Обиралов Виктор Григорьевич

Я не подвержен страсти коллекционирования. Но к "причудам" собирателей отношусь не просто терпимо, а более того - уважительно. У меня, например, не хватило бы сил оставить пайку хлеба, выдававшуюся в Ленинграде зимой 1941 года. А вот мой бывший начальник Василий Иванович Цветков сумел сохранить кусочек землисто - чёрного хлеба. Думается, что это один из волнующих экспонатов его домашнего музея.

Мои реликвии здесь не идут ни в какое сравнение. К тому же, я ничего специально не собирал, всё оседало у меня, так сказать, по ходу работы. Даже шлем дважды Героя Советского Союза Петра Афанасьевича Покрышева и тот очутился у меня совсем не как экспонат. Ещё в 1942 году, увидев, что, готовясь сесть в самолёт, я поглубже нахлобучиваю ушанку, Покрышев сказал:

- Человек, который служит в авиации и которому время от времени приходится бывать в воздухе, должен иметь лётный шлем.

И он подарил мне свой старый шлем. Старый не по изношенности, а потому, что в этом отличнейшем шлеме не было наушников. Покрышев уже летал на самолёте с радиостанцией и потому пользовался не шлемом, а шлемофоном.

Но так как я не одержим страстью собирательства, то шлем Петра Покрышева стал собственностью музея средней школы № 1, пионерская дружина которой носит имя прославленного ленинградского аса.

Распрощался я и с рукописной листовкой, посвящённой невероятному по неравенству сил воздушному бою, происходившему 28 Мая 1942 года. Ценность этой листовки не только в том, что на ней помещены портреты 6 наших лётчиков, вступивших в бой с 70 немецкими самолётами, но и в том, что она выпущена... в одном - единственном экземпляре. Теперь у меня хранится лишь акт о том, что представитель музея истории Ленинграда принял листовку, выпущенную в 286-м истребительном авиационном полку. В том же акте значится и комсомольский билет № 2338124, принадлежавший одному из участников этого боя Николаю Алексеевичу Устинову. В графе "степень сохранности" сказано, что листовка "немного на сгибах стёрта", а комсомольский билет "пробит осколками".

Теперь, решив рассказать о бое 6 против 70, я должен был воспользоваться принадлежавшей мне когда-то листовкой уже как музейным экспонатом. Разумеется, были у меня и другие материалы, в частности старые записи, сделанные со слов самих участников боя, и даже специальный приказ по фронту. Пожалуй, с него, с приказа № 0133 от 29 мая 1942 года, подписанного командующим фронтом Генерал - лейтенантом Л. А. Говоровым, членом Военного совета секретарем ЦК ВКП(б) А. А. Ждановым, членом Военного совета дивизионным комиссаром А. А. Кузнецовым, начальником штаба фронта Генерал - лейтенантом Д. Н. Гусевым, и следует начать. Вот он:

"28.05.1942 г. группа лётчиков в составе 6 И-16 из 286-го ИАП под командованием Старшего лейтенанта Обиралова, выполняя боевую разведку в районе Мга - Пустынька, в 10:00 встретила самолёты противника в количестве до 50 бомбардировщиков под прикрытием 20 истребителей.

Особо героический подвиг совершил молодой пилот - сержант С. П. Котельников, прибывший на Ленинградский фронт 7.05.1942 г. Активно участвуя в бою, он получил 3 ранения, но, несмотря на это, продолжал вести бой, зажёг немецкий бомбардировщик и бил его до тех пор, пока не вогнал в землю. Пилот Котельников, несмотря на большую потерю крови от полученных 3-х ранений, из боя не вышел, привёл самолёт на аэродром, выпустил шасси и благополучно совершил посадку. Самолёт имел 46 пушечно - осколочных и пулемётных пробоин, перебит лонжерон и разрушен скат правой ноги шасси".

Инициативу и самоотверженность 6 лётчиков 286-го полка командующий поставил в пример всем лётчикам, объявил героям неравного боя благодарность и приказал представить их к правительственным наградам. Приказ зачитывался всему личному составу авиационных частей Ленинградского фронта и Краснознамённого Балтийского флота.

Задача, которую поставили перед вылетом 6 лётчикам, была довольно скромной - разведать ближайшие тылы противника. Напутствуя их, командир полка подчеркнул, что при встрече с противником целесообразно уклониться от боя. Главное для них - разведка. О порядке выполнения задания тоже условились перед вылетом потому, что доживающие свой век "Ишачки" не имели радиостанций. Правда, "доживающие" ещё неплохо воевали. Им недоставало скорости, зато они были вертлявы, как головастики, на которых, кстати говоря, эти самолёты чем-то походили. И ударить они могли чувствительно, особенно после того, как в дополнение к пушке и пулемётам им поставили приспособления для реактивных снарядов. Но то, что самолёт был "глухонемым", не соответствовало новым условиям воздушного боя.

Итак, заранее было определено, что основную задачу по разведке решают Старший лейтенант Татарчук и его ведомый Младший лейтенант Горбачёв. Для того чтобы они могли заниматься своим делом спокойно, поминутно не озираясь, сзади и выше будет идти группа прикрытия во главе со Старшим лейтенантом Обираловым. В случае внезапного появления немецких истребителей ей и надлежало не дать в обиду разведчиков.

Обиралов, назначенный старшим всей группы, посмотрел на Котельникова и Устинова, но сказал, обращаясь ко всем:

- Ни при каких обстоятельствах не расползаться в разные стороны. О том, что пальцы сильны, лишь когда они сжаты в кулак, вы и без меня знаете. Но я эту истину проверил в бою. Пришлось как-то моей четвёрке и четвёрке моего товарища драться с 18 немецкими истребителями. Получилось так, что, вместо того чтобы орудовать кулаком, мы начали бить как бы растопыренными пальцами. Вот нам и всыпали по первое число. Друга моего подбили, он едва до аэродрома добрался, а меня немецкие истребители гоняли до тех пор, пока не остановился мотор - с пустыми баками я сел на лед Ладожского озера. Выбрался из самолёта, на нём штук 20 пробоин. Так и куковал на льду, пока не подвезли горючее.

- А друг, которого подбили, это я, - улыбнулся Старший лейтенант Татарчук. - Всё полностью подтверждаю и советую держаться друг за друга зубами. - И тоже посмотрел на Устинова и Котельникова.

Эти ребята только - только появились в полку, и никто ещё не знал, на что они способны. Худощавый, выглядевший совсем мальчишкой Котельников старался держаться в тени. Он как бы стеснялся своей молодости.

Начать разведку Алексею Татарчуку так и не удалось. Впереди зарябило от точек, похожих на мелкие чернильные брызги. Даже хотел протереть лобовое стекло. Случалось ведь, что пятнышко на стекле начинало казаться самолётом. Но стекло было чистым. Стая птиц ?   Нет, как птицам забраться на такую высоту... И тут же всё понял: самолёты. Такого количества машин Алексей ещё не видел. Недавно во главе пятёрки он дрался с 12 "Мессерами", но сейчас на них шло не 12, а во много раз больше.

Будто соизмеряя силы, он оглянулся. Следом летел самолёт, из открытой кабины которого, как из глубокой мотоциклетной коляски, виднелись только голова и плечи лётчика. За большими, в пол-лица очками не узнать Мишу Горбачёва, но чувствуется, что он насторожился - голова подалась вперёд. Ещё дальше силуэты остальных 4-х самолётов. Наверное, и Обиралов уже заметил немецкие машины. На всякий случай Татарчук качнул крыльями: дескать, погляди, что делается впереди.

А впереди темнели уже не точечки брызг, а чёткие, точно вычерченные тушью силуэтики самолётов... Ну как тут было не вспомнить напутствие командира полка: "При встрече с противником лучше уклониться от боя. Главное - разведка".

Уклониться от боя ?   Конечно, задание тогда будет выполнено, но ведь эти самолёты идут в сторону Ленинграда !   Как же быть - высматривать, что творится на железнодорожных станциях, захваченных немцами, искать колонны на шоссе и просёлках или всё-таки атаковать самолёты ?

Словно бы собираясь посоветоваться со своим ведомым, Алексей Татарчук снова мельком оглянулся на Михаила Горбачёва. Тот по-прежнему шёл следом. В нём можно было не сомневаться. Татарчук метнул короткий взгляд на летевшего во главе четвёрки Виктора Обиралова. Этот тем более не подведёт. Есть опыт и у Ивана Братушко. Но как поведут себя в таком необычном бою новички ?   И главное, ничего им не подскажешь. Тяжело без радиостанции.

Первая шестёрка немецких бомбардировщиков уже близко. Следом за ней, кто выше, кто ниже, шли другие группы. Татарчук успел прикинуть, что их 8 и в каждой не меньше 6 бомбардировщиков. А над всей этой стаей - истребители. Алексеи Татарчук бросился навстречу головной группе бомбардировщиков. Те сразу метнулись в разные стороны. Татарчук прижался лбом к маленькой, обтянутой кожей подушечке, торчавшей перед прицелом. Тонкие линии перекрестья уже перечеркнули "Хейнкель-111". Но тот неожиданным рывком выскользнул из прицела. Алексей бросился за ним и, когда пересекающиеся линии оказались впереди бомбардировщика, утопил гашетку. Хлестнула светящаяся струя трассирующих пуль, и бомбардировщик, торопясь уйти, наткнулся на губительную очередь.

Увидев, что "Хейнкель" загорелся, Татарчук круто развернулся. Выскочивший наперерез немецким истребителям Миша Горбачёв с трудом отбивался от них. Отпугнув несколькими очередями истребителей, Татарчук снова рванулся к бомбардировщикам. Горбачёв сделал то же самое. Врезаться в строй бомбардировщиков было выгодно во всех отношениях: спасаясь от атак, те шарахались в стороны. Это нарушало единство их действий и, кроме того, сковывало "Мессеры". В такой кутерьме немецким истребителям было недолго попасть в свои же бомбардировщики.

Ниже с другой группой дрались Обиралов и Устинов. Уже потом Николай Устинов рассказывал мне, что ему казалось, будто ведущий слишком медлит. Хотелось выскочить вперёд и одним ударом добить "Хейнкель". К счастью, он не поддался этому соблазну. К счастью, потому, что как раз в это время за Обираловым увязались 3 Ме-109. Устинов бросился на того, который был ближе всех к командиру. Боясь оказаться в прицеле, фашист отвалил в сторону.

Устинов развернулся на второго, но и он не принял боя. Уже атакуя 3-го, увидел, что бомбардировщик, за которым гнался Старший лейтенант Обиралов, теряя высоту, падает...

Тяжелей всех досталось 3-й паре. 20-летний Иван Братушко не относился к числу бывалых лётчиков. Его ведомый Сергей Котельников, хотя и был старше своего ведущего, имел ещё меньше боевого опыта. Впрочем, возраст на войне не главное. Обиралову и Татарчуку было всего по 22 года, а они уже командовали эскадрильями !

Угадав в Котельникове новичка, вражеские истребители завертелись вокруг него, как воронье, почуявшее добычу. В правом крыле самолёта сержанта Котельникова уже светилась дыра, в фюзеляже темнела пробоина. В левом сапоге лётчика стало мокро от крови. Нажимая при разворотах на педаль, он испытывал сильную боль. А нажимать надо было - приходилось вертеться волчком.

Потом Котельникову обожгло левую руку, он почувствовал, как по ней потекло что-то тёплое, и тут же рукав побурел от крови. "Мессершмитты" опять шли в атаку. Котельников развернулся им навстречу. Они отпрянули, а рядом оказался отбившийся от группы "Юнкерс". Прильнув к прицелу, молодой лётчик пошёл на него. Вдруг, будто сбившееся с резкости изображение, бомбардировщик начал расплываться. Лётчик почувствовал, что у него кружится голова. Он затаил дыхание, словно это могло остановить подступавшую тошноту, и дал длинную очередь...

Бомбардировщик затрясся. Это Котельников видел хорошо, потому что "Юнкерс", как бы вынырнув из тумана, снова обрисовался чётко, ясно. Левое крыло его отломилось и несколько мгновений летело рядом с опрокинувшимся бомбардировщиком, потом уплыло в сторону и быстро завертелось...

Сильный удар в бедро заставил Котельникова забыть о падающем "Юнкерсе". Увлекшись погоней за бомбардировщиком, Сергей не заметил "Мессер". И вот расплата: ещё одна рана, и ко всему самолёт стал совсем плохо слушаться рулей. Если бы не Иван Братушко, отогнавший Ме-109, не избежать бы Котельникову ещё одной его атаки.

Лётчики потеряли счёт времени. Но счёт патронам и снарядам в бою не потеряешь. Когда оружие перестает стрелять, всё ясно - иссякли боеприпасы. А кончать бой нельзя. Как прекратишь его, если истребители противника наседают всё злее ?   Они во что бы то ни стало хотят отомстить за сбитые бомбардировщики.

На Алексея Татарчука бросилось сразу 3 Ме-109. Вывернувшись из-под удара, он сам пошёл на ведущего этой тройки. Тот не принял лобовой атаки. Татарчук пошёл навстречу второму "Мессеру". Но он последовал примеру ведущего - отвернул в сторону. Третьего, тоже лобовой атакой, отогнал ведомый Татарчука - Горбачёв.

Всё это уже без единого выстрела. Кончились боеприпасы, к концу подходило горючее. Выходить из боя можно было с чистой совестью. Уже 3 бомбардировщика догорали на земле, остальные, так и не собравшись, летели вразнобой, поворачивали обратно. Но выйти из боя нашим истребителям было непросто. Развернуться, подставить спину "Мессерам" - равносильно самоубийству. Вражеские истребители не замедлили бы воспользоваться этим.

И вот, когда горючего оставалось в обрез, Старший лейтенант Алексей Татарчук, начавший этот нелёгкий бой, дал сигнал прекратить его. Словно подхваченный волной, качнулся его самолёт. Никто ещё не успел подумать о том, что последует за сигналом "внимание", как машина Татарчука сорвалась вниз. Остальные последовали за ней. Выйдя из пике недалеко от земли, самолёты затерялись на фоне леса.

Первым дали сесть Сергею Котельникову. Все видели: молодой лётчик с трудом ведёт свою машину. Думали, виной всему дыры в крыле и фюзеляже. О том, что он трижды ранен, что временами теряет сознание, - никто не догадывался. А он, собрав последние силы, посадил машину по всем правилам - на 3 точки. Но выбраться из кабины уже не смог. Подбежавшему командиру сказал только два слова: "Задание выполнено..."

Орден Красного Знамени Сергею Котельникову вручали в госпитальной палате. А в полку он появился только через несколько месяцев, да и то принесли его на носилках. Раны у Котельникова не заживали, и врачи решили отправить его с попутным транспортным самолётом на Большую землю.

- А Николай Устинов где ? - спросил Котельников. - Читал про него. "Правда" писала, что за 2 дня он сбил 3 самолёта. И про другие его атаки читал, и про его 143 боевой вылет, когда на глазах у всей пехоты он зажёг фашистский самолёт. Молодчина Николай. Не загордился он ?

- Не загордился, - сказал комэск Обиралов. - Лежит в госпитале. Не повезло ему. Ранам нет счёта, и руки перебиты.

Тут же Котельников узнал, почему не пришёл проводить его Миша Горбачёв. Он облетывал отремонтированную машину, когда прямо над аэродромом на него свалились 3 "Мессера". Про Горбачёва говорили, что в бою у него голова вертится на 360°. А над своим аэродромом он заметил врагов слишком поздно и погиб. Истребители появились совершенно внезапно, - от линии фронта до этого аэродрома было менее минуты лету.

Тягостно было Сергею Котельникову улетать из Ленинграда. Собственно, в самом городе он так и не успел побывать. Мечниковская больница, превращённая в госпиталь, не в счёт. Что он мог увидеть из окна палаты - деревья да пустырь городской окраины ?

Когда сказали, что можно нести раненого к самолёту, лицо Сергея стало растерянным. Он разлучался с Ленинградом, которого не видел, но о котором много знал. И с лётчиками было нелегко расставаться, хотя не со всеми он успел как следует подружиться. В сущности, по-приятельски они сошлись только с Николаем Устиновым, с которым познакомились ещё в тыловом запасном полку, где вместе дожидались отправки на фронт.

Уже из самолёта Котельников крикнул:

- Привет Николаю !   Пусть поправляется, вернусь - ещё повоюем !

Но воевать им вместе больше не пришлось. Судьба разбросала их в разные стороны, и в своих скитаниях по госпиталям они потеряли друг друга. Случайно оказавшись при проводах Котельникова, я и подумать не мог, что много лет спустя именно мне доведется свести этих двух лётчиков, участвовавших в нашумевшем бою 6 против 70. Но об этом потом. Сейчас важнее другое - что же произошло с Николаем Устиновым, который за несколько месяцев пребывания в полку стал известен, пожалуй, всем лётчикам Ленинградского фронта. И не только лётчикам.

О его победах часто писалось в газетах. Именно ему вручили подарок, к которому была приложена справка следующего содержания:

"Фотоаппарат типа "Лейка"  (марка "Кодак")  вручён 20.08.1942 года Младшему лейтенанту Н. А. Устинову, как лучшему боевому лётчику, проявившему особую доблесть в боях с немецко - фашистской авиацией. Фотоаппарат прислан через НКИД трудящимися города Тегерана с просьбой о вручении лучшему лётчику фронта".

Товарищи шутили, что теперь Устинов сможет запросто подтверждать свои победы фотографиями. Для этой шутки были основания. Сбитым вражеский самолёт считался только в том случае, если падение его подтверждалось наземными войсками. Если он врезался в землю за линией фронта, подтвердить победу могли лётчики, участвовавшие в этом бою. Но создавались и непредвиденные ситуации. Буквально за несколько дней до вручения Николаю Устинову подарка, присланного из Ирана, в полку произошёл такой случай.

Командир эскадрильи Алексей Татарчук взлетел, а у его ведомых произошла какая-то заминка. По всем правилам, он должен был подождать их, но, увидев, что со стороны Тосна к нашему переднему краю в районе Усть - Ижоры приближаются 9 "Юнкерсов", кинулся им наперерез. Ведущий Ju-87 уже пикировал, однако очередь в живот не дала ему отбомбиться. Второго удалось настичь, когда он выходил из пике. Остальные, видя это, повернули обратно и, прижимаясь к земле, ушли. Впрочем, и падающим "Юнкерсам" удалось перетянуть через линию фронта.

Ведомые Татарчука не поспели даже к шапочному разбору: над передним краем царило спокойствие. И когда, вернувшись на аэродром, Алексей Татарчук доложил о случившемся, ему, откровенно говоря, не поверили. Даже любимец лётчиков замполит Георгий Агеевич Лобов, знавший толк в воздушных боях, потому что сам участвовал во многих из них, пожал плечами. Ему тоже не верилось, что за какие-нибудь несколько минут Татарчук успел свалить 2-х немецких пикировщиков.

Пожал плечами и Татарчук: дескать, воля ваша - хотите верьте, хотите нет. Как он мог доказать, что через 7 минут после взлёта сбил 2 вражеских бомбардировщика, если даже его ведомые не видели этого ?

Но спустя несколько дней свидетель необычной победы Алексея Татарчука всё-таки обнаружился. В расположенную близ аэродрома парикмахерскую зашел артиллерист.

- Разрешите, товарищи лётчики, вашей цивилизацией попользоваться, у нас такой прелести нет, а меня на завод командировали насчёт кое-какого ремонта. Сами понимаете, неудобно артиллеристу являться к рабочему классу с поповской шевелюрой.

Авиаторы потеснились. Артиллерист пристроился на краю скамейки и вздохнул:

- Благодать у вас, тишина.

Помолчал, но недолго. Он был из тех людей, которым молчать невмоготу.

- Видел, - говорит, - на днях работу одного летуна. Поверите, из всех траншей ему аплодировали, ну прямо как в цирке. Под вечер появились 9 "Юнкерсов", идут строем, как на парад. Первый уже прицелился в нас и нырнул, будто утка за червяком. А тут, откуда ни возьмись, наш истребитель - лобастый такой коротыш. Догнал он "Юнкерса" и в один миг зажёг. Потом порешил и второго. Остальные 7 пикировать не стали, а, к превеликому нашему удовольствию, ушли не сбросив бомб.

Один из лётчиков вскочил и закричал на всю парикмахерскую:

- Так это же "Юнкерсы" нашего Алексея !

Лётчики подхватили опешившего артиллериста и потащили в штаб, пообещав, что потом посадят его к парикмахеру вне всякой очереди и за счёт авиации обработают двойной порцией одеколона.

Так что шутка относительно фотографий, которыми Устинов сможет подтверждать свои победы, была не случайной. Кстати, у меня есть снимок догорающего истребителя противника, сбитого Николаем Устиновым. Сделан, правда, этот снимок не им. Тогда у него ещё не было фотоаппарата. Да и большой надобности в этом снимке не было, - вражеский самолёт упал рядышком с аэродромом, на котором базировались наши штурмовики. Они только что побывали над Лиговом, где под прикрытием истребителей звена Устинова нанесли удар по немецким войскам. Уже сели штурмовики, сели ведомые Устинова, как вдруг появились 3 вражеских истребителя. Момент они выбрали, надо сказать, самый удобный: сбить самолёт, когда он заходит на посадку, - пустое дело. Ещё проще обстрелять машины, которые не успели даже зарулить в укрытие.

Уже выпущенные для посадки шасси Устинов "поджимал", идя в лобовую атаку. При этом ещё и высоту набирал, так как находился значительно ниже своих врагов. А в воздушном бою, как любили говорить лётчики, кто выше - тот и пан.

Помочь ему никто не мог. Тот, кто попытался бы подняться в воздух, прямо на взлёте стал бы самой настоящей мишенью. Поддержать Устинова огнём с земли тоже не представлялось возможным: в круговороте боя самолёты носились так, что, целясь во врагов, недолго было попасть в Устинова. Положение создалось тяжелейшее. Был момент, когда всё казалось конченным - в то время как он атаковал одного врага, второй атаковал его самого и уже, что называется, сидел у него на хвосте.

Каким-то невероятным рывком Устинов настолько резко бросил свой самолёт в сторону, что гнавшийся за ним истребитель проскочил вперёд. А ещё через мгновение враг уже был в прицеле... Фотографию этого упавшего рядом с нашим аэродромом самолёта  (после того как Устинов сбил его, остальные 2 ушли)  я привожу в этой книге.

Что же касается самого Устинова, то пустить вход свой фотоаппарат ему так и не довелось. Вскоре после того, как ему вручили подарок, Николай не вернулся с боевого задания. Только на 3-й день стало известно, что лётчик лежит в медсанбате. Его привезли в Ленинград, сделали несколько операций, и уже потом удалось узнать подробности случившегося с ним в бою над Урицком. В тот день это был уже 8-й вылет комсомольца Устинова. И каждый из них неизменно сопровождался боями.

Летом 1942 года, чтобы подавить возросшую активность войск Ленинградского фронта, гитлеровцы усилили действия своей бомбардировочной авиации. "Юнкерсы" под прикрытием "Мессеров" по нескольку раз в день пытались бомбить наши наземные войска. Лётчики - истребители почти не отдыхали. Лишь во время заправки самолётов горючим и боеприпасами удавалось немного полежать на траве. Усталость давала о себе знать, но летать надо было: пехотинцы ждали поддержки.

Искать воздушного противника в этот день не приходилось. Уже подлетая к линии фронта, Устинов увидел фашистские самолёты. Один из них пролетал над нашим передним краем. Двумя пулемётными очередями Николай отогнал его, но в это самое время со стороны Финского залива появились 4 Ме-109. Развернувшись им навстречу, Устинов выпустил 2 реактивных снаряда.

Уже разрыв такого снаряда, с большим чёрным облаком и резким, как бы рваным, звуком, производил весьма сильное впечатление. О самом ударе и говорить нечего. Немецким лётчикам, несомненно, приходилось видеть, как от прямого попадания этой "штуки" самолёт разваливается на куски. Даже непрямое попадание оставляло слишком мало шансов на спасение. Разорвавшийся реактивный снаряд, или, как его попросту называли, "эрэс", расшвыривал множество осколков. Потому-то чётверка "Мессеров" и рассыпалась в разные стороны. Потому-то она всячески избегала лобовых атак Устинова. Только один из гитлеровцев решился на встречную атаку, но тут же поплатился за это.

Устинов едва успел проводить взглядом падающего врага, как был оглушён. Его обдало удушливым запахом пороховой гари. Почему-то сама по себе покачивалась из стороны в сторону ручка управления. Только теперь он понял, что падает...

Притупившееся было сознание мгновенно обострилось. Лётчик понимал, что надо скорей схватить ручку, изо всех сил сжать и потянуть к себе. Но правая рука не подчинялась. Повёл плечом. Она только безжизненно качнулась, словно была перерублена и держалась лишь благодаря туго застегнутому манжету гимнастёрки. И левая рука не повиновалась, она тоже висела, как плеть.

Сколько же он падает и сколько оставалось до земли ?..   Поискал глазами высотомер, однако на приборной доске его не оказалось. И вообще не оказалось ни одного целого прибора. А ручка управления, словно поддразнивая лётчика, то приближалась к нему, то вновь отдалялась. И никак не ухватить её. Оставалось одно: дотянуться до вытяжного кольца парашюта.

Но и с кольцом Устинов не справился. Руки словно наполнились болью и совершенно не слушались. Болели не только они, но и грудь, правая нога, левый глаз...

Земля вращалась, откатывалась назад и снова появлялась перед самолётом. Очертания её росли, делались резче... Неужели через несколько секунд конец всему ?   Сейчас оборвётся сверлящий уши тягучий свист. Сейчас перестанет покачиваться ручка управления... Как бы дотянуться до этой отполированной ладонью ручки...

И вдруг, изловчившись, Устинов подцепил её ногой, подтянул к себе и сжал коленями. Самолёт выровнялся, падение прекратилось. Неловко ёрзая по сиденью, лётчик одной ногой по-прежнему придерживал управление, а другой стал нажимать педаль. Машина развернулась. Теперь она летела в сторону Ленинграда... Потом, ногами же, начал двигать ручку управления вперёд. И вот самолёт заскрёб фюзеляжем по земле.

Сел Устинов настолько близко от передовой, что гитлеровцы открыли по самолёту стрельбу. Однако несколько смельчаков - пехотинцев пробрались к месту вынужденной посадки истребителя и унесли тяжелораненого лётчика.

Потом в борьбу вступили врачи. Им пришлось вынуть из Устинова до сотни осколков. Почти 3 месяца лётчик был недвижим, 3 месяца его кормили с ложечки. У него спрашивали, не нужно ли кому написать, но он отказывался, боялся, что чужой почерк напугает жену.

- А молчанием не боишься напугать ? - спросил сосед по палате.

Довод был веским, но о чём написать ей ?   О том, что у него не действуют руки и никто толком не может ответить, будут ли они когда-нибудь действовать ?   О том, что он абсолютно беспомощен ?..

Кто-то посоветовал сообщить, что он ранен в правую руку и потому, мол, пишет товарищ. Так и сделали. Но от Татьяны пришло тревожное письмо. Почему так долго отмалчивался, спрашивала она, раздумывал: писать или не писать ?   Боишься стать в тягость ?   Будь бы действительно ранена только правая рука, нацарапал бы хоть какие - нибудь закорючки левой.

В следующем письме Устинов сообщил, что ранен и в левую руку. Но она и правде не поверила. Как это может быть, чтобы за несколько месяцев не зажила рука ?   Она же всё-таки врач, пусть стоматолог, но сколько времени заживает рана, она знает.

Татьяна молила сообщить всю правду. Пусть вместо полевой почты сообщит свой настоящий адрес, и она сама приедет за ним.

Как ему хотелось самому ответить на это письмо !   Но опять пришлось диктовать. Диктовать какие-то казённые фразы о профессоре, сделавшем на днях 4-ю по счёту операцию и обещающем, что всё будет хорошо. О процедурах, которые начнут делать. И о том, что скоро, наверное, он сможет сам написать ей. Только пусть она не придирается к почерку, потому что его руки отвыкли не только от карандаша, но даже от ложки.

День этот наконец наступил. Неловко, будто закоченевшими на морозе пальцами, Николай взял карандаш и принялся старательно выводить буквы. Они получались корявыми, валились в разные стороны. Только, наверное, это письмо было самым радостным для жены лётчика.

Потом, потренировавшись, чтобы строки выходили поровней, Николай Устинов написал заявление: "Прошу принять меня в Коммунистическую партию, клянусь, что не пощажу жизни за её великое дело".

Партбюро, а затем и парткомисоия заседали прямо в госпитальной палате. И тут же лётчик получил кандидатскую карточку. А комсомольский билет, насквозь пробитый осколками, ему разрешили оставить на память. Всё-таки именно он ослабил удар снарядного осколка, впившегося в грудь прямо против сердца.

У меня же комсомольский билет Николая Устинова оказался по простой причине: решил сфотографировать его. Но, каюсь, надолго задержал у себя. А потом сдал в музей.

Как сложилась судьба лётчика после отъезда из Ленинграда ?   В 1943 году, в Моршанске, Устинову сделали ещё одну, 5-ю по счёту операцию. После неё он наконец вернулся в авиацию.

В то время, когда я разыскал его, Николай Алексеевич был уже Полковником. Одним из первых его вопросов был вопрос о Котельникове. Но ответить на него я не мог. Знал, что Татарчук тоже Полковник, даже встречал его. Знал, что Братушко погиб летом 1943-го, а Обиралов - осенью того же года. А вот где Котельников - понятия не имел. Мне было лишь известно, что он родом из Липецка. Но там его не оказалось. Пришлось обратиться в адресное бюро Липецка с не совсем обычной просьбой. Если Сергей Котельников - уроженец Липецка, то, может быть, в городе живёт кто-нибудь из его родственников ?

Обращаясь с просьбой прислать адреса всех Котельниковых, проживающих в Липецке, я рассчитывал, что не очень обременю адресное бюро. Ну, сколько их там может быть ?   От силы человек 10. Мне же прислали список из 32 фамилий. Причём предупредили, что это лишь часть липецких Котельниковых. Из каждой семьи, носящей такую фамилию, выбрали только по одному человеку. Не вошли в этот список и женщины. Начальник адресного бюро любезно предлагал  (а я, признаться, опасался, что он отчитает меня), если положительных результатов не будет, выслать адреса женщин Котельниковых.

На 32 письма прибыл уже 31 ответ. И все отрицательные - никто ничего не знал о Сергее Павловиче Котельникове. Только 32-е принесло радость. Борис Дмитриевич Котельников не был родственником лётчика, но знал его мать.

"Я нашёл Сергея Павловича Котельникова, - писал он. - Не отвечал так долго потому, что лежал больной. Вчера вечером сходил к его матери. Она сказала, что Сергей жив и здоров, и дала его адрес, который сообщаю ниже".

Ну как было не поехать под Москву ради того, чтобы повидать Сергея Котельникова !   Того самого сержанта Котельникова, которому было уделено столько места в приказе № 0133 от 29 Мая 1942 года.

Долго ещё пролежал Сергей Котельников с незаживающими ранами в госпитале в Свердловске. Никак не удавалось справиться со стопой левой ноги. Даже после операции она не двигалась. Лётчику дали отпуск, но в Липецке, куда он приехал отдыхать, снова пришлось лечь в госпиталь, - открылась одна из ран. О стопе он и говорить не стал. Затем опять отпуск. Только вместо того, чтобы отдыхать, Сергей уехал в полк. Не в свой, правда, потому что попасть в Ленинград было не так просто. В госпитале встретился с товарищем по лётному училищу, который по счастливому совпадению выписывался в то же самое время. Он и предложил Сергею ехать в 192-й истребительный.

Одного удостоверения личности было, конечно, мало, чтобы человека, прибывшего из госпиталя, зачислили в полк и дали самолёт. Но опять помогло счастливое совпадение. Командиром корпуса, в который входил этот полк, был в то время ленинградский авиатор генерал Евгений Саввич Ерлыкин. Сергея Котельникова он раньше не встречал, однако о бое, происходившем 28 Мая 1942 года, разумеется, знал, читал приказ о нём и фамилию молодого героя припомнил. Можно ли было не зачислить такого лётчика в часть ?

О том, что у Котельникова не работает стопа, Генерал понятия не имел. Лётчик приспособился скрывать свою хромоту. Разоблачили его уже после войны, когда Сергей проходил медицинскую комиссию. Его отстранили от полётов и демобилизовали как инвалида войны.

Рассказывая об этом, он поспешил предупредить меня, что инвалидом только числится. Когда я приезжал к нему в Подмосковье, он всё ещё был связан с авиацией. Конечно", научное учреждение - это не боевая часть, а работа старшего техника по приборам далека от полётов, но многое напоминало о них.

- Другой раз так увлечёшься, - сказал мне Котельников, - что кажется, будто в аэродинамической трубе не модель, а настоящий самолёт. И будто не приборы, а ты сам управляешь им.

Приехал я к нему в канун выходного, а утром он повёл меня в большой молодой сад. Тут был и его, Котельникова, участок. Трудно сказать, как он определял границы своих "владений" - никаких заборчиков, изгородей.

- А зачем они ! - удивился Сергей Павлович. - Садоводы - народ сговорчивый, мирный. Да и не век сидеть каждому на своём участке. С годами, когда всё разрастётся, сольются наши индивидуальные садики в один большой сад, и будет он принадлежать не мне, не моим соседям, а нашему городу.

Воздух раннего Августовского утра чист, прозрачен. Кажется, что у него даже есть свой вкус, чем-то напоминающий родниковую воду. Прихрамывая   (тяжёлая рана так и оставила на всю жизнь память о себе), бывший лётчик подходит к молоденькой, но уже раскидистой яблоньке. Если бы не подпорки, тонким ещё веткам не удержать увесистых плодов.

- Самая урожайная, - говорит Котельников не без гордости. - Анис серый. - Сорвав яблоко покрупней, терпеливо ждёт, когда я распробую. И, ещё не услышав ответа, улыбается: кому не понравится такое душистое, сочное яблоко !

До сих пор я знал этого человека как храброго лётчика - истребителя, теперь же оказалось, что он прирождённый садовник. И слово "истребитель" в отношении его звучало до неправдоподобного странно.

Уезжая, я оставил ему адрес боевого друга, а Устинову послал адрес Котельникова. Вот так и свёл их через много лет после войны. Они хотели встретиться в Ленинграде, но приехать удалось только Устинову. В то время он не носил уже Полковничьего мундира и не летал, хотя остался всё таким же порывистым, как истый лётчик - истребитель. А потом уже из газет я узнал, что бывший лётчик стал ударником коммунистического труда. Читая в "Правде" отчёт о первомайской демонстрации в Минске, я встретил его фамилию. Там, где шла речь о колонне завода электронно - вычислительных машин, были такие слова:

"В 1942 году "Правда писала о лётчике Н. А. Устинове, сбившем за 2 боевых вылета 3 вражеских самолёта. Сейчас он отличный мастер ОТК, бессменный партгрупорг, ударник коммунистического труда".

Ну что ж, на этом, пожалуй, можно закончить комментарии к приказу № 0133. Только не подумайте, что эти комментарии столь пространны потому, что факты, которым они посвящены, исключение. Нет, подобные факты не были большой редкостью.

В Августе того же 1943 года Капитану И. Е. Плеханову разорвавшимся в кабине немецким снарядом по самый локоть отсекло правую руку. Он ухватил управление левой, тоже раненой. И тут же почувствовал, что теряет сознание. Решил прыгать. Кое-как левой рукой открыл фонарь кабины, отстегнул привязные ремни, опёрся локтями о борта кабины. А правый-то локоть... Ну, в общем, от ужасной боли потерял сознание и упал в кабину, головой под приборную доску.

Наверное, от удара о пол кабины сознание вернулось, но встать не хватало сил. Рука скользнула по мокрому от крови полу. Никак не удавалось опереться на неё. Спасти Плеханова мог лишь парашют. Только он способен был выдернуть тяжелораненого лётчика из кабины падающего самолёта. Но Плеханов лежал, навалившись грудью на вытяжное кольцо. Чтобы освободить его, перевернулся на бок и всё-таки не смог выдернуть кольцо, - левая рука совсем ослабла. Тогда, изогнувшись, он дотянулся до него зубами...

И. Е. Плеханов.

Взметнувшись над самолётом, белый купол с силой подхватил лётчика, вытащил из кабины и, качнув в воздухе, ударил о стабилизатор самолёта. Плеханов потерял сознание. Боли в сломанном бедре он уже не чувствовал. Безжизненно повиснув на парашютных стропах, лётчик ударился о землю и ко всему ещё сломал ногу и левую руку...

Потом, уже после войны, я долго разыскивал бывшего Капитана. Наконец нашёл его, и оказалось, что Иван Плеханов вовсе не бывший Капитан, а Полковник. Летать с одной рукой ему, конечно, не разрешили, но его знания и опыт очень пригодились молодым авиаторам.

Теперь Полковник Иван Ефимович Плеханов уже демобилизовался. Но не по инвалидности. Просто подошли годы. И всё равно не сидит без дела, работает...

Готов и другими примерами подтвердить, что рассказанное о Николае Устинове - не исключение. Но надо же поберечь место для других, тоже небезынтересных фактов...