Панов Дмитрий Пантелеевич

Родился 30 октября 1910 года на Кубани. Окончил Качинскую военную авиационую школу лётчиков.

В 1939 - 1940 годах участвовал в боях с японскими захватчиками в Китае, в составе эскадрильи С. П. Супруна.

С июня 1941 года по май 1945 года - на фронтах Великой Отечественной войны.

По ноябрь 1942 года был военным комиссаром 3-й эскадрильи 43-го истребительного авиационного полка.

С ноября 1942 года - в составе 2-го истребительного авиационного полка  ( 85-го Гвардейского истребительного авиационного полка ).

Войну закончил Гвардии подполковником, в должности заместителя командира полка по политической части. Лично и в группе с товарищами сбил 13 самолётов противника.

Награждён орденами: Красного Знамени  ( трижды ), Отечественной войны 1-й и 2-й степени, Красной Звезды; медалями.

Автор книги воспоминаний - "Русские на снегу".

Последние годы жил в Киеве. Умер в 1994 году.

В Китай нас ехало 4 эскадрильи лётчиков - истребителей, наша была из-под Киева, другая, под командованием осетина Дайбциева. из Воронежа, а 2 не помню уже откуда. Шли 2 усиленные эскадрильи бомбардировщиков, каждая самолётов по 25: эскадрилья СБ скоростных бомбардировщиков из Белой Церкви, под командованием Изотова, а вторая ДБ-ЗФ, по моему из Монино, что под Москвой, с добавкой воронежских экипажей, под командованием капитана Кулишенко. Бомбардировщики эскадрильи Кулишенко были довольно мощными и могли покрыть без посадки до 5000 километров. Бомбардировщики, в отличие от разобранных истребителей, прилетели в Китай своим ходом. То есть, по моим подсчётам, прибыло в Китай только летчиков человек 150. Выезжали мы в правительственную командировку, на которую каждый из нас, формально, конечно, давал согласие, но всякий заранее знал, что если откажется, то поставит крест на дальнейшей военной карьере. Он будет признан трусом и запятнает себя на всю жизнь. Такой была общая обстановка.

Теперь немного о нашей "украинской" Киевского Особого Военного округа эскадрилье из Василькова: 1-й эскадрилье 43-го истребительного авиационного полка в составе 12 лётчиков под командованием капитана Григория Семёновича Воробьёва, и, как указывалось во всех документах, автора этих строк, тогда военного комиссара - лётчика Дмитрия Пантелеевича Панова. Хочу перечислить лётчиков: Воробьёв Григорий Семёнович, Панов Дмитрий Пантелеевич, Мороз Яков Лаврентьевич, Михайлов Александр, Ремнев Василий Никитич, Зубарев Иван, Корниенко Иван Алексеевич, Галкин Пётр Васильевич, Бубнов Михаил Степанович, Розинка Иван Карпович, Кузьмин Николай Николаевич, Кондратюк Александр. Кроме того, в нашу эскадрилью были включены 2 лётчика - испытателя: Степан Павлович Супрун и Константин Константинович Коккинаки, имевшие уже тогда громкие имена в авиации, да и в стране. В их задачу входило опробовать в боевой обстановке новые пушки и пулемёты, установленные на самолётах И-16. Они воевали вместе с нами, хотя, конечно, имели некоторые преимущества: в отличие от нас, грешных, их имена были известны в Кремле даже самому Сталину.

Кроме того, Степан Павлович Супрун, которому сейчас стоит памятник в украинском городе Сумы, был депутатом Верховного Совета СССР, а позже и Героем Советского Союза - за нашу работу в Китае. Люди это весёлые, интересные.

Аэродром Анси окружал простор глинистой степи. Когда сегодня я слышу, что Китай не только кормит миллиард своего населения, но и продает часть продовольствия за рубеж, в том числе и нам, обладателям главных массивов чернозёмов в мире, то всякий раз вспоминаю эти глинистые степи, которые китайский крестьянин умеет превратить в изобильные житницы. При посадке в Анси нашего штатного орла и сталинского сокола Степана Павловича Супруна постигла неудача: при пробеге на посадке одно из колёс его самолёта угодило в яму, И-16 стал на нос, погнув воздушный винт в бараний рог. Однако Супрун не упал духом: самолёт вытащили на стоянку, сняли с него винт и в кузнице, которая нашлась неподалёку при помощи китайских кузнецов, принялись его выравнивать. Совместное советско - китайское сотрудничество, проявившееся при этой операции, оказалось успешным, ещё раз посрамив хитроумные задумки западных мудрецов.

Сначала на металлической плите разогнули одну плоскость винта, добившись её идеальной прилипаемости к поверхности плиты, а потом вторую. Супрун бегал вокруг и всё мерял работу кузнецов на глазок. Китайцы отталкивали его руками, но Степан, находившийся в зените славы, рвался командовать, как многие и многие наши соотечественники в то время. Потом винт установили на самолёте, Супрун запустил двигатель, внимательно прислушиваясь нет ли биения и тряски, которые в воздухе способны разрушить самолёт. Взлетев и совершив круг над аэродромом, он сообщил, что всё благополучно - можно лететь. Степана благословил в путь китайский кузнец, который пришёл убедиться в результатах своего труда и одобрил: "Хо", что по-китайски означает - "хорошо".

Со Стёпиным братом Федей мы учились в Качинской школе и спали на койках, стоящих рядом. Мы нередко подолгу разговаривали по душам после отбоя, потихоньку - "играли в шептуна", участвовали в спортивных соревнованиях по бегу, вместе переплывали гавани Севастопольской бухты и я хорошо знал, откуда Стёпа Супрун прекрасно знает английский язык, откуда в манерах и действиях четырёх братьев Супрунов, двух лётчиков, двух техников и их сестры, ставшей известной парашютисткой, столько хватки и отваги, чрезмерных даже для самого энергичного отряда славянского племени - украинцев.

Дело в том, что в конце 19-го столетия отец Супрунов решил податься с лесистой и болотистой Сумщины на заработки в Северную Америку. Сначала семья жила в Канаде, а потом и в Соединенных Штатах, где в 1910 году родился мой ровесник Федя, а Степан был старше на 4 года. Федя рассказывал, что после переезда в Америку отец 18 лет работал у капиталиста в ночную смену и почти полностью потерял зрение. После Октябрьской Революции и Гражданской войны многим казалось, что перед Россией, над которой висит какой-то рок, открываются, наконец, блестящие перспективы. Супруны вернулись на Родину. Отец остался директором школы в Сумах, а дети подались в Москву, где им очень пригодилось идеальное знание английского языка - их второго родного, а главное Супруны видели другую жизнь, которая придавала энергии и раскованности.

Свою лётную карьеру Степан начинал не совсем удачно. После окончания лётной школы в Смоленске, уже в строевой части, его, тогда сверхсекретный самолёт И-5, дрянь, хуже которой трудно представить, коварно угнал в Польшу техник, оказавшийся агентом дефензивы. А может, ему просто надоело жить в Советском Союзе. Исходя из принципа: "Ни одного происшествия без виноватого", а также подозрительного происхождения Степана, которого до самой его смерти называли "американцем", старшего из братьев взяли чекисты.

С. П. Супрун.

Около 11 месяцев Стёпа отсидел в московской тюрьме, где были собраны командиры из разных родов войск Красной Армии, но упорно отказывался признаться в сговоре со своим техником. Видимо у чекистов не было производственного плана по признавшимся командирам и Степан благополучно дождался Ворошилова, который нанёс визит в тюрьму, обеспокоенный тем, что чекистский аппарат слишком часто стал хватать кадровых военных из-за всякой ерунды - болтовни, которую можно трактовать по - разному, или даже пьянки. Опросив офицеров, Климка принялся целыми пачками выгонять их из негостеприимных стен. Что ж, этот рассказ Супруна только лишний раз подтверждает, что машина для перемалывания людей всегда стояла у нас на запасном пути и всегда рвалась в бой, а воля отдельных людей, поставленная на место закона, превращала их в деспотов и преступников. Захотели - посадили, без всяких доказательств. Захотел Ворошилов выпустить и сделал это без лишних "формальностей" или глубокого изучения вины каждого.

Однако для Степана короткая беседа с Ворошиловым оказалась не просто ступенькой, которая помогла выбраться из трясины, но и лестницей наверх. Как известно, сильные мира сего любят тех, кого они очень сильно облагодетельствовали. Степан был назначен испытывать истребители, серийно выходящие с завода. И здесь ему довелось снова побеседовать с Ворошиловым и даже присутствовать на ужине, который давал красный Маршал по поводу приёма войсковой авиацией большого количества новых машин. Дальше в жизни Степы Супруна всё пошло само собой - только не дури. Стёпа попал в струю и номенклатуру "сталинских соколов".

Вернёмся к собятиям в Китае. К вылетам были готовы 7 самолётов И-15бис и 2 пушечных истребителя И-16  ( таких самолётов было всего 2 в Китае ), на которых летали Яков Лаврентьевич Мороз, мой приятель и адъютант нашей эскадрильи, и Степан Супрун.

...Человеческое естество явно взорвало советскую мораль в условиях проклятого капиталистического окружения. Да и у нас в стране творился ужасный бардак, правда, не признаваемый и лакируемый. Такова была мораль. И если "передовой вопрос"  ( общения с женщинами )  кое - как решался, то с пьянкой у нас дело обстояло гораздо хуже.

Беда была в том, что бутылку коньяка нередко таскал в кармане депутат Верховного Совета СССР и прославленный ас - испытатель Стёпка Супрун, объявленный главнокомандующим всеми истребителями ПВО Чунцина. Таким образом, мы стали оба на общественных началах - он командиром, а я комиссаром. И как-то не с руки мне было гоняться за таким высокопоставленным лицом, которое оказалось весьма компанейским пьянчужкой и, прикатив на машине в расположение эскадрильи, постоянно сманивало пилотов в сторону китайского кладбища, где на крышке склепов, заросших розами, организовывало пьянки, плюс ко всему ещё и оскорбляя религиозные чувства китайцев. Причём наши разгильдяи не убирали с тысячелетних надгробных плит пустые бутылки и объедки. Несколько раз я пробовал разговаривать со Стёпой. Он смотрел на меня своими голубыми глазами и дыша в лицо коньячным перегаром, клялся, что с утра в рот не брал, а то бормотал что-то про себя по-английски, думаю, честил меня во все корки, смеялся и хлопал по плечу, уверяя, что всё в этой жизни проходит.

Что для него значили уговоры какого-то комиссара не злоупотреблять дружбой с Бахусом, или, по крайней мере, не втягивать в объятия этого гостеприимного бога рядовых лётчиков, в присутствии которых Стёпа ругал политработников и находил особое удовольствие в том, чтобы дразнить их своими пьянками. Как-то, не выдержав, я попросил посла Панюшкина урезонить Степу. Панюшкин в своей обычной манере поулыбался, пообещал своим мягким, но внушительным голосом, что он с ним поговорит, но ничего не изменилось: то ли Панюшкин не поговорил, то ли Стёпе было плевать на эти разговоры.

Всё бы ничего, да вот то ли пьянка мешала Стёпе, то ли высокие обязанности государственного мужа, то ли природная аналитическая склонность, но летать в бой он не очень любил, особенно в неблагоприятную погоду или ночью - это была работа для "негров". Стёпа предпочитал околачиваться на командном пункте аэродрома или главном командном пункте города Чунцина, расположившемся на склоне горы под огромной скалой, где с помощью лучей мощных прожекторов пытался дирижировать "погоней" за японскими бомбардировщиками с земли или давал, используя знание английского языка, ценные указания и советы китайским командирам и позванивал на наш аэродром, солидным голосом интересуясь как обстоят дела.

Словом у Стёпы были все возможности нарушать святой принцип системы ПВО, запечатлённый в словах, начинающихся с названия первых букв этих славных войск: ПЕЙ ВОДКУ ОДИН. А эти же буквы, в обратном порядке, предупреждают: ОРГАНИЗУЕШЬ ВЫПИВКУ - ПОГОРИШЬ...

...Стёпа Супрун успел познакомиться с министром авиации Китая мадам Чан-Кай-Ши, приезжавшей на аэродром и, конечно же, не миновавшей Стёпу - единственного из всех нас владевшего английским языком и они подозрительно часто и согласованно перестреливались взглядами. Степан был красивый мужик, а главное - бывавший за рубежами, видавший виды, раскованный и напористый, без всяких провинциальных комплексов. Эти взгляды будут иметь впечатляющее продолжение. Примерно в сентябре 1939 года Стёпа Супрун начал "крутить" роман с мадам Чан-Кай-Ши. Министр жила на острове, среди озера, окружённого густым лесом, по дороге из Чунцина на аэродром Гуаньба, в красивой фанзе с позолоченной снизу крышей, которая сама по себе была произведением искусства. Витые рогатые опоры держали крышу, как рога шапку Богдыхана. Доступ к воротам этой двухэтажной очень красивой фанзы был только по понтонному мостику, который на ночь отводился в сторону или крепился к противоположному берегу. Здесь же, неподалёку, на склоне горы была фанза и ставка самого Чан-Кай-Ши. В горе было устроено огромное и комфортабельное бомбоубежище.

Мы, проезжая время от времени на аэродром Гуаньба, с интересом поглядывали на эти красивые сооружения, расположившиеся в живописных уголках. Скоро дождались и визита самого министра. Нам сообщили время приезда мадам Чан-Кай-Ши на аэродром в Гуаньба, где были построены хорошие навесы, укрывающие материальную часть и личный состав, что нас очень устраивало.

На командном пункте без конца трещали телефоны, предупреждая, что едет министр авиации Китая. По лётному полю прошелестел чёрный лакированный лимузин, и мы вытянулись по команде "Смирно". Из задней дверцы автомобиля, опираясь на руки, сопровождающих её военных, вышла изящная женщина в тёмно - коричневой шляпке из Парижа - лицо было прикрыто чёрной вуалью. Наш рабоче - крестьянский авиационный строй бодро выпятил грудь. Старший группы истребителей Стёпа Супрун, одетый в короткую кожаную куртку с молнией - их тогда называли "испанками" и брюки цвета хаки, строевым шагом направился в сторону министра. Не дойдя 2 шага, вытянулся по стойке "смирно" и поднес ладонь к виску в военном приветствии. Лицо министра авиации приняло явно заинтересованное выражение, когда Степан принялся докладывать о состоянии дел у советских волонтёров, на английском языке.

Мадам отбросила вуаль и принялась беседовать со Степаном. Потом она не спеша обошла строй лётчиков, внимательно осматривая каждого, наверное, с таким же выражением лица, как это делала небезызвестная российская императрица. Через переводчика министр поинтересовалась, в чём мы нуждаемся и каковы условия нашего обеспечения. Кто-то из ребят выразил желание приобрести всем короткие кожаные куртки с молнией, "испанки", летать в которых было очень удобно. Реглан путался в ногах и в нём было очень жарко. Мадам министр пообещала куртки через месяц: их нужно было везти рикшам на тележках из Гон - Конга через половину Китая, пересекая линию фронта.

Мадам Чан-Кай-Ши ещё пококетничала, поговорила с Супруном по-английски, и укатила с нашего аэродрома. Конечно, мы оживлённо обсуждали достоинства мадам - женщины и министра.

Дня через 2 - 3 на аэродроме появился знакомый лимузин и секретарь мадам Чан-Кай-Ши, молодой мужчина в чёрной толстовке - кителе и брюках цвета хаки, принялся разыскивать мистера Супруна, коверкая его фамилию таким образом, что действительно было похоже на английское слово "слива" - таким образом объяснял наш ас происхождение своей фамилии иностранцам, скрывая её корни, идущие от лошадиной упряжи. Аса разыскали на старте и он забегал: мылся, брился и прихорашивался. Лимузин увёз Степана в неведомое, а мы остались в недоумении. Стёпа появился только на следующий день к обеду, будучи явно расслабленным и заторможенным.

Я предался тягостным раздумьям. Ведь в Москве меня прямо инструктировали, что я должен следить за "моральным разложением" всей группы, а значит и Супруна. Но с другой стороны - это Супрун и мадам Чан-Кай-Ши. Стоит ли мне совать нос в это дело ?   Благоразумие победило комиссарскую принципиальность и я решил ограничиться беседой с отважным Степаном. Но мой вопрос: "Где был ?" - он ответил в том смысле, что был, где положено, о чём я мог бы и догадаться. "Смотри, Степан Павлович, пристукнут тебя китайцы, как Гришку Распутина", счёл я нужным предупредить отважного пилота. "Не пристукнут", - буркнул Супрун.

Как нам стало известно, в то время как Супрун с мадам Чан-Кай-Ши решали "передовой" вопрос, главнокомандующий китайской армии на целую неделю выехал на передовую. Так что у каждого была своя передовая ко всеобщему удовольствию. Отныне повелось: стоило Чан-Кай-Ши вплотную заняться военными делами, как на наш аэродром приезжал чёрный лимузин. Знакомый секретарь мадам Чан-Кай-Ши забирал Степана и увозил в сторону фанзы. И потому, когда мы получили "испанки" в подарок от министра авиации Китая, то не без основания считали, что этот подарок наш "старшой" честно отработал.

С другой стороны моя комиссарская принципиальность, а будучи втянутым в шестерни системы, я стал довольно принципиальным комиссаром, была утешена сознанием того, что с советской стороны весь этот роман вроде бы и не совсем "аморалка": 34-летний Супрун не был женат. В принципе, можно было предположить и такое: а вдруг Стёпа влюбился в мадам Чан-Кай-Ши и собирается на ней жениться ?

Но чем больше проходило времени, тем с большей развальцой направлялся Стёпа в сторону чёрного лимузина: или мадам ему надоела, или угнетала мысль о том, что руководящий товарищ с усами, очень даже просто могущий оторвать голову, послал Стёпу в Китай не для проверки собственного "ружья", а для испытания в боевой обстановке пушечного истребителя И-16. И Стёпу потянуло на боевые подвиги. Видимо, предполагая, что если кто-нибудь "стукнет" в Москве где надо о том, какие испытания он проводил в Китае, то ему несдобровать, Стёпа рвался в бой с японскими истребителями. Бомбардировщиков, которых он не очень-то беспокоил, ему уже не хватало. А истребители были только на юге Китая, в районе Кантона. И Стёпа принялся внедрять в умы руководства мысль о нашем рейде на юг.

Поначалу Чан-Кай-Ши эту идею категорически забраковал. Ему, да и всем жителям Чунцина уже понравилось, что по команде "Тимбо" в воздух поднимаются до 80 истребителей и, худо ли бедно, отгоняют японцев. Конечно, столько машин можно было держать при крайнем напряжении сил всех советских и китайских эскадрилий, но бывало и так, что вместе с иностранными наемниками, которые базировались на неизвестном нам аэродроме, в небе Чунцина становилось буквально тесно от барражировавших истребителей. Но Стёпа упорно гнул свою линию, и многие стали с ним соглашаться, а здесь ещё, кстати, японцы высадили в районе Кантона крупный десант с моря, захватили город и принялись продвигаться вглубь материка к городу Лучжоу. 300-тысячная китайская армия сначала пыталась спихнуть этот, в общем-то, относительно небольшой десант в море, а потом принялась отступать. Одной из причин поражения китайские Генералы называли слабую поддержку с воздуха, где свирепствовали японские истребители.

Стёпа Супрун уже детально проработал наше перемещение на юг. Решающим аргументом стала необходимость сбить крикливый тон вражеской печати, уверявшей, что советские волонтеры большой пользы в небе Китая не приносят - разве что погубили китайскую дальнюю авиацию. Да и захват города Кантона вместе с важнейшей бухтой "Пак-Хой", очень опечалил Чан-Кай-Ши. К началу декабря 1939 года решение было принято - хватит япошкам гадить в наш борщ, и стало ясно, что встречи с японскими истребителями нам не избежать. На всю подготовку была отведена одна неделя. По китайским дрянным картам мы начали изучать район будущих боевых действий. Должен сказать, что мы вылетали на юг охотно. Всё-таки без встречи с вражескими истребителями, по итогам одних погонь за бомбардировщиками, назвать нас боевыми лётчиками можно было с некоторой натяжкой. Истребитель до тех пор не настоящий истребитель, пока не истребит себе подобного. А мы их пока и в глаза не видели...

Настроение было бодрым потому, что летом 1939 года наши истребители победили японских в районе Халхин - Гола. Правда, мы пока не знали, что японская экономика и военная промышленность, как и немецкая, очень чутко реагировала на требования боевых частей, вовремя учитывала и исправляла недостатки своей техники, и нам предстояло иметь дело уже с новым поколением истребителей. Да и добраться до Юга Китая было не так просто. Нашим "этажеркам" предстояло преодолеть 5 мощных горных хребтов, от 1500 до 6000 метров над уровнем моря. А китайские лётные карты, выданные нам командованием, никуда не годились, особенно для полётов в горах. Больше пользы нам принесли разговоры с китайскими пилотами, уже летавшими по этому маршруту, которые ориентировались в горах по их вершинам. Эти рассказы нам очень пригодились во время полётов. В начале декабря наш вылет дважды откладывался из-за плохих метеорологических условий: низкая облачность и дождь. Все горные хребты по нашему маршруту были закрыты плотными ненастными облаками.

Только 14 декабря погода нам "блеснула". Стёпа Супрун погрузился на лидирующий пассажирский самолёт "Си-47", пилотируемый китайским экипажем. Видимо наш доблестный ас настолько утомился держать в руках собственный прибор в фанзе с позолоченной крышей, что уже не чувствовал уверенности для того, чтобы держать ручку управления боевого истребителя И-16П  ( "пушечный" ), на котором пришлось лететь лётчику из другой эскадрильи. "Сикорский" взлетел и мы выстроились вслед за ним. Не успели пролететь и 100 километров, как прямо по курсу обозначилась плотная стена чёрных облаков. "Сикорский" клюнул вверх - вниз, что значило - пробиваем облачность. Выходило, что дальше предстояло идти по маршруту выше облаков. Наш лидер лихо нырнул в облачность и скрылся из глаз, унося отважного аса. А мы остались, как стая воробьёв, брошенная журавлём. Кстати птицы в облаках не летают. Они пугаются потери ощущения пространства и если случайно залетят, то сразу камнем падают вниз.

Свою лётную норму питания пилоты честно отрабатывают, полёт штука непростая. Ведь сколько бы ты не летал, а в подсознании постоянно присутствует мысль: случись что, надеяться не на кого, не на что опереться. Душа лётчика постоянно под молотом тяжких раздумий и от этого она проясняется и кристаллизуется. Почти все "сталинские соколы", которых я знал, были обычными пилотами, лучше многих, но и хуже некоторых. Неумеренное восхваление очень их подлило и оглупляло. Что сделаешь, героев клепали как тракторы на конвейерах - оказывается страна в них нуждалась и они организовывались десятками и десятками убирались, когда в них пропадала нужда.

Так вот, Стёпа, исчезнувший среди грозовых облаков под самим нашим носом, был таким же "организованным героем". И конечно недаром он оказался не за ручкой управления истребителем, а в пассажирском салоне нашего лидера, на котором был автопилот и другие прекрасные американские приборы для слепого полёта, а нам предстояло, как птицам, лететь, в основном, полагаясь на интуицию. Нервы летчиков не выдержали, и наш полетный строй окончательно рассыпался в кромешной тьме облаков. Началась противная вещь: блудёжка в облаках. Я с благодарностью вспомнил штурмовую бригаду, в которой столько времени и внимания уделялось ночным полетам. Впрочём, страх комкал и мою душу, а ведь были в нашем строю и молодые лётчики, которые, возможно, не успели и полетать ночью толком.

Прислушиваясь к работе своего мотора, я вдруг услышал рёв двигателя другого самолёта. Особенно неприятно было то, я его не видел. Хорошо догадался запрокинуть голову - всего в метре над моей головой вращался воздушный винт другого истребителя, который буквально садился на меня в воздухе, что, конечно, закончилось бы поиском наших двух бездыханных тел и обломков самолётов в китайских горах. Я постепенно стал отжимать ручку управления вниз и ушёл от наседающего сверху коллеги. Только я ушёл от верхнего самолёта, как прямо подо мной обозначилось звено наших истребителей, пересекающих мой курс всего в 2 - 3 метрах ниже. Стоило мне испугаться и резко нажать на ручку управления самолёта и мы бы столкнулись...

Дело оборачивалось плохо, и мне показалось, что часть ребят явно не справятся с таким длительным полётом вслепую, в грозовых облаках, которые, казалось невозможно было пробить. Однако, к счастью, вышло по другому. Лётчики нашей эскадрильи, окончательно потеряв лидера, начали поворачивать назад и ложиться на курс 0 градусов - в обратном направлении на свой аэродром - Гуаньба, откуда мы взлетели.

Сориентировавшись в обстановке, я увидел в кромешной мгле, что другие самолёты ложатся на обратный курс. Я решил не отрываться от коллектива, что, как известно, является одним из главных принципов социалистического общежития. Коллектив всегда прав, даже когда он неправ. Когда я благополучно вынырнул из облачности на высоте примерно 200 метров над землёй, то увидел впечатляющую картину: один из наших самолётов И-15бис, заканчивая штопор, врезался в гору, покрытую лесом и сразу превратился в огромный шар огня, высоко поднявшийся над землёй - все баки были заправлены под самую пробку. Кто же из ребят "гробанулся" ?

Когда вся наша эскадрилья, по одному и парами, примерно через 1 час 20 минут возвратилась на свой аэродром, мы получили ответ на этот вопрос, по счастью не окончательный. Не хватало Миши Бубнова, 24-летнего молодого пилота, Лейтенанта родом из южноуральского города Куса, очень хорошего и сердечного парня. Мишу любили в эскадрилье и мы ходили по аэродрому, как в воду опущенные. К счастью, он остался жив и вскоре вернулся к нам.

Вскоре возвратился обратно и наш лидер. Стёпа Супрун заявил: "Что ж вы, соколики, не справились ?   Можно было пробить облачность. Надо было поработать". Следует сказать, что никто не мешал Стёпе не просто вдохновлять нас пробивать 6-км грозовую облачность на паршивой слабенькой "этажерке", приборы которой в кромешной клубящейся чёрной мгле, пронизываемой молниями, становились совершенно бесполезными - стрелки плясали, как бешенные и совершенно невозможно было понять, где верх, где низ и где горизонт. Я бы не удивился, если бы половина нашей эскадрильи погибла при таком полёте, когда лётчик теряет ориентацию и самолёт срывается в штопор. Здесь бы знаменитому асу самому сесть за ручку управления боевого истребителя и показать нам пример. Но "соколик" Стёпа, погрузился на американский самолёт, который был машиной совсем другого поколения и технического уровня, оснащённой мощными приборами для слепого полёта и приспособленной для них.

У Грини Воробьёва не выдержали нервы, и он накинулся на Супруна с криком, обвиняя его, что он завел эскадрилью на верную гибель, а сам в это время крутился пробив облака на высоте 6500 метров на пассажирском самолёте, ожидая, чем вся эта история закончится. Должен сказать, что после этого случая, к фамилии Супрун наши лётчики частенько добавляли небольшую, но отнюдь не безобидную прибавку "дурной". Действительно, Стёпа мог погубить всех нас в этом карьерном полёте. При его разборе Стёпа пытался ещё петушиться, но после того как выступили опытные лётчики, среди них ваш покорный слуга и, оперируя фактами, объяснили "сталинскому соколу", что на этой технике в таких метеоусловиях полёт невыполним, Стёпа "поджал хвост". Следует сказать, что основательной лётной подготовки в сложных метеорологических условиях наш прославленный ас не имел, летая на испытания самолётов только в хорошую погоду. В смысле выполнения слепых полётов, я, например, имевший 200 часов налёта ночных и слепых полётов, вполне мог бы его кое-чему поучить. Но куда было учиться прославленному Стёпе !   Покрутившись на лидере выше облаков, он вернулся на свой аэродром Гуаньба, как и мы, грешные.

Через 3 дня после нашей неудачи, мы совершили вторую, на этот раз удачную, попытку. 18 декабря 1939 года было хорошим, солнечным, прохладным для Китая днём, температура опускалась почти до нуля, погода по всему маршруту была хорошая и мы летели в составе двух истребительных эскадрилий: наша и эскадрилья Ершова, вооружённая как И-16, так и И-15бис. Мы довольно удачно преодолели первые 250 километров полёта и оказались на аэродроме Джи-Цзын, который имел взлётно - посадочную полосу 1,5 на 1,5 километров, похожую на гаревую дорожку своим покрытием и хорошие подходы к ней со всех сторон.

На следующий день, 19 декабря 1939 года, следуя за лидером, тем же "Сикорским", по прежнему отягощённым красавцем Стёпой, мы поднялись в воздух. Основной и подвесные баки были полны бензином, которого хватало на 4,5 часа. Курс - аэродром Гуйлин на юге Китая...

На Гуйлинском аэродроме мы отдыхали все 3 дня и, благополучно проведя ночь, самым коротким днём в году, 22 декабря 1939 года, перелетели ближе к линии фронта на аэродром Лючжоу. Это большой стационарный аэродром с грунтовой взлётно - посадочной полосой, 1,5 на 1,5 километра, обсаженный по краям могучими пальмами. С южной оконечности, громоздится горный хребет метров 600 высотой.

Линия фронта проходила всего в полусотне километров от нашего аэродрома. Дальше путешествовать было некуда и стало ясно, что здесь нам предстоит встреча с японскими истребителями. Нервное напряжение нарастало. Но ребята держались бодро, посмеиваясь и над жизнью, и над смертью, что конечно легче, пока с ней не встретился. Как нам сообщили, японцы довольно успешно наступают на город Куньмин, с потерей которого Китай лишился бы важнейшего пути снабжения, по которому, через Бирму получал много военного снаряжения и бензина из США и других капиталистических стран. Китайцы делали всё возможное, чтобы сбросить японцев в море, но при соотношении 1:10 в их пользу, японская армия теснила китайскую: 30 тысяч японцев гоняли 300 тысяч китайцев и успешно продвигались вперёд в сторону Лючжоу, который они впоследствии и заняли. Примерно через 2 часа после нашего прилёта на аэродром этого города, мы принимали "гостей".

Только успели заправить самолёты, как прозвучала команда "Тимбо !", - сопровождаемая устными пояснениями: "Джапан, джапан гуйцула" - японцы идут к нам. На аэродроме в это время находились 4 эскадрильи истребителей, 2 наши и 2 китайские. Все они поднялись в воздух за каких - нибудь 5 минут. Над аэродромом поднялась завеса пыли, и столкновений не произошло только чудом, самолёты в спешке взлетали на, порой, казалось, пересекающихся курсах. Взлетать было очень рискованно. Стоял невообразимый рёв почти 100 истребителей. Взлетали во всех направлениях. Одну пятёрку истребителей нашей эскадрильи вёл Воробьев, а другую я. Первой взлетела дежурная китайская эскадрилья, вооружённая И-15бис. А со второй китайской эскадрильей на высоте примерно 30 метров моя пятёрка едва не столкнулась. Было такое впечатление, что 4 китайских самолёта управлялись пилотами, которые не обращали внимания на посторонних чужестранцев и взлетали, как хотели, не по прямой, а как-то криво, на пересекающихся курсах. Мне пришлось дать форсаж и буквально перепрыгнуть китайский самолёт. Ребятам, идущим за мной, было уже легче, китайцы успели проскочить.

Мы взлетали, а в воздухе уже висели японцы: примерно 25 истребителей. Оглянувшись, я увидел, что на наш аэродром падают длинные блестящие предметы, и ожидал взрывов, но оказалось, что это баки, выработанные японскими истребителями, которые они сбрасывали на наш аэродром, освобождаясь от всего лишнего для воздушного боя. Так хулиган снимает пиджак перед дракой. Судьбу жизни и смерти решали мгновения. Пока мы изо всех сил мотора набирали высоту, в стороне от аэродрома, чтобы ввязаться в драку, десятка японских истребителей опустилась метров на 600 и, пикируя, принялась стрелять из пулемётов по самолётам, стартующим после нас. Впрочем, им не удалось сбить кого-либо - поднимая хвосты пыли, последние наши истребители покидали взлётную полосу, а с земли уже тянулись к японцам трассирующие струи зенитных пулемётов, которые, впрочем, имели скорее символическое значение.

Штурмующую японскую группу истребителей прикрывала группа второго яруса, действующая на высоте до 5000 метров, самолеты которой, как коршуны с небес, высматривали цель и бросались на нее в вертикальном пикирующем полете, потом резко выходили из атаки и становились "свечёй" забираясь на прежнюю высоту. Я впервые наблюдал тактику боя японских истребителей, но сразу оценил мощь двигателей И-98 - машин новой модификации. Таких машин не было на Халхин - Голе. Авиационная промышленность Японии мгновенно среагировала на потребности армии. И-98 был великолепной современной машиной, покрытой тонким дюральалюминиевым листом, оснащённый 4 пулемётами: тремя средними и одним тяжёлым типа "Кольт", с мощным 14-цилиндровым двигателем "двухрядная звезда" в скрупулёзном японском исполнении.  [ Возможно под маркой И-98 Д. П. Панов подразумевает японский истребитель Ki-27, но тот не имел столь сильного вооружения. ]  Наши "Чижики" в погоне, за японским монопланом по "свече", могли преследовать его только первые 250 метров вверх, а потом мотор терял мощность и захлёбывался. Приходилось переворачиваться через крыло и становиться в горизонтальный полёт на виражи, и болтаться как говно в проруби, ожидая, когда японец, вышедший своей "свечёй" на высоту более 1100 метров, осмотрится и наметит новую жертву для своего стремительного клевка с большой высоты.

После взлёта, набрав примерно 4000 метров высоты, мы развернулись, чтобы атаковать противника из верхнего эшелона, имея солнце за спиной и устремились к месту воздушного боя, который уже начинался: над аэродромом крутилась огромная карусель истребителей, гонявшихся друг за другом. Японцы следовали своей прежней тактике: нижняя группа вела воздушный бой на виражах и боевых разворотах, а верхняя крутилась, выискивая себе жертву для атаки на пикировании. Наша эскадрилья, разбитая на 2 группы по 5 самолётов, атаковала нижнюю группу противника с 2-х сторон: Гриша Воробьёв завёл пятёрку слева, а я справа. Японская карусель рассыпалась и бой приобрел хаотический характер. Мы вели его по принципу "пары" - один атакует, а другой его прикрывает, японцы же действовали по принципу коллективной ответственности - верхние прикрывали нижних. Японский способ ведения боя был заметнее эффективнее.

Итак, наступил, пожалуй, главный момент в жизни лётчика - истребителя - воздушный бой с противником. Это всегда вопрос жизни - победить, или быть побеждённым, жить или умереть, на который нужно давать ответ, не откладывая. Ручка сектора газа мотора отдана вперёд до упора и двигатель дрожит, отдавая всё, что может. Руки пилота на гашетке спуска пулемётов. Сердце бьётся в бешеном ритме, а глаза ищут цель. Это на учениях смотрят в трубку "тубус" прицела, а в бою стрельба из пулемёта ведется "по-охотничьи": направляешь нос самолёта на противника и открываешь огонь, делая поправку по ходу полёта трассирующих пуль. Да не забывай почаще вертеть головой, заглядывая под хвост своего самолёта, не появился ли там противник ?

Иногда меня спрашивают: "Как вышел живым из многолетней воздушной мясорубки ?"   Ответ прост: "Не ленился вертеть головой, благо шея у меня короткая и голова вертится легко, как башня танка". Я всегда видел в воздухе противника и мог хотя бы примерно предугадать его маневр. Да и видимо родители дали мозги, которые могут постоянно держать в себе всю картину воздушного боя.

Сначала царил полный хаос и стрелять приходилось наугад. Потом моё внимание сосредоточилось на секретаре нашего эскадрильного партийного бюро лейтенанте Иване Карповиче Розинке, который, выбрав себе цель, отважно атаковал её в пикировании и, догнав самолёт противника, открыл огонь из своих 4-х пулемётов. Самолёт японца охватило пламя, он рухнул на землю, превратившись в огненный шар. Но верхний эшелон японцев крутился недаром. Когда Розинка выводил свой самолёт из пикирования, его атаковали сразу 2 японских истребителя верхнего эшелона, и первыми же очередями подожгли "Чижика". Попадание было настолько точным, а бензиновые баки настолько полными, что "Чижик" не долетел даже до земли. Огненный факел, в который он превратился, оборвал свой путь примерно на высоте 500 метров. Не знаю, был ли ранен Иван Карпович, или просто не успел выпрыгнуть из вспыхнувшей машины, но в эти мгновения он нашёл в небе Китая свою огненную смерть. Розинку любили в эскадрилье. Это был спокойный, рассудительный, толковый пилот. У него осталась семья. Перед отъездом родился сын. Как в жизни: рвался прославиться Стёпа Супрун, а погиб Иван Розинка.

Я вздрогнул от жгучей обиды, видя гибель товарища, и устремился в сторону одного из японцев, сбивших его. По обычной манере японцев, поставив самолёт свечёй, он выходил из атаки, набирая высоту, как раз мимо пары, где я был ведущим. Ведомым был Саша Кондратюк. Я пёшел на сближение с японцем, выходящим из атаки, и атаковал его из очень удобного положения - сбоку, когда он летел вертикально, обращённый ко мне макушкой головы, под плексигласовым колпаком, которым были оснащены японские И-98. Я хорошо видел лётчика и открыл огонь немного раньше. Японец влетел в огненную струю и вспыхнул, как факел. Сначала бензин плеснулся на левое крыло, видимо пули попали в бензобак и плоскость сразу охватило пламя, оканчивающееся шлейфом дыма. Японец в горячке ещё метров 200 выполнял "свечу", но потом перевернулся через крыло и, став в горизонтальный полёт, потянул свой охваченный пламенем самолёт на восток, в сторону своего аэродрома. В бою не до любопытства, впрочем, естественного, что же случилось с моим противником...

Моё внимание переключилось на других японцев, а китайские наблюдатели с земли докладывали потом, что японский самолёт не дотянул до линии фронта - у него отломилась плоскость и лётчик покинул самолёт, спустившись на парашюте. Китайцы захватили японца и привезли его на аэродром.

Узнав об этом, мы уже вечером после боя, стали просить Главнокомандующего ВВС Китая Генерала Джао - Джоу, который прилетел вслед за нами на аэродром показать нам пленного пилота. Джао - Джоу сначала выкручивался, объясняя, что он сидит в каком-то сарае, а потом стал нам объяснять, что пилота, в общем-то, уже нет, а нам покажут его обмундирование. Принесли какую-то бедную одежонку и тапочки на толстом войлоке со шнурками. Как мы узнали позже, аэродромная китайская прислуга, по китайскому обыкновению взяла японца за руки и ноги и по команде: "Ай-цоли !", "Раз-два взяли", разорвала его на части...

Страшная штука война. Судя по его воздушным маневрам японец был хороший пилот и смелый парень, которому не повезло, что могло случиться со всяким из нас. Но и китайских крестьян, одетых в солдатскую форму, которых японские пилоты убивали десятками тысяч, можно было понять. На войне не бывает абсолютно правых и абсолютно виноватых. Во всяком случае, эта история оставила у меня на душе тяжёлый осадок. Да и меня самого могли бы поджечь сразу после атаки на японца. Хорошо Саша Кондратюк отогнал истребитель, который пристраивался ко мне в хвост.

Коля Кузьмин сбил ещё одного противника, атаковав его из нижней полусферы, под живот, как раз когда японец пытался атаковать наш самолёт в самом уязвимом положении. Недаром говорят: "не рой другому яму". Воздушный бой над аэродромом Лючжоу разгорался. Китайские лётчики, потеряв один самолёт, опустились на высоту до 100 метров и крутились там вокруг аэродрома, наблюдая как мы ведём бой. Первая группа японцев из нижнего яруса, видимо расстреляв патроны и израсходовав горючее, собралась в стороне от аэродрома и ушла на восток. Они действовали чётко и дисциплинированно следуя командам, передаваемым по радио. Им на смену подошла новая десятка истребителей, которая взялась за нас со свежими силами, предварительно сбросив на поле аэродрома подвесные бензобаки. Японцы воевали грамотно, не числом, а умением. Их было, примерно, в 3 раза меньше, но благодаря правильному тактическому рисунку боя и фактическому неучастию китайцев в нём, нам приходилось довольно туго.

Впрочем, и наши ребята распалились. Двойной атакой Кости Коккинаки и Саши Михайлова был подожжён ещё один японский истребитель, а мы, пока, обходились без новых потерь. Бой длился уже около 40 минут, достаточно для того, чтобы лётчик успел 40 раз вспотеть и высохнуть, когда стало ясно, что противник, потерявший 4 самолёта, начинает выходить из него. Преследовать японцев мы не стали и горючего оставалось маловато, да и особого желания не возникало, если говорить честно.

А где же был наш славный ас Стёпа Супрун, сидевший за ручкой управления довольно мощного пушечного истребителя И-16, последнего слова советского самолётостроения ?   Его в бою никто из лётчиков в нём участвовавших, как-то не заметил. А ведь мог бы задать, пронесясь грозным метеором японцам такого перцу своими 2-мя пушками, калибра 23 миллиметра, как не раз грозился на земле. Оказалось, что Стёпе московская квартира, почётные звания и наименования, привольная холостяцкая жизнь, бутерброды с икрой были как-то дороже боевой славы. И потому случилось так, что к нашему взлёту по команде "Тимбо" Степан и его ведомый, Яша Мороз, прекрасный человек и мой приятель, опоздали и взлетели только тогда, когда воздушный бой был уже в полном разгаре и японцам было не до пары стартующих истребителей. Пока "Ишачки" набирали высоту в отдалении от аэродрома, да разворачивались, высматривая противника, прошло примерно с полчаса. Очевидно, увидев, что японцы потихонечку сворачиваются, Стёпа решил показать свою большую удаль, но не зная тактики японцев стал подходить к месту событий на большой высоте, где и наскочил на японские истребители прикрытия.

Пара японских истребителей, без всякого уважения к члену Советского правительства, долго гоняла Стёпу, а Яша как утверждал он сам, пытался его защищать. Во всяком случае, факты были таковы: самолёт "аса" получил 31 пулевую пробоину в фюзеляже и плоскостях, а 8 пуль ударили в броневую спинку, прикрывающую лётчика сзади, что означало - японский истребитель свободно заходил Степану в хвост и бил его, как хотел. Это, конечно, было удивительно для такой грозы садов и огородов как Стёпа Супрун...

После посадки, потрясённый Яша Мороз рассказывал о всех перипетиях спасения им прославленного аса. А Стёпа был смертельно бледен и на диво молчалив. Через несколько дней на наш аэродром, уже в Гуйлин, куда мы ретировались из Лючжоу, прилетел главный военный советник в Китае Качанов - Волгин и после короткой беседы со Стёпой, никому ничего не объясняя, посадил его в самолёт и увез в Чунцин. Вместе с прославленным асом, спасавшим свою драгоценную жизнь, улетел и командир нашей эскадрильи Гриня Воробьёв, в глазах которого после встречи с японцами не проходило выражение смертельного испуга. Гриша срочно заболел, ужасно раскашлявшись и, как он сам уверял, харкая кровью. Так мы остались без выдающихся воздушных бойцов. Вместо командира остался Саша Михайлов. Должен сказать, что это только положительно сказалось на дальнейшем ходе наших боевых действий.

Спустя пару часов после посадки, по выходу из боя, мы стали немножко успокаиваться. Итоги столкновения с японскими истребителями были благоприятными для нас: если верить китайцам, не дотянув до линии фронта, упало ещё 2 японских истребителя и, таким образом, мы потеряли только светлой памяти Ивана Карповича Розинку и одного китайского пилота, сбив при этом 6 самолётов противника. Потерю Ивана Карповича мы переносили болезненно.

Кроме того, многие наши самолёты были побиты пулями. Вечером нас эвакуировали с аэродрома в дом отдыха, что находился километрах в 15 от аэродрома. И совершенно правильно сделали: с наступлением темноты японские бомбардировщики снова взялись за наш аэродром и бомбили его до утра: через каждые 40 минут прилетала "девятка" и сбрасывала бомбы на аэродром Лючжоу. Грохот бомб и вспышки разрывов не давали нам покоя всю ночь. Когда наступил рассвет и бомбардировка аэродрома прекратилась, то мы решили, что все наши самолёты уничтожены. Но когда с рассветом выехали на аэродром, то убедились, что большинства наших самолётов там совсем не было. Китайцы укатили их и спрятали в горах. Лётное поле было основательно выведено из строя глубокими воронками, но мы нашли узкую полоску для взлёта.

Китайский генерал Джао-Джоу приказал всем истребителям: и нашим, и китайским перелететь подальше от линии фронта, на аэродром Гуйлин, ибо если японцы перебьют наши истребители, то защищать Чунцин будет просто некому. И это был бы весьма возможный исход событий. Ведь китайские ВВС имели всего до 100 истребителей, а противник около 1000 и мог свободно маневрировать, создавая преимущество в воздухе. Да и качество японских самолётов было выше. Наш успех в первом бою объяснялся тем, что японцы ещё не знали нашей тактики, нас было значительно больше и мы сражались над своим аэродромом.

Все исправные самолёты вскоре взлетели и ушли на аэродром Гуйлин до которого было около 300 километров. Я не мог последовать их примеру, так как мой самолёт подлежал небольшому ремонту. Во время ночной бомбардировки на мой И-15бис, который оставался на стоянке упал ком земли и пробил плоскости. Их пришлось ремонтировать. Ремонтировался и самолёт Степы Супруна.

К обеду 23 декабря, я, в сопровождении группы китайцев, похоронил останки нашего лётчика Ивана Карповича Розинки на местном кладбище. Останки - слишком громко сказано. Осталась всего одна левая рука, а всё остальное сгорело. После этих печальных похорон, положивших начало, кажется, бесконечной очереди похорон лётчиков из подразделений, где я комиссарил и воевал, я принял свой подремонтированный самолёт и ушёл на Гуйлин. Промелькнули под крылом горы и долины, я вышел в расчётный район, но аэродрома не обнаружил. Сам город Гуйлин был на месте, а аэродром куда-то запропастился. Я долго кружился над Гуйлином на высоте 1500 метров и, не найдя аэродрома, решил возвращаться в Лючжоу, где и объявился через 2,5 часа после своего вылета, перед которым успел со всеми попрощаться. На аэродроме меня встретил Степан Супрун и мы, вместе поудивлявшись такой странной оказии, которая случилась со мной, пустились в обратный путь, после того как я отдохнул часок и мой самолёт заправили бензином.

На этот раз аэродром нашёлся. Как выяснилось, в первый раз меня приняли за японца. Самолёты были спрятаны в пещеру, никаких признаков жизни на аэродроме не подавали, а он сам идеально сливался с окружающей равниной. Когда мы прилетели во второй раз, на взлётно - посадочном поле выложили знак "Т", который и помог нам сориентироваться.

Как известно от своей слабости не убежишь. Мы ушли с прифронтового аэродрома, а японцы последовали за нами. Японские бомбардировщики, всю ночь, с 23 на 24 декабря 1939 года, бомбили аэродром Лючжоу, доставалось и Гуйлину, правда, в меньшей степени. Надо отдать должное китайскому командованию, которое мастерски умело маневрировать своими авиационными силами, перебрасывая их с аэродрома на аэродром и выходя, таким образом, из-под удара японских ВВС. Очень часто японские бомбардировщики бросали свой груз на пустые китайские аэродромы или макеты самолётов.

25 декабря японцы, получив "наколку" от своей разведки, всерьёз взялись за нас и на аэродроме Гуйлин. Лётчики заканчивали завтрак, когда была подана команда "Тимбо". На наш аэродром шли бомбардировщики и истребители японцев. Едва наши успели взлететь, как японские истребители, их было около 30, навязали бой на высоте 1000 метров. Истребители сковали нас, а в это время бомбардировщики с высоты 3000 метров сбросили 1000-кг бомбы на лётное поле аэродрома. После этого японские истребители начали выходить из боя, а нашим "Чижикам" было за ними не угнаться.

Должен сказать, что когда я пишу "мы" по отношению к лётчикам, участвовавшим в этом бою, то здесь, очевидно, сказывается привычка ассоциировать себя с лётчиками нашей эскадрильи. В это время я находился на земле и лежал в фанзе, охваченный первым приступом тропической малярии, которая потом преследовала меня много лет. Японским истребителям помогала "пятая колонна", состоящая из китайских малярийных комаров. Они вывели из строя больше наших лётчиков, чем противник. Я лежал под тёплым одеялом, меня колотило, температура была до 40 градусов, а губы обметало язвами. Тем не менее, услыхав гром боя, я вышел на порог фанзы. Должен сказать, что когда смотришь снизу, то особенно заметно преимущество японских истребителей. Они прилетели к нам на аэродром Гуйлин, преодолев расстояние в несколько сот километров и вели бой, сбросив подвесные бензобаки, сделанные из картона, которые цеплялись для дальнего полёта. Их истребитель И-98 с убранными шасси, порой достигал скорости в 500 километров, а наша морально и физически устаревшая этажерка И-15бис с неубирающимся шасси в самых благоприятных условиях и без дополнительных подвесных баков развивала скорость лишь до 300 километров.  [ Японский истребитель Ki-43, если это был он, действительно имел убираемое шасси. Однако, эти машины были запущены в серийное производство только в январе 1941 года и, следовательно, не могли сражаться в небе Китая в декабре 1940 года. ]

Возможно, когда на заводском аэродроме идеально сделанную модель в идеальных метеорологических условиях, испытывал какой - нибудь ас, то она давала и больше. Но мы то летали в реальных боевых условиях. Как я уже писал, разительной была разница и на вертикали: за боевой разворот И-15бис мог набрать максимум 500 метров высоты, а И-98 более 700 метров, а этот элемент, неоконченная петля Нестерова, из которой переходишь в горизонтальный полёт переворотом через крыло, что похоже на знаменитый иммельман, только с наклоном, нередко имеет решающее значение в поединке истребителей. Я уже не говорю о погоне за японцем, делающим "свечу", которую нам приходилось вскоре прекращать. Чтобы "играть" самолётом, как призывал нас "вождь народов", одного героизма мало, нужна ещё и хорошая надёжная техника. А у нашего И-15бис одни "лапти" забирали почти четверть скорости. Этот самолёт к тому времени давно заслужил почётную отставку.

Кстати, одна из японских бомб во время налёта на Гуйлинский аэродром, прямым попаданием угодила в стоящий на земле самолёт И-15бис нашего командира Грини Воробьёва, который по причине сильного кашля прятался в убежище. Самолёт разнесло в мелкие клочья, что очень обрадовало Гриню, имевшего теперь все основания для досрочного отъезда на Родину. Как я уже упоминал, Супруна и Гриню забрал главный военный советник Качанов, который передал нам приказ лететь обратно, на Чунцин. Чан-Кай-Ши испугался, что японцы перемолотят его и без того немногочисленную авиацию, и столица останется без прикрытия. Нам предстояло лететь через горы. После короткой подготовки, 27 декабря 1939 года, мы, завершив свой рейд на юг, в котором потеряли товарища - пустились в обратный путь. Следуя за "Сикорским", мы перелетели первый горный хребет и благополучно приземлились на промежуточном аэродроме Джи - Дзян.

Утром 28 декабря погода резко ухудшилась, нависшая облачность принесла беспрерывные двухнедельные дожди. А как всегда под завесой дождя, можно было немножко осмотреться и познакомиться с жизнью Китая. Путь в Чунцин был нам заказан - не лететь же через уже упоминавшиеся мною горные хребты в непогоду, на верную гибель. Правда, Стёпа Супрун и Гриня Воробьев вместе с главным военным советником Качановым, ещё успели проскочить на Чунцин, под самым носом у надвигающейся непогоды в день нашего прилёта в Джидзян. Больше мы этих отважных героев, видимо, решивших оставить и нам кусочек боевой славы, в Китае не видели. Расчёт был прост: нужно вернуться первым героем, чтобы собрать пенки, ведь когда героев возвращается много - пряников на всех не хватает. Впрочем, без них воздух стал явно чище...

22 января 1940 года наши самолёты запрыгали по поверхности аэродрома Гуаньба, с которого мы, казалось, летали всю жизнь. Так закончился наш бросок на Юг, едва не стоивший жизни лётчикам всей эскадрильи, абсолютно бессмысленный с военной точки зрения, зато очень интересный с познавательно - туристической, позволивший прилетевшему раньше нас в Москву Стёпе Супруну добавить к своему титулу короля лётчиков - испытателей ещё и титул покорителя японской истребительной авиации. Наши борзые газетчики сразу же "раскатали" эпизоды его очередных былинных подвигов в небе Юга Китая. А погиб Иван Розинка, о котором никто и словом не вспомнил. Впрочем, к этому нам было не привыкать - в России славу стяжали почти всегда запланированные герои на костях молчаливых солдат, вот уж, воистину, бывших, по словам Наполеона, навозом истории. Эти прекрасные люди не были навозом, но относились к ним именно так.

Стёпа Супрун, всегда тонко чувствовавший обстановку и появившийся в Москве раньше всех, по его рассказу, побывал даже на даче Сталина, в районе подмосковного Перхушково и вместе с самим вождём и другими членами Политбюро попивал чаёк с вареньем, живописуя метеоритные трассы своего пушечного истребителя, без разбору разящего японцев в китайском небе. Стёпе присвоили звание Героя Советского Союза, а его приятелю и адъютанту, а также верному собутыльнику Косте Коккинаки выдали орден Красной Звезды. Наши же наградные листы маршал Тимошенко не стал передавать в наградной отдел Верховного Совета СССР, заявив, что хватит барахла, которое мы привезли. Это видимо была информация кого-то из наших прославленных асов. Конечно, если бы этим бумагам можно было приделать "ноги" и на дачу Сталина, охраняемую "синеголовыми", поступила надлежащая информация, то дело могло бы обернуться по другому.

Бог с ним, с наградами лично для себя, но за ребят было обидно, и после возвращения домой, я решил побывать у Супруна и Коккинаки, напомнить о людях, которых уж не знаю, считали ли они боевыми товарищами. Но как никак Стёпа был членом правительства. И я пошёл к нему по указанному мне адресу, в сером доме с левой стороны улицы Горького, если спускаться к Манежной площади. В 3-комнатной квартире, весьма бедно меблированной, я застал его мать и сестру. Мать, разговаривавшая по-украински, в агрессивном сельском стиле, знакомом мне по Кубани, стала удивляться, что я не знаю о пребывании Степана на аэродроме в Щёлково, где он живёт постоянно и в Москве почти не бывает. Я сел на электричку и поехал в Щёлково.

Приехал к вечеру. Степана дома не было, но ждать долго не пришлось. Подкатила "эмка", за рулём, которой сидел наш доблестный "ас". Мы тепло поздоровались и поднялись в 3-комнатную квартиру Степана, меблированную целой батареей пустых бутылок, в основном из-под вина и коньяка. Не приученный с детства к отечественной традиции, Степан не признавал водку. Эту его особенность я знал ещё по Китаю. На голом, покрытом газетами столе, мы распили бутылку кислого вина, которую нечем было закусить. Из мебели ещё можно было отметить двухспальную металлическую кровать и дермантиновый диван. Я сообщил Степе, что ребята обижаются: прошло уже несколько месяцев после нашего возвращения из Китая, а о наградах ни слуху, не духу. Хотя он сам получил Героя.

Стёпа глубокомысленно ответил, что да, Героя он получил, но ведь был на приёме у самого Сталина. Стёпа любил подчеркнуть, что он птица другого полёта, не нам чета. Он орёл, а мы куры. Правда, в воздушных боях бывало наоборот, но в бою свои порядки, а в московских высших сферах - свои. Стёпа не без гордости показал ещё и высший китайский орден, который ему и его верному порученцу Косте втихомолку схлопотала мадам министр авиации Китая. Этот орден, помещавшийся в аккуратной коробочке, представлял из себя примерно граммов 100 золота в форме креста, в центре его - голубая эмалевая многорогая звезда с изображением на ней свастики наоборот, что по китайским понятиям должно было приносить счастье.

Стёпа важно показывал мне орден и, ей Богу, искренне гордился им, даже и мысли не допуская, что этой своей наградой обидел лётчиков нашей эскадрильи. Да разве живёт чувство товарищества в армии, построенной на холопских и холуйских принципах ?   Вообще-то, в то время существовал порядок, согласно которому все иностранные награды, привозимые в Союз, полагалось сдавать в пользу нашего государства, получая взамен отечественные, но Стёпа, да и Костя, не спешили. Наши бравые асы - испытатели ещё и не выехали в Китай, а им уже было запрограммировано стать героями. А мы, дураки, старались. Недаром говаривал Вася Ремнев:" Пантелеевич, на черта нам эти китайцы. Розинка погиб и других могут перебить. Давай воевать потихоньку, чтобы не нести потери. Пусть китаёзы дерутся сами". Как ни печально, Вася, который хорошо понял нашу систему и принципы её работы по распределению на героев и дураков, был во многом прав. Но мы всё равно старались и сражались честно.

Когда мы улеглись спать в щёлковской квартире Степана - я на дермантиновом диване, начался телефонный перезвон. Звонили женщины, которые подобно китайским прожектористам, утерявшим из вида японский бомбардировщик, также потеряли из вида нашего доблестного полового аса. Степан вдумчиво объяснял: "Сегодня не могу, ну никак не могу - друг приехал. Честное слово не вру", а потом закричал: "Пантелеевич, иди к телефону !". Напористый женский голос, звучащий в чёрной трубке, не желал слышать никаких моих подтверждений и настаивал, что я, наверное, вру. Эта женщина почему-то представлялась мне с мелкими, очень острыми зубами и длинным язычком. Через полчаса позвонила другая...

Утром Стёпка заверил меня, что ребята в эскадрилье могут быть спокойны, награды у них в кармане. Он Степан Супрун примет все меры, чтобы протолкнуть наши наградные листы куда следует. Примерно таким же вдумчивым тоном Степан разговаривал с женщинами, которые ему звонили, успокаивая их и что-то обещая. Он взял свою "эмку" со стоянки, подвёз меня к рампе, где останавливалась московская электричка, и проводил натощак. Когда мы прощались, я заметил на лице Стёпы выражение искреннего облегчения. Сцену: "проводы боевого товарища", отнюдь не входящего в число "нужных людей", он честно довёл до конца, сохранив своё реноме боевого пилотяги. Стёпина "эмка" покатила в сторону лётной столовой, а меня электричка унесла в сторону Москвы. Конечно, не увидели мы никаких наград, да и сам Стёпа, вскоре, врезался в смоленские болота на истребителе МиГ-3, которому давал путёвку в жизнь.

Военком эскадрильи 43-го ИАП Д. П. Панов перед вылетом на боевое задание. 1942 г.

12 мая 1942 года, ещё до рассвета, 7 бомбардировщиков Су-2 из состава 135-го ЛБАП, прикрываемые 8 самолётами И-16 нашей 2-й эскадрильи 43-го ИАП поднялись в воздух и на заре полетели на выполнение боевого задания, которое можно сравнить с попыткой изнасилования негодными средствами или решением кролика атаковать льва. Этот день запомнился мне на всю жизнь. Пожалуй, более тяжёлого боя, в котором я, по крайней мере, раз 20 имел возможность погибнуть, в моей жизни не было. То, что этого не случилось, объясняю лишь тем, что иначе было записано в книге моей судьбы.

Мы летели освещаемые солнечными лучами, но над землёй ещё висела ночная дымка. Лететь было всего ничего: 20 километров или 3 - 4 минуты. Как назло, контуры леса в районе аэродрома в двух местах были очень похожи друг на друга и их легко было перепутать. Как будто бы недалеко от берега Северского Донца кто-то изогнул затейливый татарский лук, с вогнутой серединой и двумя почти одинаковыми полукружьями по краям. Аэродром находился слева, я хорошо это знал потому, что взлетал с него и на него садился ещё до нашего отступления. А вот навигатор - штурман бомбардировочной группы, летевший на ведущем самолёте, видимо знал местность хуже и становилось совершенно очевидным, что он перепутал полуокружья очень похожие друг на друга и мы пролетаем мимо немецкого аэродрома, поворачиваясь к нему боком. Цель оставалась от нас слева. Конечно же, на наших самолётах не было радио и в считанные секунды практически не было никакой возможности указать штурману на его грубую ошибку, которая была очевидна всем лётчикам нашей эскадрильи, которые принялись взволнованно кренить наши "Ишачки" с крыла на крыло, пытаясь подать знак бомбардировщикам, идущим ошибочным курсом.

"Аэродром слева !" - ужасно матерясь, кричали наши ребята в кабинах и плевали в сторону, но штурман бомбардировщиков упорно гнул вправо. Я сделал попытку войти в строй бомбардировщиков и довернуть его левее. Но меня не поняли и пилоты бомбардировщиков показывали кулак, жестами предлагая стать в строй своей эскадрильи. Наконец, штурман бомбардировщиков хлопнул себя по лбу, и мы поняли, что он убедился в ошибке. В тот момент до цели было от 3 до 5 километров. Старший группы бомбардировщиков опять принял идиотское решение: пытаться сделать второй круг над целью и всё-таки произвести бомбометание.

Я посмотрел влево: дымка рассеялась и с 2000 метров были прекрасно видны длинные шлейфы пыли, которые тянулись за поднимавшимися с аэродрома немецкими истребителями. Денёк обещал быть жарким. Нам было уже не до жиру, а быть бы живу, но бомбардировщики упорно тянули на цель, где уже ничего не было, кроме опустевшего полевого аэродрома. Пока мы описывали круг, немецкие истребители как раз набрали высоту в 2000 метров и были тут как тут.

Наши "Ишачки" были разбиты на 2 группы. Первую вёл Вася Шишкин. В неё входили Романов, Борисов и Киктенко. Эта группа, шедшая в одном строю отвечала за непосредственное прикрытие бомбёров. Я вёл вторую "сковывающую" группу, в которую входили Бубнов, Полянских, Фадеев и Швец. Истребители противника, в случае их атаки, были нашей заботой. Кусочек не из сладких. Именно моя группа и встретила 10 новеньких Mе-109F, которые атаковали то нас, то бомбардировщиков. Мы атаковали немцев, сбивая им прицел и направление атаки, не давая поджигать бомбардировщики. Хотя, конечно, нашим стареньким "Ишачкам", вооружённым 4 пулеметами, тяжело было тягаться с форсированными "Мессерами", оснащёнными швейцарскими автоматическими пушками. Постепенно весь этот ревущий рой самолётов, плюющийся в друг друга огнём и завывающий моторами на виражах, уходил на восток, переваливая через линию фронта. После одной из атак я, на долю секунды, посмотрел вниз и с облегчением убедился, что мы уже над нашей территорией.

А положение моей сковывающей группы стремительно ухудшалось. Дело в том, что ведущий группы бомбардировщиков, втравивший нас в эту воздушную западню, теперь принял самое простое решение: побросав бомбы куда попало, бомбёры дали полный газ и стали уходить со снижением, что сразу же сделало их скорость значительно больше нашей. Вскоре Су-2 растянулись стремительно удирающей кишкой на несколько километров, летя с огромным разрывом друг от друга. Мы, практически, лишались последнего шанса уцелеть, который состоял в том, чтобы бомбёры стали плотным строем и создали плотную огневую завесу из своих турельных пулемётов, а мы атаковали истребителей, которые пробовали бы к ним пробиться. Эта была наша единственная возможность достать огнём своих пулемётов немецких "коллег", скорость машин которых превосходила нашу в 1,5 раза, я уже не говорю об убойной мощи их пушек. Наша несчастная четвёрка "Ишачков" крутилась в диком хороводе. Хорошо было только то, что большинство немецких истребителей не тратили время на наших "курносых", а стремительно проносились мимо - вдогонку бомберам.

Я понял, что дело становится совсем дрянным, когда к месту воздушной драки подоспела ещё одна десятка немецких истребителей, грозных многоцелевых Ме-110. Этот мощный, двухмоторный, истребитель вооружённый 2 пушками и 4 пулемётами, был тогда самым сильным истребителем немецкой авиации по огневой мощи, главным врагом тяжёлых стратегических бомбардировщиков союзников - американских и английских "Летающих крепостей", немало которых опрокинул горящими на немецкую землю неподалёку от разбомбленных немецких городов. Наш "Ишачек" рядом с ним выглядел просто комахой. Впрочем, имелась и у нас надежда на успех, ведь неподалёку был доблестный Герой Советского Союза Вася Шишкин, который, судя по бойкому описанию его собутыльника Миши Розенфельда, уже завалил такого воздушного крокодила на своей "Чайке" над неизвестным нам населённым пунктом, а значит имел опыт борьбы с этой машиной и знал её слабые места. Но краем глаза я заметил, что наш отважный Кавалер "Золотой Звезды" пристроился к мудрому руководителю группы бомбардировщиков и тоже набрав скорость, на форсаже со снижением, стремительно покидает поле боя, видимо, не считая достойным ввязываться в него такому заслуженному воздушному асу.

Единственное, что давало нам шанс уцелеть - хорошая маневренность "Ишачков". Как воробьи среди ворон, порхали мы между пушечными трассами "Мессеров", при этом умудрялись как мотыльки - толкунчики ещё и крутиться вокруг наших задних бомбардировщиков, пытаясь их прикрыть. Воздушный бой переместился южнее районного села Короча, где находился штаб нашего полка и сидела 1-я эскадрилья под командованием капитана Жени Мельникова. Естественным было бы поднять эту эскадрилью нам на помощь, но Тимохей Сюсюкалов стоя на КП вместе с заместителем командира по лётной части Сорокиным и батальонным комиссаром Щербаковым, наблюдали за воздушным сражением, в которое не имели никакого желания ввязываться, разинув рты. Уж не знаю: то ли Сюсюкалов смертельно испугался, то ли боялся, что весь наш полк перемолотят в воздухе и ему будет просто некем командовать, но наш "доблестный" командир просто бросил 2-ю эскадрилью на съедение немцам, которые подбрасывали всё новые подкрепления. Наверное, с земли всё это очень напоминало охоту хортов за зайцами. И наши полковые быдляки, забывшие, где в самолёте находится кабина, наслаждались зрелищем.

К этому времени на поле боя появилась ещё одна восьмёрка "Мессершмиттов" и выходило, что на каждый самолёт нашей эскадрильи приходилось по 4 немца. А если учесть, что половина наших "Ишачков", во главе с героем Васей Шишкиным оторвались от преследования и вместе с 5 бомбёрами на бреющем полёте ушли на аэродром Великая Михайловка, то на каждый из наших 4 самолётов, прикрывавших оставшиеся 2 бомбардировщика, приходилось по 8 "Мессершмиттов". Куда не повернешь голову - везде тебя берут на прицел или чертят свой маршрут дымные пушечные трассы. Положение было безнадёжным. Думаю, нас не сбили сразу только потому, что немцев было слишком много и они мешали друг другу, спеша разделаться с нами. Наконец, увидев, что быстро не получается, немцы применили следующую тактику: пара "Мессеров" атакует нашего "Ишачка" слева и справа, беря его в клещи, а другие 2 немецких истребителя атакуют бомбардировщик.

Наш Су-2 имел из оборонительного вооружения всего один пулемёт и был прикрыт неважно. Правда, имелось у него и по пулемёту на плоскостях, да вот только неясно, зачем они ему, ведь пикировать этот самолёт отнюдь не собирался, а вот сзади наши мудрецы - конструкторы поставили всего один пулемёт. Возможно, это исходило из теории наступательной войны и представления о боевых действиях как о движении только вперёд, принесших столько бед нашей армии...

Вскоре я, сопровождая бомбардировщик, идя левее его на 100 метров и метров 50 выше, был взят в клещи парой Ме-109F. С двух сторон они вели по мне пушечный огонь, от которого я спасался, бросая свой "ишачок" то вверх, то влево или вправо, а после удачного маневра и сам пытался атаковать немецкие самолёты, открывая огонь из 4 пулемётов своей старенькой, как и большинство в нашему полку, после капитального ремонта машины. И только успевал отбиться, как бросался на помощь бомбардировщику, сбивая прицел немецкого истребителя своим огнём. Это повторялось многократно и ничего удивительного, что вскоре я был весь мокрый от пота. Сердце бешено колотилось, мотор работал с перегревом, хотя были открыты все жалюзи и денёк был не из жарких. Дело было - табак, но сердце билось исправно, руки - ноги работали, самолёт был цел и я готов был потягаться с асами Рихтгофена, которым при встрече мог бы тоже рассказать немало интересного из опыта воздушных боёв на истребителе.

Мой подшефный бомбардировщик был пока цел, а вот летящий справа от меня попал под огонь из всех стволов Ме-110 и, загоревшись, рухнул на землю недалеко от села Короча. Потом загорелся один наш истребитель. Толя Швец долго тягался с 4 Ме-109F, но силы были слишком неравными и в конце - концов они его подожгли на глазах трусливой сволочи, нашего командира полка Тимохи Сюсюкалова. Толя погиб смертью храбрых, и мы похоронили его недалеко от села Великая Михайловка.

Помощи не было ниоткуда, и мы изнемогали. Расчётное время полёта подходило к концу, мы дрались с немцами уже почти час, и горючего оставалось на дне бака. Видимо, шло к концу и горючее у Ме-109F, которые стали выходить из боя. Но самый опасный противник - 6 самолётов Ме-110, упорно атаковали нас, видимо, имея в баках горючее и не желая уходить из боя без добычи. К счастью последний бомбардировщик, которого я прикрывал, вдруг резко перешёл на бреющий полёт, практически слившись с лесистой местностью и на полном газу стал уходить в сторону своего аэродрома, посадку на который он скоро благополучно совершил.

Я был бы не против последовать его примеру, да было уже и пора, судя по остаткам топлива, но стоило мне попытаться взять курс на свой аэродром, как один из "Стодесятых" меня обязательно догонял и навязывал воздушный бой. Было такое впечатление, что шестёрка этих грозных машин играла с нашими двумя "Ишачками", моим и Лёни Полянских, как кошка с мышью, видимо решив, в конце концов, сбить нас на закуску удачного для них воздушного сражения. Да вот только, тем и интересна война, что пока ты не пал духом, исход боя всегда в тумане, нередко даже вопреки реальному раскладу сил. Постепенно получилось так, что мы с Лёней Полянских остались один на один каждый со своим противником. Видимо, 2 немецких пилота решили вызвать нас на турнир, как на рыцарских поединках. И вот мы организовали 2 парные карусели и принялись кружиться, щупая возможности и умение противника короткими очередями.

Если представить себе моё единоборство с немцем как схватку двух систем, то до чего же более мощную систему представлял немец, чей самолёт уверенно рассекал воздух. Как я уже упоминал, он был двухмоторный, с 2 пушками и 4 пулемётами. Но когда я присмотрелся, то обнаружил, что в кабине сзади имеется ещё и стрелок, орудующий крупнокалиберным турельным пулемётом. Мой самолёт И-16 имел 4 пулемёта "ШКАС", 2 из которых стреляли через винт, а 2 с плоскостей пулями калибра 7,62 миллиметра. Кроме того, лётчик противника был прекрасно прикрыт бронированной кабиной спереди и сзади, а мой "Ишачок" отличался полной пулепробиваемостью, - был обклеен фанерой. Казалось, мои шансы на успех минимальные. Но делать было нечего и, будучи храбрым по необходимости, я на своём мотыльке, обшитым "монококом", как тогда называли авиационную фанеру, вступил в бой с бронированным крокодилом.

Если в шахматах обычно принято ходить пешкой, стоящей впереди королевы, то первый шаг лётного поединка всегда начинается с попытки зайти в хвост противнику. Так и сделал немец, зайдя ко мне снизу с задней полусферы. Я стал в крутой вираж. Противник повторил мой маневр, и мы сделали в таком положении 2 круга, осматривая друг друга. Каждый из нас всё сильнее тянул на себя рычаги управления, чтобы зайти противнику в хвост и первому открыть огонь. Весь этот бой проходил на высоте от 100 до 200 метров восточнее села Короча. Моторы наших самолётов работали на полную мощность: сектор газа моего двигателя был дан вперёд до упора, а жалюзи охлаждения полностью открыты.

Должен сказать, что поскольку мой самолёт был легче, я приобрёл преимущество в скорости маневра и первым зашёл в хвост "Мессера", пилот которого явно проявил самоуверенность, полностью положившись на подавляющее техническое превосходство своей машины и не учёл некоторых специфических моментов. Когда я приблизился к задней полусфере самолёта противника и начал брать его в свой прицел, то стрелок из кабины открыл по мне интенсивный огонь. Меня спасло только то, что мы находились в глубоком вираже, и центробежная сила прижимала стрелка к днищу его кабины, сбивая прицел. Крупнокалиберные пули веерами летали вокруг моего "Ишачка", но я остался невредим, благодаря тому, что и цель, и стрелок находились в постоянном движении. В принципе это было огромной удачей. Наконец, я поймал в прицел капот самолёта противника и ударил по нему из всех своих 4 пулемётов.

Трассирующие пули, заложенные в ленту, помогли мне определить, что я удачно накрыл цель. Первым видимым результатом стрельбы, был задравшийся кверху ствол пулемёта стрелка из задней кабины, что обычно бывает, когда он убит. Немецкий пилот видимо понял, что все будет не так уж просто и резко, свечой, взмыл вверх. Честно говоря, я надеялся, что его боевой запал исчерпался, и он оставит меня в покое, позволив благополучно дотянуть до своего аэродрома на остатках горючего. Но это явно был день несбывающихся надежд. Немец снова зашёл мне в хвост, навязывая бой, и мы опять сошлись в глубоких виражах. Пилот "Стодесятого" принялся маневрировать, меняя мощность работы своих двигателей, входя в левый глубокий вираж, резко уменьшал обороты левого двигателя, соответственно поступая и с правым, когда ложился в правый вираж, одновременно увеличивая мощность другого, противоположного двигателя. В результате этих маневров самолёт противника значительно уменьшил круг виража и мне становилось всё труднее и труднее ускользать из его прицела, даже несмотря на меньший вес и лучшую маневренность моей машины.

Немец будто бы затягивал на моей шее воздушную петлю, и, видимо понимая, что моя песня спета, несколько расслабился. В результате чего, уже не опасаясь моего огня, свободно и расслабленно принялся переходить из левого виража в правый на какое-то мгновение, определив свой самолёт в прицел моих пулемётов. У меня не было времени думать, что это мой последний шанс. Я просто, со скоростью электрической искры, нажал на гашетку, и все мои 4 пулемёта плюнули огнём, угодив немцу по левому мотору и бензобакам. "Мессер" мгновенно загорелся и, сделав левый разворот, стал уходить на запад в сторону своего аэродрома возле Белгорода.

Поражённый таким фантастическим успехом и буквально опьяненный ощущением удачи, я, было, кинулся его преследовать, но, посмотрев на стрелку показателя горючего, сразу же бросил это дело. И, тем не менее, я ещё успел увидеть, как, отлетев километров за 10 от места нашей схватки, "Мессер" начал разваливаться на куски: от сильного жара у него отвалилось левое крыло и самолёт, с высоты примерно 100 метров, рухнул на землю. Из огненного шара выкатился ещё один горящий двигатель. Эта победа была вершиной моего лётного триумфа, стократ усиленного тем, что когда я посмотрел на землю, то увидел, что по дороге пылит наша стрелковая часть, солдаты которой меня неистово приветствуют, подбрасывая в воздух пилотки. На протяжении нескольких секунд я был вне себя от счастья ещё и потому, что немножко поддержал престиж авиации, который, отнюдь не по нашей вине, был весьма низок у пехотинцев, артиллеристов и танкистов. Даже говорили, что до войны были героями лётчики, а на войне - танкисты...

Но ошибётся читатель, если подумает, что мои приключения того тяжелейшего дня подошли к концу. Недаром говорят: "Выручи человека, а уж он найдёт как тебе напакостить". Не успел я немножко отдышаться, как в поле моего зрения оказался Лёня Полянских, который уже явно изнемогал в воздушном поединке со своим "Мессером". "Ну, здесь дело будет проще - ведь нас двое" - подумал я и бросился ему на выручку. Но стоило мне перехватить противника на себя, казалось, предоставляя возможность ему зайти в хвост немцу, как Лёня вышел из воздушного боя и ушёл на наш аэродром, а я остался один на один с новым противником, на которого у меня уже почти не было боеприпасов, горючего, да и, честно говоря, сил. От обиды на Лёню у меня даже дыхание перехватило. Ну, да ладно, простим ему это, вскоре погибшему - над одной из донских переправ возле станции Иловля, сбитому "Мессерами".

По лётному почерку я сразу почувствовал, что мой второй противник отнюдь не подарок. Я сделал 2 глубоких виража и, понимая, что бак практически пуст, стал выходить из боя на свой аэродром. И вот здесь мне пришлось убедиться, что кто-то за меня крепко молится. При выходе из виража с левым доворотом на восток, я попал под пушечную струю пилота "Мессершмитта", который с большим мастерством, сумел, практически на одном месте, развернуться и с дистанции, метров в 700, поразить моего "Ишачка". Подобного я не ожидал, решив, что с такой безнадёжной дистанции немец и стрелять не станет, но он оказался мастером маневра и воздушной стрельбы. Я остался жив чудом. Пушечно - пулеметная струя выбила из крепления один из моих верхних пулемётов, который улетел неизвестно куда, повредила мотор, в лохмотья посекла гаргрот моего самолёта - от задней бронеспинки до хвоста, чудом не переломив сам самолёт. Одна из пуль пробила воротник моего лётного реглана, а уже на земле солдат - парашютоукладчик нашёл ещё одну пулю, пробившую парашют. С резким понижением я принялся выходить из боя, но, думаю, что моя песня была бы спета, если бы у немца в баках было побольше горючего. Ещё немного погонявшись за мной, он отстал.

Думаю, что можно представить, в каком состоянии я, минут на 20 позже всей группы, приземлился на аэродроме возле села Великая Михайловка. Ноги подкашивались, когда я вылез из кабины, а когда присел на пеньке под деревцем уже покрытом весенней зеленью, то колени долго тряслись и я ничего, не мог с ними поделать. Мотор моего самолёта настолько перегрелся, что продолжал работать, будто с ума сошёл, ещё минут 10, даже когда техник перекрыл бензокран. Я ушёл в сторону от стоянки, лёг на самолетный чехол и мгновенно заснул - будто в глубокий колодец провалился. Чтобы понять, как спит боевой лётчик, только что ушедший от 20 смертей, нужно, не дай Бог никому, попробовать. Найти подходящих слов я просто не могу...

И вот из этого глубокого колодца, возрождающего мой организм сна, меня вдруг стали вытаскивать: без устали теребили, расталкивали и пытались поставить на ноги. В конце концов, я всё-таки встал, пошатываясь, с трудом заставляя открываться глаза. Что же за чрезвычайные обстоятельства побудили меня поднимать ?   Оказывается, на наш аэродром пожаловал ещё один зритель воздушного боя: начальник политотдела нашей Воздушной армии полковник Николай Михайлович Щербина - среднего роста, шустрый, с усиками под носом под Чарли Чаплина, на которого он слегка смахивал. Что же хотел этот политический киноактер, о котором я упоминаю, работая над этой книгой, за полкилометра от улицы Энгельса 54 города Львова, где жил после войны Щербина ?   Но что мог хотеть от меня начальник политотдела армии, сроду не садившийся в самолёт и назначенный на свою должность после работы пропагандистом Киевского Особого Военного Округа - наши войска проигрывали сражение за сражением, а политработники повышались в должностях будто вороны, прыгающие по ветвям. Во время Киевского котла Щербина, у которого было много времени для просчёта вариантов сохранения жизни, раньше всех оказался в Харькове. Теперь он требовал от меня политдонесения и рассказа о воздушном бое - никак не мог потерпеть несколько часов, чтобы удовлетворить любопытство. Заплетающимся языком я вкратце рассказал ему о прошедшем бое. Щербина поахал, поцокал языком и пожалел 3-х коммунистов, погибших в этом бою. Да, что он мог ещё сказать, совершенно не разбираясь в том, чем мы занимаемся в воздухе.

К вечеру этого же дня, когда я немного выспался, на наш аэродром привезли тела этих самых погибших коммунистов, наших товарищей - лётчиков: Анатолия Швеца и штурмана одного из лёгких бомбардировщиков - тело пилота сгорело дотла. Это был высокий красивый мужчина, с синими глазами, похожий на Тухачевского, очень спокойный по характеру, хороший товарищ и храбрый лётчик. К сожалению, не помню его фамилию. А с Толей Швецом мы воевали с самого начала. Это был коренастый, медвежьего телосложения, с толстой шеей, слегка неповоротливый, с добрым мягким характером, молчаливый, очень надёжный и стойкий в бою, но, к сожалению, слегка флегматичный, редко вертевший головой в разные стороны, а главное, - не желавший понять этой своей главной ошибки, несмотря на все мои замечания, парень...

Если разбираться в причинно - следственных связях, то смерть Толи, конечно же на совести Тимохи Сюсюкалова, наблюдавшего с земли как нас избивают в воздухе, но так и не поднявшего в бой 1-ю эскадрилью. Командир этой эскадрильи Женя Мельников даже сам хотел взлететь нам на помощь, но Тимоха ему не разрешил. Когда я в лоб спросил Тимоху о причине его поведения, то он отделался смешками да ужимочками и своей любимой поговоркой по поводу войны без потерь не бывающей, выпячивая свою геройскую грудь колесом, украшенную орденами Ленина и Красного Знамени, полученными за Испанию, которая оказалась сущими шуточками, по сравнению с кашей, заварившейся на нашей собственной земле. Мы похоронили своих друзей по всем правилам воинского ритуала, под залп салюта. После похорон кусок не лез никому в горло, и все сидели будто окаменевшие.

Но этот бой стал важной вехой в моей биографии лётчика: он показал, какие нагрузки ещё придется выдерживать в ходе этой войны и где предел моих возможностей. Ведь лётчик должен знать свой организм, как и мотор самолёта. Этот бой стал для меня своеобразной точкой отсчёта - если человеку легче переносить трудности, зная, что было хуже, то и лётчику легче побеждать врага, зная, что были испытания и посерьёзнее.

К маю 1945 года война почти закончилась, но 2 - 4 мая мы ещё вылетали на прикрытие наших наступающих войск северо - западнее Брно, где немцы пристраивались их бомбить, нанося немалые потери. Вообще, немцы так прижились в Чехословакии, которой правили с 1939 года, что вроде бы даже не собирались уходить отсюда: дрались в полную силу. Я вылетел в составе восьмёрки под командованием заместителя командира полка по лётной подготовке Миши Семёнова. Недалеко от Брно мы встретились с 12 "Мессерами", которые, прикрывая свои бомбардировщики, шли двумя группами по 6 самолётов каждая. Миша Семёнов приказал по радио 4-м нашим самолётам звена Лобка набрать высоту 3000 метров и оказавшись над противником, атаковать "Мессеров" с пикирования. Так мы и сделали - я летел в составе этого звена.

С левым боевым разворотом мы резко набрали высоту примерно в 1000 метров над самолётами противника и перевели "Яки" в пикирование. Атака оказалась необыкновенно удачной: лейтенанты Ковалёв и Уразалиев подожгли сразу 2 Ме-109. После удачной атаки с верхней полусферы, наше звено сделало боевой разворот и снова ушло на набор высоты, снова оказавшись в 3000 метров над землей. Немцы явно не оценивали опасности нашего маневра, видимо, рассчитывая боевые возможности наших самолётов, исходя из характеристик Як-1.

Но Як-3 был качественно другой самолёт и имел гораздо лучшие лётно - тактические качества. Мы уже били "Мессеров" по всем швам. Пока мы набирали высоту, второе звено во главе с Семёновым завязало воздушный бой на вертикалях со второй шестёркой. Скоро ещё один "Мессер", оставляя дымный след, потянул к земле. Немцы поняли, что происходит что-то не то, и стали каждый сам по себе уходить с поля боя. Мы повисали у них на хвостах и легко догоняли в горизонтальном полёте, что было для немецких пилотов первым таким сюрпризом за всю войну.

Я догнал "Мессера" - мощный мотор моего "Яка" сотрясался на полном газу, примерно за минуту сократил расстояние и взял самолёт противника в прицел. С дистанции примерно в 80 метров нажал пушечную кнопку. "Швак" не подвела и безотказно сработала, равномерно выпуская снаряды по цели. Самолёт противника загорелся и принялся круто отворачивать влево, но потом, когда пожар на борту усилился, лётчик сразу катапультировался и благополучно спустился на жёлтом парашюте, а самолёт с пикирования врезался в землю и сгорел.

Это был мой последний воздушный бой, последний "Мессершмитт", 13-й по счёту, среди тех самолётов противника, о которых, положа руку на сердце, могу сказать, что сбил лично. Знаю, что наш читатель избалован звонкими цифрами, переваливающими за сотню вражеских самолётов, сбитых Кожедубом и Покрышкиным. Что ж, скептически усмехаясь при описании некоторых подвигов наших асов, не стану лишний раз подвергать сомнению боевые дела этих ребят. Скромно сообщу только свой реальный результат, весьма неплохой, по-моему. А тому, кто посчитает его чересчур скромным, посоветую, хотя не дай Бог ему этого, да и невозможно это в реальной действительности, сбить хотя бы один современный металлический самолёт, пилотируя деревянный мотылёк типа И-16. А мне это удавалось. И я этим горжусь. И как считаю, на законных основаниях.