Кононова  (Виноградова)  Нинель Павловна

3 Марта 1945 года меня выписали из госпиталя. Ранение было довольно тяжёлым - вражеская пуля прошла навылет через руку и спину. Ведущий хирург майор Калашников сделал всё, чтобы сохранить мне руку, и чувство благодарности к нему не угасло до сих пор. А тогда всё во мне пело от радости. Вернулась в свою дивизию, а там, оказывается, сохранили мою винтовку, хотя это было очень трудно сделать: ранило меня во время массированного артналёта. В тот же день состоялось торжественное собрание: нам вручили награды  ( я получила ордена Красной Звезды и Славы 3-й степени ). И уже на следующее утро решила испытать, как будет действовать рука, заодно проверить бой винтовки. Нашла свободное время, выбрала в качестве мишени "отдельно стоящее" дерево, повела огонь и... получила 3-е суток ареста за стрельбу в расположении части...

Впервые на фронт, в 185-ю стрелковую ордена Александра Невского дивизию, мы прибыли из запасною полка. Было это в Белоруссии  ( точнее место не помню ). Нас разместили в холодных и сырых землянках, но то, что в них столь неуютно, мы заметили лишь под утро, такой царил душевный подъём. Ещё бы, наконец-то мы вступим в бой !   Затопили печку дровами, которые приготовили к нашему приезду. Настелили еловый лапник и, согревшись, заснули.

Передовая находилась всего в 1,5-х километрах. Оттуда доносились выстрелы, разрывы снарядов. Прежде чем окончательно погрузиться в сон, я вспоминала, как нас отпускали из школы с увольнительными в Москву. Там мы спешили в кино или в музеи. Хотя уже шёл 1944 год и гитлеровцев отогнали далеко - далеко от нашей родной столицы, на многих окнах были бумажные крест - накрест наклейки, предохранявшие стекла от воздушной волны при бомбёжках. А люди уже спокойно занимались своими делами: работали, учились. Правда, много встречалось военных, и мы влились в их поток. Не о наших ли девчатах писал Александр Кривицкий - очеркист и публицист, автор ряда книг на военные темы:

"В Москве того времени на улицах то и дело мелькали девичьи фигурки в пилотках, а потом в ушанках, в перешитых, подогнанных по росту, ладных шинельках, перетянутых жёлтыми поясами на талии. Талия - слово не из военной терминологии. Из-под пилотки выбивались кудряшки и даже локоны. Синие, серые, голубые глаза посматривали вокруг независимо и твёрдо. У их обладательниц изменилась походка, и не то чтобы совсем исчез тот легкий танцующий шаг, которым ещё царица Савская пленяла мужей древности, но он уже всё более сочетался со строевым ритмом. И в этом странном не то раздвоении, не то слиянии было что-то до такой степени милое, что хотелось, откозыряв в ответ на уставное приветствие складненького ефрейтора, остановиться, снять с него пилотку и погладить по головке".

На следующий день всё происходило так, как положено: построили, рассказали об обстановке на участке дивизии, о наших задачах, и мы - по отделениям - отправились знакомиться с передним краем. Командир батальона показал самые опасные места, в частности, то, где, пользуясь безнаказанностью, действовал вражеский снайпер. Побывали мы и на артиллерийском НП, познакомились с планом вражеской обороны, наблюдали в стереотрубу за передним краем противника. "Охотиться" в этот день не пришлось, зато в дальнейшем поработать довелось с нагрузкой.

Первой открыла счёт пара Нины Мазяровой. А вскоре пришла беда: погибла Лида Бондарева. Она двигалась по траншее, выглядывая из ячеек: что, мол, там делается ?   И вдруг прозвучал выстрел, Лида стала оседать на землю. Мы подбежали к ней, но она была уже мертва. Убил её вражеский снайпер. Было очень больно за Лиду, мы немного растерялись, а злости прибавилось. Лиду мы похороиили с воинскими почестями, с трёхкратным салютом из винтовок. Её могила находится возле польского местечка Лайски.

Смерть Лиды вселила в каждую из нас особое чувство мести. И вскоре все снайперские пары открыли счёт убитым врагам. 185-я дивизия отошла на отдых, нас передали в 143-ю стрелковую дивизию, и мы продолжали свою снайперскую работу. На первых порах я очень боялась артобстрела. Когда где-то рвался снаряд или мина, то аж в груди холодело от страха. Но мне было стыдно признаться в этом, стыдно было показать свой страх подругам, и я научилась держать себя в руках...

Впереди река Висла. На рассвете 17 Января 1945 года началась артподготовка перед большим наступлением. Наши пушки непрерывно били по вражеским траншеям. Огонь настолько был плотным, что, казалось, никто там не мог выжить. Однако, опомнившись, противник начал отвечать тоже орудийными залпами. Перед нашей траншеей дрогнула и вздыбилась земля. Взрывом оглушило, комья земли посыпались на головы. Со свистом полетели осколки. Потом снаряды падали без счёта - и впереди, и справа, и слева, и сзади. От очередного взрыва накат брёвен над землянкой неподалёку от нас встал дыбом. В грохоте мы не слышали друг друга. Появились раненые. "Вперёд !" - раздалась команда. Рота, в расположении которой я была, вырвалась из траншей, и бойцы пошли в атаку.

На самой реке Висле пришлось особенно трудно. Немцы устроили заградительный огонь: били по тонкому льду реки. Немало нашмх солдат попадало в промоины. Однако дивизия успешно переправилась через изуродованный разрывами лёд, и гнали мы фашистов без остановки около 20 километров. С этого дня наступление наших войск велось по всему фронту. Девчат - снайперов в атаки не бросали: берегли для специальной "охоты". Во время наступления мы передвигались со штабом дивизии, выполняя роль охраны, а чуть дивизия приостанавливала движение - выходили на "охоту".

Я попросилась к дивизионным разведчикам. Под польским городом Бромбергом, в лесу, противник выбросил в наш тыл десант. Разведка получила задание прочесать лес. Там, на железнодорожном разъезде, мы наткнулись на десантников. Взяли двоих в плен, но в перестрелке погиб Митя Сташко, отчаянный разведчик, хороший товарищ и скромный человек. В этом же лесу разгромили немецкий обоз, случаем оказавшийся в наших тылах.

Разведчики научили меня находчивости и решительности. В одном польском городке, когда разведрота догоняла передовые части, я зашла в дом попить воды и застала там двух гитлеровцев, переодевавшихся в гражданскую одежду. Без раздумий взяла их на прицел. Они подняли руки. Так, полураздетыми, я их вывела на дорогу. Догнала своих разведчиков, а тут откуда ни возьмись вражеский самолёт - и стал нас обстреливать из пулемёта. Мы залегли, пленные вскочили да бежать. Одного пришлось уложить, второй попросил пощады, и мы его доставили в штаб.

Вскоре наша дивизия вышла на старую польско - германскую границу, к городу Дёйч - Кроне, где фашисты очень укрепились. Пришлось их выбивать. Перед наступлением со своей снайперской парой - Дусей Ванисовой я пришла в роту старшего лейтенанта Бувалого. От него мы получили задание держать под контролем шоссе, не давать врагам скапливаться там для контратаки. На рассвете мы с Дусей устроились на седловине небольшой высотки. Прежде чем противник опомнился, мы уничтожили около 10 фашистов. Нас засекли и начали поливать пулемётным огнём, а потом обстреливать из пушки. Снаряды ложились то с перелётом, то с недолётом. Дуся говорит: "Вот гады, в вилку берут, боюсь, следующий снаряд будет наш". Но очередной взрыв был впереди и правее. Засвистели осколки. Я подумала: пронесло, и тут Дуся застонала - ранена ! Бросилась её перевязывать, однако не успела сделать это до конца: почувствовала невыносимую боль.

Нас доставили в санроту, затем отправили по госпиталям, и я рассталась с Дусей. Когда заполняли медицинскую карту, сестра спросила: "Возраст ?" - "Неполные 19", - ответила я. А 3 Марта 1945 года, в день выписки из госпиталя, мне исполнилось ровно 19 лет. Мудрено ли, что мы, уже обожжённые огнём войны, оставались всё-таки во многом девчонками. Вот и 3-е суток ареста я получила, вернувшись в свою родную дивизию, не от большой, как говорится, мудрости. Молодая была. Однако, как и все мои ровесницы, жизни своей, защищая Родину, не жалела.