Ночной аккорд

Я знал многих лётчиков, которых можно смело назвать не просто асами, а блистательными асами. Немало таких было и в рядах воздушных защитников Ленинграда. Недаром многие из них стали Героями Советского Союза. Я расскажу об одном из них - Василии Антоновиче Мациевиче.

Осенью 1941 года Старший лейтенант Василий Мациевич командовал эскадрильей 26-го ночного истребительного авиаполка. Уже тогда он слыл незаурядным воздушным бойцом.

Кстати, среди непосвященных бытует мнение, будто искусство больших мастеров воздушного боя что - то исключительное и неповторимое. Это не совсем верно. В определённой степени искусство асов равнозначно, ибо сама природа воздушного боя не позволяет до бесконечности при данной неизменной технике развивать и совершенствовать его формы и приёмы.

Конечно, у каждого такого пилота есть излюбленные приёмы, которыми он владеет виртуозно, что и создает его индивидуальный почерк. Но в цепом воздушный бой даже мастеров высшего класса состоит из различных комбинаций уже известных элементов и фигур.

Даже искусство такого аса из асов, как трижды Герой Советского Союза Александр Покрышкин, за исключением отдельных нюансов, причем чисто психологического свойства, в принципе ничего нового в себе не таит. Например, такие сложнейшие в бою фигуры, как "бочка" с зарыванием, уход от атаки скольжением или "горкой" с переходом в вираж, атака с управляемой восходящей "бочки" и с восходящей спирали, полупереворот с выходом в боевой разворот (нечто вроде обратной петли Шевиара) и некоторые другие, со временем с большей или меньшей степенью совершенства были освоены многими советскими лётчиками.

В этом отношении Мациевич, пожалуй, не очень выделялся среди остальных лётчиков. Как воздушный боец он был интересен в другом плане. Несмотря на свою молодость, Мациевич имел, если можно так выразиться, свою воздушную философию, свои взгляды на профессию лётчика. Он поднимался в воздух не просто для того, чтобы вогнать в землю ещё один "Мессершмитт", "Хейнкель" или "Юнкерс". Каждый вылет, каждый бой были для него целым миром, в котором он старался открыть для себя что - то новое, такое, что ещё больше утвердило бы его не только как лётчика и воина, но и как Человека, вновь принесло бы ему то непередаваемое словами чувство полноты жизни, без которого он не мыслил себя в кабине самолёта.

Эпизоды, о которых я расскажу, не самые яркие в военной биографии Мациевича. Но, мне думается, именно они лучше всего раскрывают особенности этого аса.

Ночью 25 Октября 1941 года над Ленинградским портом был сбит немецкий бомбардировщик "Хейнкель-111". Он взорвался в воздухе подобно складу боеприпасов, озарив огнём весь город. Я встревожился: не тяжелая ли бомба упала поблизости ?   Послал узнать. Вскоре мне доложили, что над портом сбит Хе-111, а уничтожил его кто - то из летчиков 26-го ИАП 7-го истребительного авиакорпуса ПВО страны.

Меня крайне заинтересовала одна деталь этого в общем - то обычного боевого эпизода. Мы уже приметили, что при атаке наших истребителей немецкие пилоты моментально освобождаются от бомб и спешат удрать налегке. В Октябре вражеские лётчики далеко не походили на тех Июньских, Июльских и даже Августовских завоевателей, которые всерьёз верили, что они могут вести себя в нашем небе, как им заблагорассудится. Яростные удары воздушных защитников Ленинграда быстро сбили с них спесь, и теперь фашисты действовали, как воры, пробирались в город под покровом ночи в одиночку или небольшими группами. И уж редко кто из них, настигнутый нашим истребителем, маневрировал, стремясь во что бы то ни стало прорваться к цели и как можно точнее поразить её.

Даже при прямом попадании пулемётной или пушечной очереди в баки с горючим самолёт взрывается не тотчас, а лишь во время падения, почти у самой земли. В этом случае взрывная волна уходит вверх и в стороны и глушится встречными препятствиями. А тут такой грохот. Меня заинтересовало это обстоятельство, и я решил съездить в 26-й ИАП и на месте все узнать; к тому же мне нужно было побывать в этом полку и по более существенному поводу.

Нас, командование ВВС Ленинградского фронта, очень тревожило физическое состояние лётчиков, в первую очередь пилотов истребительной авиации. В конце Октября в составе ВВС фронта (без авиации КБФ, очень малочисленной) насчитывалось всего 254 самолёта, в том числе 204 истребителя. По общему соотношению сил враг превосходил нас в воздухе примерно в 5 раз. Для отражения налётов противника наши лётчики - истребители поднимались в небо за сутки по 6 - 8, а то и по 10 раз. Это было выше человеческих возможностей. Нередко случалось, что не успевал лётчик приземлиться и зарулить к капониру, как тут же засыпал или терял сознание.

Но ленинградские лётчики не жаловались. Они понимали, что иного выхода нет. В отличие, например, от американских пилотов им и в голову не приходило, что может быть иначе. Американцы в то время 30 - 40 вылетов в месяц считали "возмутительной нагрузкой".

Чтобы сохранить кадры, не дать противнику измотать их непрерывными боями, мы организовали для лётчиков профилакторий в живописной местности на северо - востоке от Ленинграда, под Всеволожском. Но гул от часто пролетавших самолётов, артиллерийская канонада, доносившаяся с фронта и с Невы, откуда вела по врагу огонь тяжёлая корабельная артиллерия, мешали отдыху лётчиков, лишали их сна. Тогда мы перебазировали профилакторий в глубокий тыл - на восток, под Вологду. Каждую неделю туда специальным рейсом уходил транспортный самолёт с лётчиками, нуждавшимися в немедленном отдыхе.

Но временное выбытие из строя даже 15 - 20 пилотов дополнительной нагрузкой ложилось на плечи однополчан. Особенно трудно было лётчикам 7-го ИАК, им приходилось летать и днём, и ночью. Тогда командование ВВС фронта выделило из состава авиакорпуса один полк и всецело переключило его на ночную работу. Мой выбор пал на 26-й ИАП. Но прежде, чем подписать приказ, я решил побывать у лётчиков этого полка и, как говорится, пощупать материал руками.

На аэродроме меня встретил командир 26-го ИАП Подполковник Б. Н. Романов. Встретил как обычно - просто, естественно, что мне в нём всегда нравилось. Да и сама внешность Бориса Николаевича, очень интеллигентная, умное чуть продолговатое, худощавое лицо, спокойный, твёрдый взгляд светлых глаз - всё это невольно располагало к Романову.

Не спеша, но и не вдаваясь в излишние подробности, предельно чётко и ясно он доложил о состоянии полка. Оно оказалось далеко не блестящим. Более половины лётчиков составляла молодёжь, недавно прибывшая на фронт. Материальная часть была неоднотипной - И-16, И-153, Як-1 и МиГ-3. Моторный ресурс значительно выработался. Машины были латаны - перелатаны, так как редкий день лётчики возвращались с задания без дыр в плоскостях и фюзеляже.

Но в целом полк был боеспособный, имел крепкий костяк опытных мастеров воздушного боя, молодёжь тоже оставляла неплохое впечатление, и я тут же на месте сделал окончательный выбор, сообщил своё решение Романову и спросил:

- Ответственность на полк ляжет огромная. Говорите прямо: справитесь ?   Это пока не приказание, а предложение.

Борис Николаевич оглянулся на комиссара, начальника штаба, теснившихся у стен лётчиков и твёрдо ответил:

- Справимся, товарищ командующий.

- Помощь требуется ?

- Если дадите 3 - 4 опытных лётчиков, спасибо, - после недолгого раздумья сказал Подполковник.

- Дадим и даже на выбор, и завтра же я доложу о вас товарищу Жданову. Он уже спрашивал, кому мы доверим ночное небо Ленинграда. А теперь покажите героя, сбившего вчера "Хейнкель".

Романов представил мне Старшего лейтенанта Василия Мациевича. Он сразу произвёл на меня приятное впечатление. Я увидел человека лет 27, выше среднего роста, хорошо сложенного, с лицом мягким и открытым, тонкие направо зачёсанные волосы чуть прикрывали высокий хорошей формы лоб.

Я попросил его рассказать о встрече с "Хейнкелем". Но тогда меня в основном интересовали сугубо военные детали, и лишь спустя много лет, когда сел писать мемуары, я обратился к Василию Антоновичу с просьбой восстановить события той памятной ночи как можно подробнее.

В ночь с 25 на 26 Октября Мациевич патрулировал над Финским заливом. Погода для истребителя была неважная - облачность хотя и держалась высоко, но из неё непрестанно источалась микроскопическая влажная мга. Мга эта липла к лицу, к стёклам очков, земля просматривалась плохо, а впереди по курсу и вовсе ничего нельзя было разглядеть, лишь угадывались над головой тяжёлые от избытка влаги тучи. Они ползли с Балтики, как в аэродинамическую трубу всасывались в горловину Финского залива, и обрушивались на Ленинград то затяжными дождями, то вот такой липкой мгой.

В такое ненастье вражеским бомбардировщикам легче всего незамеченными прорваться к городу, и Мациевич был предельно внимателен - насколько позволяло ему самочувствие. Он очень устал, в тот день провёл уже несколько воздушных боёв в районе боевых действий 54-й армии и Невской оперативной группы, безуспешно пытавшихся разгромить Шлиссельбургско - Синявинскую группировку противника и деблокировать Ленинград.

Перед ночным вылетом Мациевич сидел за пианино и, чуть касаясь пальцами клавишей, наигрывал что - то неопределённое. Это всегда успокаивало его, снимало нервное напряжение после полетов. Иногда он закрывал глаза и покачивался в такт музыке. Романов заметил состояние лётчика. Он подошёл к нему, мягко положил руку на плечо и тихо сказал:

- Послушай, Василий, может, вместо тебя послать сегодня другого ?

- Кого ? - полуобернувшись, но не поднимая век, спросил Мациевич. - "Старики" дежурят в других секторах, а молодёжь... Рано ещё её пускать ночью.

Борис Николаевич тяжело вздохнул: Мациевич был прав. Только в Сентябре погибло 13 лётчиков. И каких !   Вася Щербак, Миша Демин, Хафиз Халиков... В Октябре не стало ещё четверых. Теперь в полку более половины - молодые ребята. Хорошие парни, рвутся в бой, но их ещё учить и учить.

- Вы знаете сами, Борис Николаевич, - некого, - сказал Мациевич, подумав о том же. - Наконец...

Мациевич хотел добавить, что он не только командир эскадрильи, но и её комиссар, и если он сдаст, что же тогда требовать от других. Но такие слова ни к чему, Романов сам прекрасно всё понимает. Отличный он командир и человек. Недаром все не только уважают его, но и любят верно и крепко.

- Ну, до встречи, - произнёс на прощанье Мациевич и стал собираться в полёт.

На улице лётчику в лицо ударило промозглой сыростью и холодом - невдалеке бушевала Ладога.

По тропинке, едва угадываемой во тьме, Мациевич прошёл к капониру. В глубине его, подсвечивая себе фонариком, возился техник. Он что - то делал под фюзеляжем.

- Что, всё дыры латаешь ? - спросил Мациевич.

- Заканчиваю, - отозвался Коротаев. - Здорово в последний раз прошил вас "Мессер" !   Возьми фриц чуть левее, и как раз по кабине бы. Везёт вам !

- Везёт ! - Мациевич невесело усмехнулся, вспомнив, как "повезло" ему в бою над нашим плацдармом возле Невской Дубровки. Если бы он в последний миг по какому - то наитию не бросил своего "Ишачка" в немыслимую, не предусмотренную никакими инструкциями фигуру, отчего самолёт как бы увяз в воздухе и перевернулся через крыло, всё его везенье на этом и кончилось бы. И-16 потерял скорость, и вражеская пушечная очередь угодила не в кабину, а в низ фюзеляжа. Немец, не снимая пальцев с гашетки, молнией пронёсся вперед. Теперь Мациевич оказался на хвосте у противника, но воспользоваться выгодой своего положения не успел. Пока он, сам удивлённый неожиданным маневром, оценил ситуацию, враг свечой ушёл в небо и скрылся в облаке.

"Да, фигуру я тогда заложил ! - подумал Мациевич. - Сам не пойму, как она получилась и что это за фигура. А вышла удачно. Надо будет попробовать её в спокойной обстановке. Это отличный уход от атаки".

- Всё в порядке, - сказал техник, вылезая из - под самолёта.

В кабине Мациевич почувствовал себя лучше. Здесь всё было привычно, сразу настраивало на твёрдую и чёткую волну боевого задания. Из кабины только один путь - в небо, в бой. Под крышей, в тепле, среди товарищей он мог ещё дать себе послабление, но сев в самолёт и ощутив всем телом его грозную силу, Мациевич мгновенно сливался с ним в одно целое и отрешался от всего, что могло мешать в полёте. Натренированная воля позволяла быстро справляться с физической усталостью и с апатией, которая нет - нет овладевала им. Правда, не в воздухе, а на земле, но всё равно это было скверно - рано или поздно такое могло произойти и в воздухе. Поэтому Мациевич раз и навсегда взял за правило: если сел в самолёт - взлетай, а взлетев - думай только о враге. Всё остальное оставляй на земле, иначе долго не навоюешь. Этому он учил и своих подчинённых.

Старший лейтенант привычно одним взглядом окинул приборы и включил зажигание. Набрав по спирали высоту, Мациевич полетел к Финскому заливу. Стрелка высотомера показывала около 5000 метров. Дальше не пускала облачность. Минут через 10 внизу смутно зачернели северные окраины Ленинграда. Среди чёрных квадратов кварталов приметно выделялись более светлые рукава Невы. Мациович взял правее и вышел к заливу около Лахты. У Кронштадта сделал плавный разворот и лёг курсом на Ленинград. Над заливом машину стало трепать. Иногда истребитель зарывался в облака. Мациевич понял, что облачность неровная по своей нижней кромке, и несколько снизился.

Над морским портом Мациевич ввёл истребитель в плавный разворот и, пока выполнял его, смотрел вниз на город. Ленинград затаился и молчал. Во тьме разбегались улицы и проспекты, в тревожном блокадном сне забылись сотни тысяч людей. Но даже этот напряжённый сон в любую минуту мог быть прерван пронзительным воем сирен, а для многих стать и последним, если он, Мациевич, упустит ночного врага.

До сих пор Старшему лейтенанту никак не удавалось сбить противника ночью. Несколько раз он встречался с "Хейнкелями" и "Юнкерсами", но они, моментально освободившись от бомб, уходили. В конце концов это было главное, и всё же Мациевич досадовал на себя. Ему требовалась настоящая победа - уничтоженный враг. Нужно было хоть раз испытать радость от такой победы в ночном бою, чтобы увереннее чувствовать себя в кабине самолёта и ночью. Только такое, физическое ощущение поверженного врага могло утвердить Мациевича как воздушного бойца и в ночном небе. Он твёрдо знал это. Так было с ним и тогда, когда он сражался днём. Лишь увидев, как от его очереди задымил первый фашистский самолёт, Мациевич по - настоящему почувствовал себя лётчиком - истребителем, поверил в свое мастерство и в самого себя.

Последующие победы к этому чувству мало что прибавляют. Они только шлифуют мастерство и укрепляют волю. Для утверждения же себя в собственных глазах как боевого лётчика главная победа - это первая победа. Она, как первый удачный аккорд в музыке, настраивающий слушателя на нужный лад.

Однажды при разборе одного боя Мациевич сказал своему ученику Диме Оскаленко, что для молодого лётчика - истребителя обязательно хоть раз почувствовать такой аккорд. Только тогда родится настоящее чувство победы, а с ним - вера в себя.

Но вот этого - то чувства победы, необходимого для утверждения себя как и ночного пилота, именно и недоставало Мациевичу при встречах с пиратствующими "Юнкерсами" - ночниками. Нужно было, чтобы победный аккорд прозвучал и в ночном небе, и тогда на смену торопливости, которая, вероятно, и портила ему до сих пор всё, придут выдержка, хладнокровие и расчёт.

Мациевич посмотрел на часы: минуло 45 минут, как он в воздухе. Глянул вниз. Далеко во тьме еле - еле просматривались очертания острова Котлина, и Мациевич вдруг вспомнил, как в прошлое дежурство он вот так же, глядя на Кронштадт, заметил яркую вспышку, появившуюся где - то в районе Стрельны.

Он, как и сейчас, в такой же липкой тьме подлетал к Кронштадту. Впереди по курсу вдруг посветлело. Мациевич инстинктивно обернулся, и тут же за спиной его возник глухой раскатистый гул. Мациевич сразу понял: по городу стреляет тяжёлое осадное орудие. До этого дня фашисты со стороны Стрельны не вели огонь по Ленинграду. "Теперь и отсюда станут бить. Надо накрыть их", - подумал он. Над Стрельной вновь озарилось небо и затем где - то в городе сверкнул багровый отсвет. Повинуясь первому чувству, Василий ввёл самолёт в крутой вираж, но тут же взял себя в руки - покинуть боевой пост в небе он не имел права. Но и невыносимо было оставаться безучастным свидетелем этого варварского обстрела, и Мациевич дал себе слово добраться до гитлеровских артиллеристов.

Воспоминание это разожгло сердце летчика. Не долетев до Кронштадта, он развернул машину и повел её к Стрельне. Неудержимо потянуло пройти над местом, где, задрав к небу тупорылое жерло, пряталась вражеская мортира. Но сегодня она молчала. От Стрельны Мациевич повернул к морскому порту. Истребитель несколько раз встряхнуло.

Вдруг оправа и чуть выше появился и исчез багровый отсвет - след от раскаленных струй выхлопных газов. Это был враг. Он крался нод самой кромкой, крался к спящему городу. Зашёл со стороны моря, рассчитывая, что над заливом легче подойти к городу незамеченным.

"Уже с оглядкой действует, щель ищет", - подумал Мациевич и слегка потянул ручку управления на себя. "Ишачок" послушно полез вверх. Снова блеснула багровая струйка выхлопного газа немецкого бомбардировщика. Старший лейтенант прибавил оборотов винту. Он решил пристроиться в хвост противнику, присмотреться и ударить наверняка. Но тут машину встряхнуло, и след врага пропал. Мациевич чуть высунулся за борт, в лицо ему ударило резким колючим холодом, и он понял, что влез в облака. Он не успел подумать, как рука сама собой отжала ручку управления, и истребитель вывалился под нижнюю кромку облаков.

Мациевич решил ловить врага снизу: рано или поздно, но бомбардировщик выйдет из облачности, подставит свое брюхо и тогда всё будет зависеть от того, сумеет ли он быстро обнаружить бомбардировщик, пристроиться к нему и точно поразить цель.

"Только бы не проскочить вперёд", - подумал Мациевич.

Он посмотрел на приборы. Скорость была великовата, и лётчик уменьшил её. Насколько позволяли привязные ремни, он весь подался вперёд, до боли в глазах всматриваясь во тьму. И вдруг не столько увидел, сколько ощутил тёмную громаду бомбардировщика. Бомбардировщик висел почти над самым И-16, из - под левой плоскости его вырывалась мерцающая багровая струйка выхлопных газов - единственная путеводная ниточка, готовая оборваться каждую секунду. Струйка качнулась и взмыла вверх. Мациевич понял, что командир экипажа вводит машину в правый разворот со снижением.

Все решали секунды. Нужно свалить врага одним ударом, иначе он сделает маневр и уйдёт. Сбросит бомбы куда попало и улизнёт. И опять полупобеда, опять ожидание новой встречи в ночном небе, опять молчаливые сочувствующие взгляды товарищей и подавленный вздох Димы Оскаленко. Ведь не утаишь свою встречу с врагом, не скажешь, что её не было.

Какие томительные изматывающие секунды !   У Мациевича от напряжения взмокли ладони и лоб покрылся испариной. Пора действовать, пока ещё не оборвалась жиденькая светящаяся ниточка, связывающая его с противником.

Мациевич нацелился носом "Ишачка" под центроплан бомбардировщика и прибавил скорость. Бомбардировщик ещё надвинулся на истребителя, и тогда Мациевич нажал кнопку. Под плоскостями И-16 вспыхнули яркие огоньки, самолёт слегка встряхнуло - это со своих направляющих соскользнули реактивные снаряды. Узкие и длинные, они двумя тройками понеслись к бомбардировщику. Каким - то шестым чувством Мациевич уловил, что эресы поразят цель и, чтобы взрывом не разнесло и его самолёт, до отказа выжал левую педаль, стремясь по крутой спирали уйти из опасной зоны. Но не успел. Эресы взорвались разом, все шесть. Вероятно, они угодили в бензобаки, так как из "Хейнкеля" вырвалось яркое огромное облако, и в тот же миг над головой советского лётчика будто бы раскололось небо. Мощная взрывная волна точно перышко подхватила лёгонький истребитель, закрутила его в своем огненном водовороте, перевернула вверх колёсами и швырнула в тёмную бездну. Мациевич больно ударился головой, но сознания не потерял, только на какое - то время притупились чувства и по телу разлилась слабость.

Мациевич долго и безуспешно пытался вывести машину из беспорядочного падения. "Ишачок" упорно не слушался рулей и стремительно нёсся к земле. Мациевич ловил вырывавшийся из рук и больно бивший по ним рычаг управления.

Наконец, рули перестали болтаться, через их упругое трепетанье Мациевич почувствовал силу воздушного потока и, осторожно работая ими, стал выводить самолёт из отрицательного пикирования. С трудом, как - то странно подрагивая, истребитель взмыл в небо в нескольких десятках метров от поверхности Финского залива. Мациевич еле - еле дотянул до аэродрома. Машину временами так сотрясало, что, казалось, она вот - вот рассыплется, и Мациевич на всякий случай освободился от привязных ремней.

Но вот внизу знакомая до мельчайших подробностей лента железной дороги, за ней - аэродром. Уже кто - то подсвечивал прожектором, указывая место посадки. Мациевич сбавил скорость, машина на секунду как бы зависла в воздухе и колёса коснулись земли.

Вылез из кабины он не сразу. Откинувшись на спинку сиденья, он несколько минут сидел не шевелясь, ни о чём не думая, совершенно выдохшийся и неспособный оценить даже то великое счастье, что земля снова под его ногами, что где - то далеко от Ленинграда уже родился новый день и день этот он увидит собственными глазами, ещё один день жизни.

Когда утром Старший лейтенант увидел своего "ястребка", то лишь горестно махнул рукой: взрывной волной так сильно деформировало плоскости, что их необходимо было менять.

- Долго, - имея в виду срок ремонта, сказал Мациевич и посмотрел на небо.

- Но ведь нужный тебе аккорд прозвучал, - заметил Оскаленко. - А ты сам говорил, что это главное.

- Верно, главное, - помедлив, ответил Мациевич. - Но я не говорил, что сбитый враг - твой последний враг.