гибели. Из-за этой фрау у Гуго Лемма крупные неприятности, ведь ему предписывалось обеспечивать её безопасность в каждом вылете, потому что женщина в розовом - дочь ближайшего помощника самого Мессершмитта.

- А кто такой этот Гуго Лемм, который, по вашим словам, "рвёт" и "мечет" ?

Сбитый немец пояснил: штурмфюрер, командир их полка, летающий на самолёте, левый борт которого разрисован летящим аистом с мечом в клюве, а на правом 4 негритёнка пляшут вокруг колышка с насаженной головой белого человека...

...После возвращения истребителей из очередного боя над нашим аэродромом появился одиночный "Мессер". Он вынырнул из-за лесочка, прошёл над стоянками, покачал крыльями и, выпустив колёса, стал заходить на посадку. Все бросились к лётному полю, подумав, что вражеский истребитель решил перелететь к нам. Но немец не сел. Пройдя на небольшой высоте над полем, он сбросил вымпел - красный цилиндрик с заметной оранжевой лентой, убрал шасси и, взмыв метров на 600, начал выжидательными кругами ходить над аэродромом.

В вымпеле оказалась записка на русском языке: "Я, командир противостоящего вам полка истребителей Люфтваффе, вызываю на рыцарский поединок лётчика, если он ещё жив, сбившего неделю назад "Мессершмитт-109Е" с пилотом, одетым в розовую, хорошо заметную одежду. Если такового лётчика не имеется, я готов померяться силами с любым вашим пилотом, желательно со старшим по званию командиром". Внизу стояла подпись: "Штурмфюрер Гуго Лемм".

Командир полка Леонид Савельевич Локтев, прочитав записку, передал её нам, шестерым лётчикам, только что вернувшимся из боя. Затем распорядился:

- Еськов, остаетесь за меня. Всем готовность номер один. Вылетать только в случае подхода группы противника на помощь этому Лемму, ясно ?

Посмотрел на меня, улыбнулся:

- Вообще-то говоря, Лев, он тебя вызывает. Ведь "розовая" женщина - твоя работа. Но не обижайся, пойду я, с тебя хватит и утреннего боя. Повторяю: мне не помогать - с этим гадом и один справлюсь. А то раззвонят потом, будто мы не признаем рыцарской и воинской чести, будто мы трусы и ещё чёрт знает что.

Майор круто повернулся и заспешил к самолёту.

Бегом бросились к своим машинам и мы. Согласно расписанию боевой тревоги номер один запустили моторы, в любой момент готовые на взлёт.

Затаив дыхание, следили мы за начавшимся поединком. "Мессер", не подпуская к себе Локтева, поднимался всё выше и выше, понемногу оттягиваясь от аэродрома. Чувствовалось, что за всем этим какой-то подвох, но приказ командира есть приказ: вылетать без крайней нужды никто не имел права.

Когда в безбрежном океане голубого неба самолёты стали едва различимы, до нас донеслись приглушённые расстоянием глухие выстрелы "Мессера" и чёткая сухая скороговорка пулемётов нашего истребителя. Бой начался !

И тут у всех следящих за ним вырвался крик ярости и негодования: из-за леса на большой скорости выскочили более 10 ненавистных остроносых машин и почти вертикально устремились вверх. Туда, где один на один дрались майор Локтев и штурмфюрер Лемм.

Еськов дал сигнал общего взлёта. Мы поднялись в воздух, но пока ушло время на набор высоты, всё было кончено. Окружённый врагами, зажатый сплошным огнем, Локтев попал под удар падающего на него сверху самолёта Лемма и взорвался... Не принимая боя, используя преимущество в скорости, стая ушла.

С этого дня самым ненавистным для нас врагом стал Гуго Лемм, летающий на разрисованном "Мессере". В каждом бою мы высматривали этот трижды проклятый самолёт, но он не появлялся. Ждал, словно нашкодивший кот, когда о нём забудут.

В конце Августа мы вылетели 3-мя парами. Со мной был сержант Иван Рябов, недавно выпущенный из училища лётчик. У Тихонова и Щербакова в напарниках тоже молодые ребята, однокашники Рябова. Над Ростовом встретили группу немецких бомбовозов, но прорваться к ним не дали истребители сопровождения. Я с Рябовым отбивался от 6 "Мессеров", старавшихся отсечь Ивана и уничтожить в первую очередь именно его - по поведению в бою, по технике пилотирования угадывался новичок. Действительно, то был его первый боевой вылет.

Замечаю, что Рябову трудно держаться в глубоком правом вираже внутри круга, вот-вот он сорвётся в штопор. Чтобы срочно переложить машину в обратный вираж, плавно уменьшаю крен. Рябов, похоже, понял моё намерение, и я энергично перекладываю машину. В тот момент сверху, почти отвесно пикируя на нас, промчались 2 "Мессера". Переход на противоположное вращение и спас нас: иначе нас сбили бы тем самым приёмом, от которого погиб майор Локтев. Мне даже показалось, что на борту ведущего мелькнул хоровод из нескольких чёрных фигурок !

Проскочившая пара вышла из пике и боевыми разворотами круто поднималась вверх. Да, это был он - Гуго Лемм: левый борт размалеван аистом с мечом. Теперь я просто не имел права выйти из боя, я должен был хотя бы ценой собственной жизни уничтожить этого гада !

Мы к тому времени попали в "клещи". Одна пара из тех, что крутились вокруг нас, отвалилась от общего круга и нырнула вниз, 2 другие машины вместе с Леммом готовились ударить с высоты, 4 оставшиеся продолжали кружить встречными виражами, отсекая все наши попытки вырваться.

Очевидно, по радиокоманде обе пары "Мессеров" бросились в атаку: нижние на крутой "горке", верхние - на пикировании. Держу машины в левом вираже до начала открытия по нам огня, готовясь одновременно к срыву вниз. Пошёл !   Отвесно падаем в стремительном штопоре. Брызнули по сторонам нижние "Мессеры", не успевшие сделать ни одного выстрела: атакующие сверху также не пытались открывать огонь по бешено крутящимся машинам.

Но вот обогнал меня в пикировании самолёт, на котором весело пляшут негритята, и я понял: если немедленно прекратить штопор, то я обязательно встречусь с выходящим из пике Гуго Леммом. Эту сволочь я должен сбить, даже если придётся его таранить !   В следующее мгновение, вырвав машину из штопора и разогнавшись на форсаже, я направился точно лоб в лоб поднимающемуся от земли самолёту штурмфюрера.

Он спохватился слишком поздно. Скорость сближения была огромна. Чтобы отвернуть, у него не оставалось ни времени, ни дистанции. Ловушка захлопнулась !   До столкновения оставались считанные мгновения. Мои пулемёты молчали: попасть в тонкий лобовой профиль "Мессершмитта" - дело почти невозможное. Я был готов к тарану. Но не выдержали нервы фашиста: перед самым носом моего "Ишачка" он рванулся в сторону, оголив жёлтое брюхо своей машины, - реактивный снаряд и пулемётный залп ШКАСов превратили её в груду горящего металла. С Гуго Леммом было покончено...

Однажды в начале Октября 1941 года часовой из роты охраны задержал человека, назвавшегося лётчиком и просившего доставить его к командиру части. За несколько дней до этого погиб наш второй командир полка, и командование временно принял начальник штаба капитан Чечнёв. Он распорядился привести задержанного.

Вошёл молодой, с тёмным от загара лицом сержант - невысокий, широкоплечий, туго затянутый поясом. На чистой гимнастёрке с голубыми петлицами висели значки - "Ворошиловский стрелок" и "Парашютист". Незнакомец чётким шагом подошёл к Чечневу и доложил:

- Сержант Бейсимбаев. Разрешите обратиться по личный вопрос ?

Слова он произносил чётко, но акцент, судя по фамилии, казахский, делал его речь несколько своеобразной.

- Слушаю вас, говорите.

- Товарищ капитан, я лётчик. В Мае этого года закончил Батайский авиашкола. Война застал в запасной полк под Грозным. В Августе нас отправили на фронт, в распоряжение 5-й Воздушной армии. Мы ехали поездом. Эшелон бомбили. Ничего не остался: всё горел, всё ломался к чёрта матери. Кто живой остался, потом комендатура собирал, посылал маршевый полк. Там и пехота, и лётчик, и танкист, и все-все. И никакой разговор: носишь военный форма - иди маршевый полк, пехота будешь.

Говорил он торопливо, словно опасался, что его перебьют, не дадут рассказать о себе.

- Вот так я и стал пехота. Мы вон там, за ваш аэродром оборона строим. Я посмотрел - посмотрел, И-16 летают. Самый мой машина. Вот и отпросился узнавать: может, вам лётчик надо ?   Я драться хочу. Смотрел, как вы дерётесь, завидовал, чуть не плакал !

Чечнёв повернулся к нам:

- Что скажете, батайские инструктора ?

Выходило, что это бывший курсант нашего последнего предвоенного выпуска. В лицо, правда, мы его не знали. Не мудрено: в школе несколько отрядов, в каждом по 3 - 4 эскадрильи, все стояли на разных аэродромах, отряды мало общались.

- В каком отряде вы были курсантом ?

- Второй отряд, второй эскадрилья, первый звено !

- Кто был командир, инструктор ?

- Командир отряда - капитан Ковалёв, а инструктор - лейтенант Скорик Сергей Сергеевич !

- Простите, а как он выглядел, ваш Сергей Сергеевич ?

Бейсимбаев, который стоял, вытянувшись по стойке "смирно", вдруг широко улыбнулся:

- Лейтенант Скорик маленький - маленький, совсем как ребёнка. А летает - во как ! - Бейсимбаев оттопырил большой палец, помолчал и добавил: - Строгий инструктор. Дисциплина любит, порядка знает.

Мы переглянулись. Всё было верно.

- Вас как звать, сержант Бейсимбаев ?

- Зовут Айтен, по батюшке Мирманович.

- Ну добро, Айтен Мирманович, побудьте у входа, мы вас позовём. - Чечнёв подождал, когда закроется за сержантом дверь, и обратился к нам: - Ну, как ?

Лейтенант Тихонов усмехнулся:

- Как с куста трясёт... Только для порядка задам-ка я ему ещё вопросик, на засыпочку.

Глаза вновь появившегося в комнате сержанта сверкнули надеждой.

- Как дразнили курсантов нашего звена ? - переспросил он, и его скуластое лицо удивлённо вытянулось. - Каракатиц !   Это такой животный, в море живет. Плавает тихо - тихо... Мы там летал на старый И-15. Все уже на И-16, а мы все, как каракатиц, ползаем, у него скорость совсем маленький.

Он даже коротко рассмеялся и помотал головой, вспомнив, вероятно, свои полёты на И-15 и подначки курсантов других звеньев.

В тот же день были улажены дела с переводом сержанта Бейсимбаева из стрелкового в наш истребительный авиаполк.

Летал Айтен хорошо. Быстро усвоил приёмы воздушного боя. Обладал цепким взглядом, молниеносной реакцией и завидным чувством юмора. Когда сердился на что-нибудь, то ворчал себе под нос по-казахски. А потом снова улыбался, снова затевал спор по любому поводу - то горячась, то внимательно слушая собеседника и негромко повторяя трудные для него русские слова. Был он общителен и с первых же дней прочно вошёл в жизнь полка.

Вскоре он отправился в свой первый боевой полёт. Мы вышли вчетвером. У меня, Тихонова и Щербакова сержант Бейсимбаев был общим ведомым. Кроме нас, 3-х "стариков", из 7 оставшихся к тому времени в полку лётчиков, остальные были недавние выпускники училищ. Большая часть прежнего состава погибла, остальные, получив ранения, оказались в госпиталях. Вот мы и старались вводить в строй молодых ребят, чтобы хоть в первых вылетах, меньше подвергаясь опасности, они могли ознакомиться с тактикой немецких истребителей. Получалось, что мы трое охраняли в бою одного новичка.

В этом бою Бейсимбаев увидел, как все мы на различных этапах схватки сбили по "Мессеру". Одновременно мы дали Айтену возможность несколько раз самостоятельно выйти из опасных положений, не препятствовали атаковать проходившие поблизости вражеские самолёты. Он увидел, как шарахались "Мессеры" от его выстрелов, с первых минут боя поверив в себя, в свою машину и в то, что немцы - отнюдь не сверхчеловеки, а самые обыкновенные люди, только неизмеримо больше нас боящиеся смерти.

"Провозной" пролёт не пропал даром. Уже во втором вылете, будучи моим напарником, Бейсимбаев сбил "Мессера". Он навязал немцу бой на виражах. Рванувшись вперёд, тот показал на миг свою машину со стороны "живота" и был разорван реактивными снарядами.

Толковым лётчиком и отличным парнем оказался Айтен. В полку дали ему шутливое прозвище "Приблудыш" - ведь он действительно "приблудился", попав к нам без какого - либо назначения из вышестоящих штабов. Прозвище Айтену понравилось, и он произносил его, смеясь и с явным удовольствием.

Следующего "Мессера" Айтен сбил в 4-м вылете. Наш "Приблудыш" ходил как именинник, он просто весь светился от гордости, видя, как механики наносили 2-ю красную звёздочку на фюзеляж его боевой машины.

И вот тогда сержант Бейсимбаев задал вопрос, который, честно говоря, "иному не приходил в голову. Точнее, говорить на эту щекотливую тему вслух было не принято.

- Как же так получается, все уже много летал, имеете много сбитый "Мессер" и другой машина фашистов, а на весь полк нет ни один боевой награда. Почему нет ?

Такая детская непосредственность вопроса поставила нас в тупик. В самом деле, ни один из авиаторов полка не отмечен боевой наградой. Мы знали, что штаб посылал на нас наградные документы, но проследить за их движением в неразберихе первых месяцев войны было практически невозможно. Все это понимали, и отсутствие орденов и медалей не тревожило нас. Воевали-то не ради наград !

Так мы и объяснили Бейсимбаеву, но он не мог успокоиться:

- Непорядка это !   Так не должен быть !

В одном из очередных вылетов сержант Бейсимбаев, сопровождая напарником лейтенанта Тихонова, сбил 2 "Мессера", а когда возвращался домой из этого боя на слегка подраненной машине - осколком снаряда разбило фонарь кабины, - ему повстречалась группа "Юнкерсов". Как и Бейсимбаев, немцы шли низко, бреющим полётом - к тому времени мы отучили их летать таким манером, будто они не на войне, а на параде. Айтен, не растерявшись, боевым разворотом занял позицию над бомбардировщиками, внезапно атаковал одного за другим 2 вражеских самолёта, загнав обоих в землю.

К 2-м звёздочкам на его машине прибавилось сразу 4 !   Это - за полмесяца боевой работы. Ну, не молодчина ли этот Бейсимбаев ?

...К началу Ноября 1941 года у нас в полку осталось 6 лётчиков: 3 Лейтенанта и 3 сержанта. 2 Ноября, сбив каждый по "Мессеру", погибли лейтенант Щербаков и его напарник сержант Яснов. Дрались они севернее Ростова, над посёлком Большие Салы. В конце схватки на машине Щербакова был повреждён мотор. Он начал выходить из боя, но тут подоспела новая группа "Мессеров". На Щербакова с напарником навалилось более 10 Ме-109. Яснов мог спастись в одиночку, но, не захотев покидать командира, сгорел вместе с ним.

Тихонову и мне вместе с нашими ведомыми удалось ускользнуть от немцев и на последних каплях горючего добраться до аэродрома.

Велика была наша скорбь о погибших. Особенно тяжело переживал гибель Виктора Щербакова, своего давнего друга, лейтенант Тихонов. Он почернел, в глазах сверкала яростная тоска. А 4 Ноября в коротком встречном бою Лейтенант сбил 2-х "Мессеров" и на следующий день загнал в землю ещё одного. А в праздничный день, 7 Ноября, в день своего 27-летия, Василий Тихонов погиб и сам...

20 Ноября нас, лётчиков, из всего полка осталось двое - сержант Бейсимбаев и я. После полудня мы вылетели навстречу группе фашистских бомбовозов, прикрытых армадой "Мессеров". Бой получился короткий и свирепый. Вломившись в самую гущу "Мессеров", двоих успели поджечь сразу. Потом, связанный двумя парами врагов, Айтен упустил момент, и к хвосту его машины подобрались ещё 4 истребителя. Он отчаянно метнулся в сторону, но поздно - огненная трасса изрешетила кабину. Тяжело раненный, Бейсимбаев бросил машину в штопор, смог выйти из него возле самой земли и, скрывшись на фоне пересечённой местности, потянулся домой.

Я оказался один. Совсем один. Враги облепили со всех сторон. Спасали бешеные броски из стороны в сторону. Немцы заторопились - бензин на исходе, занервничали, а на сетке моего прицела появился потерявший осторожность "Мессер". Мне оставалось только нажать гашетку пуска реактивного снаряда - на месте фашистского истребителя расцвел в небе чёрный цветок взрыва.

Как по чьей-то команде, внезапно остановилась сумасшедшая карусель - кончалось горючее у немцев и у меня.

Бейсимбаева дома я уже не застал. Говорили, что, истекая кровью, он даже зарулил на стоянку, но покинуть самолёт без посторонней помощи сил не хватило. Ноги у него оказались пробиты пулями в нескольких местах. Рассказывали, что, когда отправляли его в госпиталь, он, впадая в беспамятство, бормотал:

- Непорядка это, всё равно так не должен быть...

В тот же самый день, 20 Ноября 1941 года, когда я остался единственным в полку пилотом, начальник штаба капитан Чечнёв получил распоряжение направить командира - лётчика в Борисоглебский запасной авиаполк для получения там эскадрильи И-16 вместе с личным составом. Такое известие нас обрадовало, ибо давно уже мы не получали пополнения ни машинами, ни лётчиками. За минувшие 5 месяцев войны более 60 человек в полку сложили головы в неравных, жестоких и кровопролитных воздушных боях.

Связной самолёт доставил меня в Борисоглебск. Командир авиаполка долго рассматривал мои документы, вздыхал и старательно прятал глаза. Было похоже, что с получением обещанной эскадрильи выходила какая-то заминка.

- Чем порадуете, товарищ Майор ? - нарушил я затянувшееся молчание.

- Собственно, нечем порадовать, Лейтенант. Вашу эскадрилью, - он подчеркнул слово "вашу", - мне приказали передать москвичам. Самолёты уже вчера улетели.

- А как же мы... Ведь перед вами - последний лётчик полка, вы понимаете это ?   На нашем аэродроме всего 2 самолёта, битые - перебитые, латка на латке. Моторы давным - давно выработали все ресурсы. Летать не на чем и некому. Дайте хоть что-нибудь !   Ну, если не эскадрилью, то хотя бы звено. На первое время и этому будем рады, - просил я Майора.

Тот смотрел на меня грустными глазами, и я видел, что у него действительно дать нам нечего. По разным углам аэродрома стояло лишь несколько машин, но в каком состоянии и кому принадлежат - неизвестно.

- Ладно, уговорил, Лейтенант. Прибыли сегодня к нам 2 лётчика - сержанта. Из училища. Кажется, Мельников и Дыбич. Вот и забирай их себе, и 3 самолёта тоже постараемся найти...

Линия фронта уже проходила по Дону. Ростов занял враг. Утром 28 Ноября 1941 года мы поднялись в воздух. Задача была сформулирована кратко: "Не допускать бомбардировщики противника к нашим наземным частям". Для 3-х И-16 задача почти невыполнимая. Мельникова и Дыбича, идущих в первый свой боевой вылет, потренировать в выполнении приёмов боя не было возможности. Кое-что я успел показать над аэродромом, кое-что объяснил на пальцах.

Звено круто набирало высоту. Над Ростовом стелилась сизая дымка - в городе догорали пожары. Вот впереди показались 4 пары "Мессеров" - авангард прикрытия бомбардировщиков. Я развернул звено в сторону солнца, не упуская из виду немецкие истребители. Сейчас важно остаться необнаруженными, сохранить возможность для внезапного удара по бомбовозам.

Наконец показалась основная группа - плотный строй из 10 тяжёлых Ju-88, окружённых снующими вокруг них истребителями. Мы выше "Юнкерсов" примерно на 1000 метров. Позиция удобная. Недолгое сближение на встречном курсе со стороны бьющего немцам в глаза солнца, и вот - пора !

Круто опускаю нос машины на ведущего "Юнкерса". Ударить надо именно по нему, хотя бы сбить его с курса. "Юнкерс" быстро растёт в сетке прицела. Огонь !   С визгом сорвались с полозков 2 РС и, оставляя дымный след, устремились к флагману. Мои напарники тоже выпустили по 2 снаряда - флагманский Ju-88 неуклюже завалился и, окутавшись дымом, рухнул вниз. Остальные бросились по сторонам, из открытых люков чёрными каплями потекли бомбы, на свои же войска - лишь бы поскорее избавиться от груза. Вся атака длилась несколько секунд.

Истребители сопровождения прозевали её начало, и теперь Ме-109, примерно 30 машин, бросились за нашим уходящим на пикировании звеном.

За минувшие месяцы войны в воздушных боях, как я говорил, на моих глазах погибли или получили тяжёлые ранения 2 полных лётных состава полка. Смерть товарищей звала к отмщению. Я твёрдо усвоил главную заповедь истребителя: не считай врагов, а смотри, где они. С первого же боевого вылета драться приходилось при численном перевесе немцев, и стоило когда - нибудь хоть на секунду оробеть перед этим обстоятельством - гибель моя оказалась бы неизбежной.

Позже пришёл опыт, бурные эмоции сменил холодный расчёт, и бой превратился в обычную, до тонкостей освоенную работу. Пилотирование не занимало внимания: в полёте я становился, так сказать, частью самолёта, отлаженной и отрегулированной до полного совершенства, все мои действия обосновывались сложившейся на данный момент обстановкой. Получалось, будто машиной управлял кто-то другой, а я только приказывал этому другому выполнять нужные маневры...

Душа моя, если можно так сказать, сжалась, ушла в себя. Я перестал испытывать страх, всё больше привыкал к гибели однополчан, не помышляя и самому остаться в живых. Мысли о смерти остались где-то за пределами сознания, там, куда вход моему человеческому "я" был строго воспрещён.

Постепенно я перестал удивляться тому, что выходил из самых невероятно тяжёлых, непомерно неравных схваток без единой царапины - даже тогда, когда возвращался из боя, в котором гибла вся наша вылетавшая группа. Почему так получилось, я не понимал, да и не задумывался над этим. Принимал всё, как должное.

И только много позднее, в тиши госпиталя, я начну постепенно оттаивать, анализируя проведённые бои и испытывая ни с чем не сравнимое тягостное чувство от былой, казалось, абсолютной неизбежности смерти; размышлял о причинах нашей неполной подготовленности к этой войне; ощущал острую неизбывную боль, вспоминая о погибших друзьях. Всё это - потом...

А сейчас моё звено продолжало бешено пикировать в строю правого пеленга. "Мессеры" догоняли. Чётко работала мысль: "Резко затормозить. Немцы этого не ожидают и обязательно проскочат вперёд. Мы окажемся у них в хвосте". Старый, испытанный приём: убран газ, машины энергично выведены в горизонтальный полёт. Звено словно уперлось в резиновую стену - широкий лоб наших "Ишачков" сделал своё дело, все 3 И-16 будто встали на якоря !   А остроносого Ме-109 быстро не затормозишь, не зря же он "Мессер" - "нож".

Успеваем перестроиться в оборонительный круг. Немцы пристреливаются. Всё ближе пушечные трассы. Всё круче приходится закладывать виражи. Моторы надрываются в форсаже. Самолёты вздрагивают от напряжения, готовые сорваться в штопор при малейшей ошибке в пилотировании. Самолёт в штопоре - это бешеное вращение земли, сливающейся в крутящийся диск. Я не однажды использовал штопор для выхода из боя, но только тогда, когда оставался один. Теперь же, прижавшись вплотную друг к другу, крутились со мной в сумасшедшем вираже 2 машины с совсем ещё "зелёными" лётчиками.

Надо уходить. Но как ?   Выход виделся пока один: удержаться в крутом вираже, "пересидеть" немцев в воздухе. Мы могли бы гордиться таким исходом, ведь их в 10 раз больше, а мои напарники впервые в бою. Но долго ли выдержат новички такую нагрузку ?

От перегрузок кровь отливает от головы. В глазах меркнет свет, неимоверной тяжестью наливается тело, неумолимая центробежная сила гнёт позвоночник, отрывает руки от рычагов управления. А надо ещё следить за обстановкой, маневрировать, уклоняться от смертоносного огня.

Машина Дыбича вдруг резко "клюнула", завалилась и резко понеслась к земле. Следом устремилось несколько пар "Мессеров".

- Стас, не выводи !   Штопори до земли !   Только не выводи !

Но самолёт Дыбича, сделав несколько витков, начал выходить из штопорного полёта.

- Что ты делаешь, Дыбич, немедленно в штопор ! - надрывался я криком, хотя знал, что моего голоса никто не услышит.

"Мессера" догнали краснозвёдную машину. Вспух на её месте клубок взрыва, замелькали в падении куски самолёта. Не стало Станислава Дыбича...

Мельников плотнее прижался к моей машине. Для него я был единственной защитой в этом страшном смертоносном клубке. Он тянется ко мне, как цыпленок, убегающий под крыло матери - наседки от налетающего коршуна. Наше оборонительное кольцо распалось. Немцы немедленно этим воспользовались, бросившись на нас с задней полусферы. Ливень снарядов возвестил о новых атаках. Находиться в вираже теперь бессмысленно. Нас атакуют сзади, идут встречным курсом, изготовились бить сверху. Теперь оставалось атаковать самим. Иного выхода нет.

Я бросился вправо вверх и оказался под проходившим мимо "Мессером". Его жёлтое брюхо заполнило сетку прицела.

- Огонь !   Залпом !

Пулемёты брызнули свинцовыми струями, РС вошёл в тело истребителя. Он стал очередным сбитым мной самолётом врага.

Но радость тут же сменилась тревогой - где Мельников ?   Не удержавшись возле меня при броске вверх, он остался один. Проскочившего перед ним "Мессера" он поджёг, но и Мельникова постигла та же учесть. Я успел увидеть объятый пламенем И-16 и горящий рядом с ним Ме-109.

- Эх, Алёша, Алёша... Ну, теперь, держитесь, гады !

Ярость и боль душили меня. Стиснув зубы, бросил машину вниз, к проходившей там паре "Мессеров". Увидев меня, они со снижением бросились удирать к городу. Они позволили почти догнать себя, а потом сошлись плотнее и начали выходить из крутого снижения. В азарте преследования до упора жму на сектор газа. Мотор не выл - он визжал на высокой форсажной ноте, словно жаловался на свою невообразимо трудную судьбу. Буравом ввинчивался звук в закрытые шлемом уши. В прицеле чётко просматривался ведущий "Мессер". Дистанция сокращалась. Ещё секунда - и сработают мои пулемёты.

Но вдруг сетка прицела очистилась - обе вражеские машины боевыми разворотами ушли в разные стороны... Меня одурачивали, как мальчишку !   Вместо боя втянули в бессмысленное преследование. Зачем ?

Справа разорвался тяжёлый снаряд, сверкнуло пламя. Машину сильно тряхнуло, в глазах поплыли красные круги. Наступила полная тишина. Я потерял сознание...

Моя машина, с оторванным концом правого крыла, с развороченным бортом и срезанным фонарем кабины, неуправляемая, поднялась и легла на спину. Я повис на ремнях. Яростный ветер свистел в кабине. Сознание медленно возвращалось. "Что же произошло ?   Ведь я же их почти догнал. Они убегали и внезапно исчезли. А через секунду ударили зенитки... Сволочи, завели меня на зенитную батарею. Подловили, "герои"... Всей оравой не смогли справиться, сожгли уйму бензина и боеприпасов, а без зенитчиков не обошлось..."

Машина, лёжа на спине, падала под небольшим углом к горизонту. Подо мной лежал захваченный врагом Ростов. Впереди лента Дона, за рекой - наши. Собрав в кулак волю, двинул рули. Самолёт неохотно, с большой нагрузкой на управление, вернулся в нормальное положение. Осмотрелся. "Мессеров" не видно. Ушли. Снижаясь, пересёк Дон. Впереди бесконечные линии окопов, чуть левее небольшой холм, за ним - пятачок пашни. Туда, только туда.

Убыстряя бег, сливаясь в сплошную серую полосу, несётся на меня земля. Скребут по грунту лопасти винта, небольшой пробег - машина, окутанная пылью, остановилась, зарывшись мотором в перепаханное бомбами и снарядами поле. Вот и всё. Я дома.

Страшно возбуждённый, я отстегнул ремни, выбрался из разбитой кабины. Снял парашют. Из ближних окопов ко мне бежали бойцы, что-то кричали, размахивая руками. Расстегивая шлем, почувствовал нечто вроде щекотки за правым ухом. Тронул рукой - из пробитого, мокрого от крови шлема торчал ещё тёплый зазубренный осколок. В тот же миг голову пронзила резкая боль. Земля повалилась в сторону, потом вдруг встала "на ребро" и, стремительно опрокидываясь, прихлопнула меня душным непроницаемым покрывалом...

И вот наступила эта ночь, с её голубым сиянием, полная соловьиных трелей и вздохов ночного ветра. Высыпало несчётное множество звёзд. А потом всплыла над миром луна - огромная, красная, и в её мглистом свете обозначилась зыбкая линия горизонта. Повеяло прохладой.

В такую вот чудесную летнюю ночь впервые поднял я в воздух свой ночной бомбардировщик Р-5 с бортовым номером "3", машину, с которой мне предстояло неразлучно пройти длинные и запутанные в поднебесье дороги войны...

...Тяжёлое ранение в голову закрыло мне путь в небо. Медкомиссия огласила приговор: "К лётной работе - не годен !"

Я был потрясён. Безутешная тоска по утраченному небу согнула меня, сделала замкнутым и раздражительным. Сколько проклятий обрушивал я на ту чёртову пару "Мессеров", что завела мой истребитель на зенитную батарею, под огонь прямой наводкой !   После 4 месяцев лечения в госпитале очутился я в стрелковом полку на Воронежском фронте. Командовал взводом, ротой, даже замещал погибшего в бою комбата. Стал настоящим пехотным командиром - поднимал в атаку бойцов, дрался, как одержимый, в штыковых схватках, форсировал реки... Одновременно подавал рапорты с просьбой направить в авиацию. Хоть и со скрипом, но получил наконец долгожданное направление. Прощай, пехота !

В истребительную авиацию, правда, не допустили - направили в 719-й полк ночных разведчиков - бомбардировщиков, единственный, как мне сказали, полк, в котором состояли на вооружении самолёты Р-5. Ещё до службы в армии летал я на таком самолёте по трассам ГВФ...

Ближний бомбардировщик - разведчик Р-5 конструкции Н. Н. Поликарпова.

Ночь на исходе. Скоро рассвет. При нашей черепашьей скорости он встретит нас где-то над Венгерской равниной. За ней ещё Румыния, Карпаты, и только там - линия фронта. Как же далеко до родного аэродрома !

Прекратился дождь, улучшилась видимость, в облаках появились просветы. Нет-нет да и проглянет с безмерной высоты звёздочка, мелькнёт голубым светом и погаснет, закрытая чёрным брюхом мокрого облака. Затем просветы замелькали чаще, звёзд высыпало всё больше - погода явно шла на улучшение. Но это не радует. Небо на востоке светлеет.

- Рассвет, командир. Что будем делать ?

- Лететь будем.

В голосе штурмана озабоченность. Наш Р-5 вовсе не приспособлен для дневного боя с истребителями, а их в этих местах полным - полно. Придётся ловчить: пойду по оврагам, прижмусь к земле, поползу по руслам ручьёв и речек, по опушкам лесов.

Горизонт справа разгорался малиновым заревом. Облака на востоке - будто алые паруса гриновского корабля, поднятые до самого неба. А "тройку" трясёт и трясёт. Иду на предельно малых оборотах, лишь бы держаться в воздухе.

И вдруг голос штурмана:

- Командир, нас догоняет самолёт !

Только этого нам не хватало !   Обернулся: короткий узкий капот мотора, длинные неубирающиеся шасси, верхнее расположение крыла, большая, сплошь застеклённая кабина. Да это же "Аист" - связной самолёт немецких ВВС !

"Аист" подошёл вплотную. Крыло в крыло. Пилот, открыв форточку, смотрел на нас с удивлением, мол, что это за ископаемое такое ?   Он или не рассмотрел звёзды на наших крыльях, или вообще не предполагал увидеть в своём глубоком тылу советский самолёт незнакомой конструкции, ползущий со скоростью 100 километров в час.

- Бей, штурман, - негромко выдохнул я в переговорное устройство.

"Аист" рухнул, разрезанный наискосок длинной очередью пулемёта. Теперь, как говорят на Руси, дай бог ноги !   Хорошо, если пилот этой "птицы" не успел вызвать истребителей, но если успел, то никакое "второе дыхание" нам не поможет. Ныряю в распадки хребтов, иду по каким-то безымянным ручьям, по сухим ущельям. На восток, домой, скорее домой.

- Молодец, штурман.

- Спасибо, командир !

Истекал 6-й час полёта. Расход бензина на этом режиме ничтожен. Запас горючего позволит лететь ещё несколько часов. Вот позволит ли день ?   До передовой более 300 километров, к тому же сам перелёт линии фронта для нас опаснее всего пройденного пути. Но деваться некуда, надо лететь. Под нами чужая земля, под нами враги.

Дома нас, наверное, потеряли. Волнуются: прошли сроки возвращения. Иваныч извёлся поди на пустой стоянке, высадив полкисета крепчайшего самосада. Казнится за какое - нибудь несуществующее упущение при подготовке машины. Нет, стартех здесь ни при чём, "тройка" работает, как часы, и не его вина, что вражеский снаряд повредил нам винт.

Карпаты. Дикая, первозданная красота. На много километров вокруг ни единого селения, ни дымка пастушьего костра - только голые обвалы скал, пропасти, ущелья с блестящими глубоко внизу ручьями и парящие над вершинами коршуны. Сильная болтанка. С трудом удается удерживать самолёт в воздухе. Пройден наконец перевал. Впереди - линия фронта. По-прежнему, как назло, солнце высоко, небо чистое, видимость отличная. Вся надежда на то, что немцы ожидают появления русских самолётов откуда угодно, только не со стороны своего тыла.

На земле идёт бой. Видна артиллерийская перестрелка, разрывы снарядов на той и другой стороне. Будь у нас бомбы, ударить бы по вражеской батарее... Я прижал машину к земле. Засуетились, заметив нас, солдаты возле пушек - штурман, не растерявшись, выпустил несколько коротких очередей по артиллеристам. Даю форсаж мотору и, не обращая внимания на дикую тряску, перескакиваю Днестр.

Всё. Дома. У себя. До аэродрома осталось километров 50, не больше, а наш несколько затянувшийся ночной полёт к Белграду стал уже историей, ещё одним эпизодом прожитой на войне жизни...

К сожалению, в своих воспоминаниях Лев Захарович Лобанов не указывает ни номера своего истребительного авиаполка, ни итогов своей боевой деятельности. Сколько сбито им официально вражеских самолётов мне неизвестно. Но по ходу повествования, я насчитал 16 побед, одержанных им лично и в группе с товарищами. Может кто из читателей поможет уточнить эти данные...

Недавно, очищая личный архив от ставших ненужными блокнотов, отдельных страниц с истёртыми записями, я остановил своё внимание на письме, написанном 30 Января 1981 года. Автор почему-то его не отправил, хотя в письме не раз упоминалось имя Володи Рыжкова, журналиста из Воронежской области. Ему оно адресовалось. Автор же - бывший военный лётчик, прошедший Великую Отечественную от звонка до звонка, Лев Захарович Лобанов, после войны летавший командиром экипажа Ил-12 здесь, на Дальнем Востоке.

Лобанов рассказывает в письме о трагическом случае, произошедшем с ним и его пассажирами в Августе 1952 года. Может, и не стоило его, как говорят, ворошить  (мало ли в авиации разных особых случаев !), но этот - уникальный. После немалых хлопот удалось найти в Хабаровске человека, который хорошо знал Лобанова и других членов экипажа. Это - Гурий Антонович Миколайлук, работающий на тренажёре учебного центра аэропорта местных воздушных линий. Он хорошо помнит это происшествие и кое-что добавил к неотправленному письму Лобанова. А письмо ?   Не могли его отправить по назначению: адреса нет, нет и автора - умер бывший военный лётчик Л. З. Лобанов...

"22 Августа 1952 года мне было приказано доставить из Хабаровска в Охотск аэрофотосъёмочную экспедицию с её немалым хозяйством, включая разобранный По-2. Всего 15 человек. С нами летели флаг - штурман отряда Константин Сухаревский и начальник связи Николай Антонов.

В Николаевске нас придержали: нет погоды в Охотске. Ранним утром 23 Августа полетели дальше. Эшелон полёта - 3000 метров. Пока пробивали облачность, наш "Ил" изрядно обледенел. Прохладно тут. Север, что ни говори. Лёд с винтов приходилось сбрасывать, увеличивая обороты моторов до максимальных. Льдины, срываясь с лопастей, били по фюзеляжу, словно кувалдой. От этих ударов корпус "Ила" вздрагивал. Пассажиры мои расселись подальше от плоскости вращения винтов. Притихли ребятки.

В расчётное время миновали приводной маяк Большого Шантарского острова. Развернул машину курсом на Аян. На борту было по-прежнему всё спокойно. Я читал свежий номер "Огонька", взятый перед вылетом из Хабаровска. Второй пилот Каляскин о чём-то беседовал со штурманом, бортрадист обменивался сигналами с Охотском. Пассажиры, пообедав, резались в подкидного. Самолёт же продолжал свой путь при включённом автопилоте.

Начальник экспедиции Яков Бубен налил кипяток из термоса, взбил пену - собрался побриться. Но мешал Феде Беляеву, нашему бортмеханику. Тот по-мальчишески молод, хотя от роду ему 26 лет. Плотный, сильный. Дело своё знает отлично. Всегда невозмутимо спокоен. Подошёл ко мне, кивнул на правый мотор:

- Не нравится он мне. Похоже, чужие звуки появились. Пойду гляну.

Мог бы и не говорить. Ему по правилам полагается следить за работой моторов. Беляев попросил Бубена освободить проход. Тот отошёл в сторону. Федя ступил на то место, где собирался бриться Бубен, и вдруг в грузовой кабине раздался взрыв, самолёт затрясся. Штурвал рвануло из рук, стрелки приборов будто взбесились, подчиняясь этой тряске. Обе кабины мгновенно наполнились запахом распылённого бензина. Залитый кровью Федя рухнул на развороченный пол. Слышу полные ужаса крики пассажиров.

Оба мотора без моего вмешательства перешли на максимальный режим. Штурвал бился в руках, будто больной в припадке эпилепсии. Все приборы, с которыми лётчик в полёте ведёт спокойный разговор, сейчас превратились в одно чёрно - серое пятно. Пилотское кресло из надёжного, удобного устройства обратилось в спину непокорного мустанга. Голова моя моталась из стороны в сторону. Ноги были готовы соскочить с педалей, и только предохранительные ремешки удерживали их на месте.

Но что же взорвалось в грузовой кабине ?   Что с моторами ?   Почему началась эта чудовищная тряска ?   Что же делать ?   Для начала - успокоиться. Надо установить причину взрыва, определить степень полученных повреждений. Эти соображения заняли у меня не больше секунды, а казалось, будто я долго и безуспешно пытаюсь разобраться в обстановке.

Пока я размышлял, руки сами сделали то, что следовало: повернули штурвал на новый курс - надо возвращаться в Николаевск. Развернулся почти на 180 градусов. Самолёт слушался рулей. Это уже хорошо. Какое "хорошо", когда в пилотскую кабину не вошёл - влетел бледный штурман Сухаревский !   Задыхаясь от волнения, он спешно выдавил тревожно:

- Лопасть !   Оторвалась лопасть винта !   Вырван пол. Лопасть зарубила бортмеханика. Видны перерубленные тросы, фонтанирует бензотрубка обогревателя. Что делать, командир ?

Представляешь, Володя, моё самочувствие ?   Ведь фонтанирующий бензин трубки обогревателя - это стопроцентная гарантия пожара на борту самолёта и нового взрыва. Но его не случилось. Видно, судьба. Первое, что мелькнуло в голове, - заглушка обогревателя. Крикнул Сухаревскому:

- Заглушить трубку БО-10 !  (так сокращенно мы называли бортовой обогреватель).

Сухаревский бросился исполнять приказание.

- Форточки откройте ! - крикнул ему вслед.

Так, бензоопасность миновала. Трубку элементарно передавили плоскогубцами, дальше что ?   Надо помочь бортмеханику. Об этом уже позаботился Антонов. Беляева уложили на брезент, который несколько минут назад был скатертью для нашего завтрака.

Лопасть оборвалась на винте правого мотора. Значит, его надо срочно поставить в положение флюгера. На нашем языке - зафлюгировать винт. А на одном моторе продолжать держать курс на Николаевск. Но управление обоими моторами оказалось перебитым. Я чувствовал себя человеком со связанными ногами, которого заставляют бежать: стоп - краны не работают, зажигание не выключается, система флюгирования вышла из строя. Рукоятки правления газом и винтами свободно болтались в своих гнёздах.

Так, собственно, и должно быть. Окаянная лопасть прошила борт самолёта именно там, где проходят тросовые электрические проводки. В этой ситуации оставалось одно: правый мотор работает, самолёт пока не падает. Летим ведь !   Чего-то иного пока не придумаешь. Глянул направо: как ведёт себя мой помощник Дмитрий Михайлович Каляскин ?   Вцепился в штурвал, непонимающе глядит на меня. Показываю, чтобы освободил штурвал. Он понял, но всё равно руки его лежали на штурвальных "рогах". Сквозь шум кричит мне:

- Скорость, командир, скорость !   Сорвёмся в штопор !

Эх, Михалыч, ты ещё не научился определять скорость не по приборам, а по динамической нагрузке на рули управления. А для тебя сейчас одно ясно: нет стрелки - нет и скорости, что - по науке - очень опасно !   Но я-то сейчас знал примерно и скорость полёта, и приблизительное местонахождение самолёта. Этот навык приходит с годами. У меня он был: всю войну провёл в ночных полётах на самолётах Р-5. Так что практики у меня хватало. Улыбнулся Михалычу, он кивнул: понял, дескать.

Но как там пассажиры ?   В раскрытую дверь кабины видел бледные, напряжённые лица. Забились в разные уголки кабины, молчат. У них вся надежда на меня. Сухаревский и Антонов хлопочут возле бортмеханика. Радист склонился над развороченным полом, пытается найти обрыв кабеля от аккумулятора до радиостанции. Это уже хорошо. Экипаж занят делом, не паникует.

Кажется, лететь бы нам и лететь до самого Николаевска. Но стал замечать, что характер тряски немного изменился, а правый мотор стал описывать круговые движения. Маленькие, их заметить мог только лётчик. Я понял: от тряски дали усадку амортизаторы моторной рамы. Она могла разрушиться. Мотор начал "проседать", передней частью наклонился вниз. Тяга винта теперь частично направлена к земле. Представьте себе такую картину. Левый мотор тянет нас прямо, а правый - вниз. Штурвалом удерживаю самолёт в режиме снижения. Пусть не очень сильного, но снижаться надо. Вошли в облака. Ни земли не видно, ни неба. Через несколько секунд тревожный голос Михалыча снова придавил меня:

- Командир, горит правый мотор !

Из-под капота валил чёрный густой дым. Пламени не видно. Горело что-то внутри. Судя по дыму, масло. Ну ясненько. Мотор наклонился вперёд, масло откачивается не в бак, а в мотогондолу. Оно попадает на раскалённый выхлопной коллектор и на нём горит.

Страшен пожар в воздухе. "01" не наберёшь. Надо самому что-то делать. Штурвал влево, нога вправо. Скольжение на крыло. Падает круто, градусов под 60. Так можно сбить скрытое пламя. Дыма нет.

Летим с малой вертикальной скоростью. Я с опаской поглядываю на правый мотор. Из его внутренностей снова повалил чёрный дым, снова горит масло. По моим расчётам, мы сейчас должны находиться где-то над северным склоном хребта, идущего от Николаевска на запад, вдоль морского берега. Скользить опасно: под нами горы. В эти минуты слышу голос:

- Есть связь, командир !   Даю сигнал бедствия !

Диспетчер Николаевска засыпал меня вопросами:

- Где вы находитесь ?   Ваши координаты ?

Сaмoлёт наш вот-вот развалится от непрерывной тряски. Вокруг горы, ущелья. И всё же видел перед собой не только крутые горы. Уговаривал себя: "Ведь мы же ещё не упали. А вдруг и найдётся местечко на грешной земле и для нас".

Нашлось. Под нами было большое озеро, ещё дальше крутой изгиб большой реки с множеством островков. Да это же озеро Чля, а река - Амур !   Мы почти дома !   Над этим местом я прежде пролетал много раз. Знал до деталей берега озера. Здесь должно быть овсяное поле. Ровное. Захожу на посадку. Шасси не выпускаются: перебиты трубки гидросистемы. Сядем на "брюхо". Прижимаю самолёт к воде так, чтобы перетянуть реденькую щетинку тальника. А за ним то самое поле.

Моторы бы выключить, но нечем, все нити управления перебиты. Моторы как работали, так и работают. Резкое торможение. Короткий пробег. Но можно ли назвать пробег пробегом, если у самолёта нет шасси: окутанный облаком пыли, он прополз около 50 метров. Винты врезались в грунт. Моторы умолкли. Сидим !!!

Ослабевший, я склонил голову на прижатый к груди штурвал. Пришёл в себя, почувствовав прикосновение к моему лицу мягкой ткани. Открыл глаза. Это штурман Костя Сухаревский вытирал мою голову каким-то платком. Кивнул ему: спасибо, друг. Обернулся на грузовую кабину. Никого.

Экипаж и пассажиры неподвижно стояли метрах в 50 от самолёта. Видимо, переваривали в сознании чудо спасения. В грузовой кабине на разложенном по сиденьям вдоль борта брезенте лицом вверх лежал Федя Беляев. Точнее, всё, что осталось от него. Похоронили его в Хабаровске.

Почему же лопасть оторвалась ?   Вроде аналогов в истории авиации не было. Всё так. Наверное, и не будет. Кто-то из наших посчитал, что такое происшествие возможно только одно на миллион часов налёта. А может, и больше миллиона. Редчайший случай.

Но лопасть не могла не оторваться. Этот самолёт с бортовым номером "1488" месяц назад принадлежал ведомственной авиации Дальстроя в Магадане. Экипажем командовал пилот Григорьев. Весной 1952 года он совершил вынужденную посадку на проезжую часть Колымского тракта. В конце пробега самолёт зарылся правым винтом в снежный сугроб. Погнулась одна лопасть. Неподалёку находился лагерь заключенных. Григорьев обратился к ним за помощью. Там нашёлся мастер, согласившийся выправить лопасть. Во время ремонта лопасть треснула в месте сгиба. Тогда этот "мастер" заварил трещину. Обычная газосварка !   Отполировал трещину так, что шов снаружи увидеть невозможно. 400 часов летал Григорьев с этой "больной" лопастью. Чтобы уйти от неприятностей, он скрыл факт поломки и подварки лопасти. А по авиационным законам винт считается бракованным даже при наличии на лопастях царапины глубиной в 1 мм. В формулярах самолёта и винта об этом случае - ни слова...

В начале Августа этот самолёт передали в Хабаровский отряд. Я сделал на нём несколько рейсов на север. И вот на исходе 95-го часа наработки   (уже мною)  лопасть оборвалась. А всего винт наработал после подварки 495 часов...

Мой полёт с оторванной лопастью продолжался ровно 100 минут. Они вошли в мою жизнь раскалённым буравом. И в историю авиации..."

В. ИЗМАЙЛОВ. - "Тихоокеанская звезда", № от 21 Июня 2006 года, Хабаровск.