С трубкой Номоконов был неразлучен всю войну. Даже в засаде он всегда лежал, держа трубку в зубах. Там нельзя зажечь трубку, тем более подымить вволю, можно только лежать, посасывая холодный и всё - таки желанный, аппетитный мундштук.
Номоконов умело маскировал свою позицию. Его не находили и немцы и теряли свои.
Он прикидывался валуном, обросшим мхом, когда воевал на Карельском перешейке. Он выдавал себя за сноп пшеницы под Житомиром. Он подделывался под кряжистый пень в лесах Валдая. Он притворялся трубой сгоревшего дома на окраине прусского городка Гольдан...
Война бросала Номоконова на разные фронты, и всюду он оказывался за тридевять земель от родных мест. Иногда письмо шло из дому месяца два, и тут не было большой вины почтарей. Далеки родные места, и не скоро дойдет на фронт письмо из посёлка, затерянного в глухой тайге Забайкалья.
- Песню про славное море, священный Байкал помните ? - спрашивает Номоконов.- Там наши места упоминаются. "Шилка и Нерчинск не страшны теперь..."
В мирное время Семён Данилович Номоконов плотничал, а все свободные дни занимался охотой. В родных местах Номоконов славился искусством выслеживать и бить в тайге дикого кабана, сохатого, медведя. В улусе Делюн, где он провёл детство, тайга подступала чуть ли не к порогу дома. С 9-ти лет он начал охотиться. Отец и соседи брали мальчика с собой на промысел. Партии уходили в тайгу на полтора - два месяца, за 300 - 400 километров от дома, к Олекме и Алдану. Семён учился сызмальства экономить патроны: у бедного охотника каждый патрон был на счету. Как знать, не эта ли таежная бережливость положила начало меткости маленького охотника ?
Когда началась война, Семён Данилович впервые взялся за трёхлинейку.
Сначала он попал в санитары. Затем Номоконову дали автомат "ППШ" и послали в разведку. Ему не раз довелось охотиться за "языком". Он до сих пор помнит, как они захватили в плен фашиста с ручным пулемётом и по снежным сугробам волокли его на плащ - палатке, оглушённого и связанного.
Вскоре Номоконова, который отличался сверхметкой стрельбой, перевели из разведки в снайперы. Ему вручили винтовку № 2753, и Номоконов прежде всего решил её пристрелять. Чтобы не тратить даром патронов, он проверил винтовку на фашисте. Тот шёл пригнувшись по лесистому берегу озера, разделявшего наши и немецкие позиции. Было это на Валдае 12 Марта 1942 года.
- На том берегу много фашистов водилось, - вспоминает Номоконов, попыхивая трубкой. - Только нужно было помнить, что вода к себе пулю притягивает. Так что прицел приходилось брать чуть выше, а стрелять тяжёлой пулей...
Номоконов так и сказал о фашистах: "водились", будто речь шла о дичи или звере.
27 Марта 1943 года в вечернем сообщении Советского Информбюро было сказано, что снайпер Номоконов истребил 263 фашиста.
Вот и получается, что усилиями Семёна Даниловича Номоконова численность армии Гитлера почти каждый день уменьшалась на одного солдата.
- Цена фашисту - одна пуля, - любит повторять Номоконов.
Среди "крестников" Номоконова были не только солдаты. Снайпер особенно терпеливо выслеживал офицеров.
Был случай, когда он взял на мушку и сразил какого-то солидного немца, окружённого целой группой офицеров; они пробирались кустарником по лощине, блестели стёкла их биноклей. Какой на переднем крае поднялся переполох ! Немцы открыли ураганный огонь из всех видов оружия, но Номоконов и его напарник бурят Тагон Санжиев остались невредимы. Захваченный ночью "язык" рассказал, что русский снайпер подстрелил представителя ставки Гитлера.
В другой раз Номоконов обнаружил на высотке наблюдательный пункт немцев, они корректировали оттуда огонь. Неподалеку от тропы, которая вела к наблюдательному пункту, он приметил на ничейной земле валун, а перед валуном - кустарник. Всю ночь Номоконов отрывал под валуном окоп, а землю оттаскивал в своём "сидоре" к дальним кустам. Днём два офицера стали добычей снайпера, засевшего под валуном. Третий наблюдатель, хотя он уже не шёл по тропе в рост, а полз, тоже не добрался до наблюдательного пункта. Немцам не трудно было догадаться о соседстве искусного снайпера. Они перепахали снарядами всё вокруг, смешали кустарник с землей. А Номоконов сидел под валуном в своей благословенной земляной норе. Он вышел из засады следующей ночью, когда наши артиллеристы уже свели свои счёты с немецким НП на высоте.
Не всякий отличный стрелок становится снайпером. Одно дело поражать цели на стрельбище или в тире, а другое - вести опасные поединки с вражескими стрелками. Жертвой такого поединка стал земляк Номоконова и его друг Тагон Санжиев. Искусство снайпера требует одновременно смелости и терпения, прямо - таки сверхъестественного терпения, наблюдательности и спокойствия, упорства и сообразительности. Снайпер должен умело решать маленькие тактические задачи.
- Предположим, фашисты идут в атаку, - говорит Номоконов, прищурив глаз и попыхивая трубкой. - Фашисты не знают, что мы хорошо укрепили рубеж. В кого должен прежде всего целиться снайпер - в передних или в задних ?
Я беспомощно пожимаю плечами.
- Конечно, в задних, - говорит Номоконов таким тоном, будто ведёт занятие в школе снайперов. - Во-первых, фашисты не сразу узнают, что действуют снайперы. Во-вторых, если бить по задним, меньше фашистов уйдёт от пуль, когда начнут пятиться обратно... Ну, а если нужно помочь стрелкам отбить атаку ?
Я не хочу отвечать наугад и вновь пожимаю плечами. Номоконов опять прищуривает левый глаз - то ли от дыма, то ли он мысленно целится в фашистов.
- В этом случае нужно в первую очередь бить по передним. А почему ? Устроить панику. Пусть любуются, как передние будут валиться ! Но тут надо бить с разбором, чтобы не упустить из виду офицеров. Та-ак... Ну, а вот, например, два фашиста вышли из лесу, несут бревно. Они на краю полянки блиндаж строят. Когда огонь открывать ?
- Как только цель появилась, немедленно.
- Ошибка, - строго поправляет меня Номоконов. - Зачем же цель пугать ? А вдруг несчастный случай ? ( Так Номоконов называет промах ). Тогда фашисты сразу в лесу спрячутся. Лучше всего открыть огонь, когда они со своим бревном на полдороге. От леса уже ушли, а к блиндажу, за которым можно спрятаться, ещё не дошли.
- Теперь понятно.
- Ну, а какого фашиста следует снять сперва ? Номоконов, примирившийся с моей непонятливостью, не оставляет мне времени для ответа и тут же объясняет:
- Сперва нужно целить в заднего. А почему ? Если снять переднего - тот, кто идёт сзади, сразу испугается и может убежать. Лучше пусть тот, кто впереди, подумает, что товарищ сзади споткнулся и уронил бревно...
В месяцы обороны долгими часами выслеживал Номоконов фашистов. И подчас нужны были исключительная изобретательность и упорство, чтобы добиться успеха.
На одном участке фронта появился злой, глазастый и прилежный немецкий снайпер. Дело дошло до того, что он разбил пулей стекло стереотрубы, хотя её неплохо замаскировали наши артиллеристы.
Обратились к Номоконову за помощью. Он приехал в полк со всем своим снайперским имуществом - две винтовки, запасная каска, уже помятая, исчирканная пулями, большой осколок зеркала.
Наутро он начал слежку. Номоконов лежал на огневой позиции, замаскированный так, будто надел на себя не каску с зелёной вуалью, а шапку - невидимку. Когда можно было, он попыхивал своей старенькой трубкой, а когда нельзя - посасывал её холодный мундштук. Вся трубка была в чёрных отметинках: Номоконов раскалённой иголкой выжигал на ней точки - по числу убитых фашистов.
Трое суток не прекращал Номоконов слежку. Он подозревал, что фашист сидит на чердаке дома, стоящего слева, на краю деревни. Но пока это была только догадка.
Номоконов укрылся за камнями, а заряженную винтовку закрепил на бруствере необитаемого окопа. От винтовки, прихваченной для этого случая, он протянул к себе верёвку и в подходящий момент дёрнул за неё.
Фашист ответил выстрелом на выстрел. Пуля попала в бруствер, и по облачку пыли Номоконов установил направление её полета, убедился, что фашист сидит именно на том чердаке.
Теперь он уже не спускал с чердака зорких, редко мигающих глаз, не слезящихся ни от усталости, ни от ветра. Глаза его, и без того узкие, тем больше суживаются, чем пристальнее он вглядывается.
Вечернее закатное солнце осветило сзади крышу дома, и Номоконов разглядел, что одной планки в дощатой обивке чердака недостает. Он ещё раз дёрнул за веревку, привязанную к винтовке, а когда в щели на чердаке что - то блеснуло - выстрелил сам по чёрному пятну, подсвеченному сзади солнцем. Фашист, который сидел на стропилах, рухнул вниз.
Конец снайперской дуэли видел Генерал. Он пригласил Сёмена Даниловича в гости и, прослышав о его пристрастии к трубкам, подарил ему свою трубку слоновой кости, перехваченную у мундштука золотыми колечками.
- Курите, Семён Данилович, на здоровье, - сказал Генерал, торжественно вручая трубку. - Курите да почаще давайте прикуривать немцам.
Эта трубка прожила у Генерала 30 лет без малого и провоевал он с нею 4 войны...
Номоконов очень гордился подарком и даже написал об этом жене Марье Васильевне, сыну Владимиру, 18-летнему снайперу, который воевал на соседнем фронте, и двум младшим сыновьям.
Известность Номоконова быстро росла. Поэт Лебедев - Кумач посвятил ему стихотворение "Какие золотые руки, какие острые глаза !".
Где только не довелось отрывать окопы, маскироваться, высматривать цели и ловить их в оптический прицел Номоконову ! Под Старой Руссой и Выборгом, на рубежах Демянского котла и в новгородских лесах, под Белой Церковью и Киевом, в предгорьях Карпат и в Восточной Пруссии.
Ему писали начинающие снайперы, его ученики, земляки и совсем незнакомые. Девушки, освобождённые из немецкой неволи, просили отомстить за их страдания, слёзы, морщины и седые волосы. Виктор Якушин, горняк из Черемхово, просил земляка отомстить за 3-х его братьев, погибших на войне.
И только письма из далёкого дома приходили редко и шли подолгу.
2 Сентября 1944 года Номоконов, по обыкновению, охотился. Ему удалось в тот день подстрелить 3 офицеров, и взбешённые фашисты открыли миномётный огонь по ивняку, где прятался Номоконов. Один осколок просвистел у самого уха и попал в трубку. Номоконов с обломком мундштука, крепко зажатым в зубах, остался невредим. Он долго сокрушался о трубке слоновой кости и никак не мог простить фашистам такой пакости. Он был зол и огорчен так, будто его самого ранили в 9-й по счёту раз.
Семён Данилович вырезал себе из корневища молодого дуба новую трубку и приделал к ней старый мундштук, перехваченный золотыми колечками.
С новой, впрочем, давно уже обкуренной, трубкой, словно приклеенной в углы рта, я и увидел впервые Номоконова. Мы уселись на крыльце помещичьего дома. Это было в прусском фольварке с трудно запоминаемым названием, на Земландском полуострове, за Кёнигсбергом.
- Давно меня писатели из газеты не беспокоили, - мягко усмехнулся Номоконов. - Бывало, что отбоя от вопросов не было. А теперь у них заботы поважнее. Теперь танков на каждый полк приходится больше, чем тогда - винтовок с оптикой. Снайперы не в моде стали...
В словах его не было горечи.
Низко над островерхой крышей помещичьего дома шли штурмовики. Они держали путь на Гданьск. Номоконов запрокинул голову и сказал:
- Даже в небо снайперы поднялись. Вот они летают, воздушные стрелки !..
Он проводил штурмовиков долгим взглядом. Те скрылись из виду, а Номоконов ещё долго продолжал смотреть в одну точку и думал о чём - то своём.
Я сидел рядом и пытался представить себе всю исполинскую меру труда и подвига, совершённого Семёном Даниловичем Номоконовым: 360 фашистов сразил он за годы войны. Один Номоконов лишил Гитлера двух рот солдат ! А кто подсчитает, сколько фашистов уничтожили его ученики ?
Помянем же добрым словом снайперов, прилежных и наблюдательных, дальнозорких и настороженных, трудолюбивых и беспощадных героев времён обороны на Днепре, Угре, Наре, Ламе, Жиздре, в лесах Подмосковья, Смоленщины и Орловщины !
Сколько зорких глаз, прищуренных и широко раскрытых; карих, голубых, серых, зеленоватых, чёрных, васильковых; юношеских, почти стариковских и девичьих; широко расставленных и раскосых, вглядывалось ежедневно в сторону немецких позиций.
Трудно лежать часами не шелохнувшись в снегу, в грязи, сидеть на суку дерева и всматриваться вдаль. Глаз начинает моргать, затекает слезой, дергается веко. Но ещё больше устает не тот глаз, которым смотришь, а который зажмурен. Так что иногда этот второй, безработный, глаз даже лучше завязать платком.
Это они, всевидящие мстители, запретили фашистам ходить по нашей земле во весь рост, заставили их бегать, опасливо пригнувшись, ползать.
- Немец тогда сделался торопкий, боязливый, - вспоминает Номоконов и прищуривается. - Не хотел ждать, пока ты его возьмёшь на мушку.
Но всё равно сотни и сотни фашистов оказывались ежедневно пойманными в перекрестия оптических прицелов, сотни пальцев плавно нажимали на спусковые крючки, и далекие фигурки шлепались на землю - иные суматошно вскинув перед тем руки, иные уже безжизненно.
В те дни Родина только накапливала силы для ответного удара, и за надёжной спиной солдат, сидящих в глубокой обороне, монтажники собирали танки на уральском новоселье, лётчики испытывали новые марки истребителей, на полигонах производили контрольные стрельбы из новой пушки, сталевары варили бронебойную сталь для будущих танков, чертёжники, копировщики где - то за Волгой готовили карты для будущего наступления, наносили на эти карты названия немецких городов, фольварков, господских дворов.
Я развертываю лист карты, который вмещает в себя Кёнигсберг, Фишхаузен, Пиллау и тот фольварк, где мы с Номоконовым встретились. В уголке карты значится: "Составлено в 1942 г. Выпуск - декабрь 1942 г.".
- А где вы, Семён Данилович, воевали в Декабре 1942 года ?
Номоконов прищуривается, долго попыхивает трубкой и говорит:
- Под Новгородом. Леса там, между прочим, стоящие.
Во фронтовые подробности при этом Номоконов не вдаётся и задумчиво смотрит куда - то на восток.
- Соскучился я по настоящему лесу. Всё моё здоровье на хвое настояно. А в этих немецких лесах и заболеть недолго. Душу воротит ! Каждая тропинка подметена, валежник собран в кучи, деревья все одного роста и стоят по линейке, как солдаты в строю. В таком лесу и зверь жить откажется...
Номоконов мечтает как можно скорей добраться до дому и вдосталь поохотиться в тайге вместе с сыновьями.
- Трубку в зубы, двухстволку за плечи, патронташ за пояс - и пошёл !
Никогда ещё за последние 4 года дорога на далёкую Шилку не представлялась Номоконову такой короткой, хотя никогда прежде он не заезжал так далеко от родных мест.
Евгений Воробьёв. Апрель 1945 г.
