Хаустов Иван Иванович

Оперативная сводка сообщила о том, что лётчики части майора Андреева сбили за день 10 немецких самолётов. Это повод для выезда на аэродром. Там оказалось, что 10 - это осторожная цифра. 10 подтвердила земля в тот же день, то есть наземные войска подтвердили, что они видели 10 сбитых самолетов. На следующий день земля подтвердила ещё 2. Значит, уже 12. Это строго официально. Но неофициально, а фактически их 14. Все эти 14 самолётов были сбиты 6 нашими лётчиками за 4 вылета в один день.

Все они, вернее почти все, здесь на аэродроме, в одном автобусе на краю ледяного поля. На линейке, прижавшись к леску, в зелёных приставных деревьях стоят их самолёты. Автобус никуда не идёт. На нём даже мотора нет. Есть железная печка и телефон. Здесь лётчики ждут приказа на вылет.

Вот они истребители - рыцари воздуха, люди, которые всегда ищут боя, случая скрестить с врагом пулемётные очереди, сшибиться в схватке один на один, один на два, один на пять, один на сколько угодно. Эти никогда не уступят воздушную дорогу врагу, сколько бы его ни было. В своих меховых комбинезонах и унтах они похожи друг на друга, и сперва их отличаешь только по росту. Высокий - Александр Барабанов. Почти 200 боевых вылетов, больше 60 боёв, 11 самолётов сбитых в группе и 14 лично, да ещё 2 сбитых аэростата - таков его боевой список.   [ По данным М. Ю. Быкова на счету Александра Николаевича Барабанова 7 личных и 12 групповых побед. Погиб 16 июля 1942 года. ]  Лётчик среднего роста - Пётр Овчаров; 160 боевых вылетов, 8 самолётов, сбитых в составе группы, 3 лично.  [ По данным М. Ю. Быкова на счету Петра Сергеевича Овчарова 3 личные и 20 групповых побед. Погиб 2 августа 1943 года. ]  Маленький - Иван Хаустов; 120 вылетов, 10 самолётов, сбитых в группе, и 7 лично.

Это только трое. Нет Владимира Залевского.   [ На счету Владимира Николаевича Залевского 17 личных и 23 личные победы. Погиб 5 июля 1943 года. ]  Он в воздухе. Вылетел на боевое задание вдвоём с товарищем. Скоро должен вернуться. Точно в срок знакомый рокот моторов в воздухе, и лётчики выбегают из автобуса встречать товарищей. Рулит самолёт по земле. Лётчик освобождается от лямок парашюта и ещё издали показывает палец. Было 30 воздушных боёв, значит, теперь - 31. Было 5 лично сбитых самолётов, значит, теперь - 6. Сбит "Дорнье-215". Загорелся в воздухе. Загнал в землю.

В автобусе рассказываются подробности боя. Оказывается, ничего особенного - увидел, навалился, рубанул двумя очередями - и всё !   Товарищи улыбаются. Ещё один на счету части за 17 дней. Который ?   Официально - 21-й, фактически - 24-й. Но, кто знает, сколько их упало, не долетев до базы, там, на территории противника ?   Эти в счёт не идут совсем.

- Значит, ещё бутылка, - смеётся Барабанов.

Командир батальона аэродромного обслуживания, имея некоторый запас, обещал лётчикам за каждую сбитую машину по бутылке. Но запас оказался невелик. И когда лётчики сразу нащёлкали 14 штук, комбат отказался от своего обещания:

- Вы будете каждый день по десятку сбивать, - никакого винного погреба не хватит. Нет уж, довольствуйтесь положенным.

Как же они всё-таки сбивают самолёты десятками ?   Не так ведь это просто - рубанул и всё. Но лётчику легче кажется сбить самолёт, чем рассказать, как это сделано. Нужно время для того, чтобы заставить их разговориться.

Итак, начну с Овчарова. Не потому, что он храбрее других. Трудно выбрать самого смелого из этой стаи смельчаков. Не потому, что он сбил больше самолётов, чем другие. Нет, на его счету меньше лично сбитых фашистских машин, чем у других лётчиков. Сам Овчаров утверждает, что в тот памятный день, когда лётчики части сбили 14 самолётов, лично он не сбил ни одного. И тем не менее товарищи, говоря о причине успеха, первым называют имя Овчарова. А он так же шутит, так же улыбается, как другие, те же два квадратика у него в петлице и только приглядевшись уловишь, пожалуй, в нём то, что отличает в стае вожака.

О его выдержке, спокойствии и уверенности, о его командирской воле с уважением говорят лётчики - сверстники. И это сначала даже удивляет. Живость, подвижность его сильного тела, блеск умных тёмных глаз вызывает впечатление, что это горячий и порывистый человек. Да и всего этому хлопцу 25 лет. Но, видно, большая внутренняя сила сохраняет ясность его мысли в самой горячке воздушного боя в те считанные секунды, когда маневром, то есть работой мысли, решаются его исход и успех. Товарищи его вступают в бой, только увидев противника, он начинает бой ещё до вылета, на земле.

На бой с тремя десятками немецких бомбардировщиков вылетело за Овчаровым 5 испытанных лётчиков на 5 новых, ещё не испытанных в бою самолётах. Это была их первая боевая проверка. В лётчиках сомнения не было: Барабанов, Залевский, Кравченко, Хаустов, Казначеев - на каждого из них Овчаров мог надеяться, как на самого себя.

Залевский первый ещё за 10 километров заметил вражеские самолёты. Немцы ходили над нашими войсками, выбирая цель для бомбёжки. Залевский выдвинулся вперёд и покачал свою машину. Потом другой и третий лётчики подошли близко к Овчарову и, покачивая самолёты, показали, что видят цель. Но Овчаров словно не замечал немцев. Он не увлёкся первым порывом товарищей. Он летел совсем не туда, где были немцы, а на юго - восток, прямо на солнце. И когда зашёл на солнце, только тогда, невидимый в его сиянии, первым свалился на врагов со страшной воздушной кручи.

Это был сигнал для остальных. Немцы ходили звеньями. Каждый лётчик выбрал себе цель для атаки, и звенья рассыпались. На отколовшиеся самолёты с сокольей стремительностью падали наши лётчики. Вот уже два "Юнкерса-88" и один "Дорнье-215", загоревшись, летят вниз. Лётчики увлеклись. Они гоняются за "Юнкерсами". Цель истребителей достигнута. Прицельная бомбёжка наших войск предотвращена. Тогда командир, первый подавший сигнал атаки, первый кинувшийся на врага, смотрит на часы и машет крыльями, собирая свою стаю в обратный путь.

Лётчики дома. И ещё не остыв от боя, но уже спокойно и трезво командир разбирает действия своей группы. Здесь на земле разгадывается замысел врага и намечается тактика следующего боя. Конечно, немцы на этот раз придут в сопровождении своих истребителей. Значит, решает командир, вести бой организованно, не бросаться сразу в кашу, не рассыпаться, а выяснить, где враг, каков он, сколько его, и тогда уже действовать. А главное, нужно помнить, что осуществить замысел командира дороже единолично сбитого "Юнкерса".

Бои в этот день шли один за другим. Словно по уговору, как только над нашими войсками появлялись немцы, тут же прилетали наши. Прилетало по 35 - 40 "Юнкерсов" в сопровождении "Мессершмиттов". Овчаров выбирал для атаки тех, которые были опаснее нашей пехоте. Во втором бою ещё два "Юнкерса" полетели к чертям. В третьем бою сбили ещё два "Юнкерса-88" и один "Хеншель-126".

И, наконец, четвёртый бой, уже на закате, завершил этот ясный для нас и чёрный для врага день.

- Этот бой был нормальный, - говорит Овчаров. - Сбили пять "Юнкерсов" и два "Мессершмитта".

"Нормальный бой", - говорит Овчаров. И становясь в тень своих друзей, прибавивших за этот день ещё по одной - две единицы к личному счёту сбитых самолётов, Овчаров не считает, сколько самолётов врезалось в землю, зажжённых его очередями. Всего сбито 14, из них в группе с его участием - 8 машин. Но важно, что бой был неплохо организован. А если хорошо организовать бой, то с такими лётчиками, как его товарищи, можно выиграть любое сражение. Так думает Овчаров, который считает схватку 5 против 40 нормальным боем для лётчиков своей группы.

Когда Барабанов подходит к своему самолёту, кажется, что он вот - вот закинет ногу и сядет на него верхом. Если бы этот лётчик был на полметра ниже, то и тогда он, вероятно, считался бы высоким человеком. Худой, костистый и жилистый, он истребитель не по росту, а по духу. У него всегда руки чешутся - подраться. И он всегда знает, где можно найти такой случай. Ему известны военные воздушные дороги. Он знает, где искать врага.

А. Н. Барабанов.

- Если хочешь драться - ищи базар, ищи, где бойкое место, - говорит он, - куда они постоянно ходят.

Немало немцев Барабанов сбил на бойком месте Ленинградского фронта. И у нас на Калининском этот любитель поединков, острых схваток и лобовых атак всегда находит базар, где можно померяться силой с противником, заставить его выдержать лобовую атаку, натянуть его нервы до последнего и рубануть так, чтобы только дым пошёл.

Около 40 бомбардировщиков ходило над нашими частями, когда прилетел Барабанов с товарищами. Он издали увидел жёлтые пятна и чёрные кресты немецких самолётов. Они шли сплошной массой. В душе у Барабанова поднялось то ощущение боевой злости и охотничьего азарта, какое всегда приходило к нему в бою. Но охотник не чувствует отвращения к дичи, которую стреляет, Барабанов же просто глядеть не мог на эти жёлтые клейма с чёрными крестами над чистой, свежей снежной пеленой, покрывшей нашу землю. Он атаковал и зажёг крайнего "Юнкерса-88" и тут на него самого сверху с огромной скоростью налетела пара "Мессершмиттов-109". Барабанов сделал крутой вираж, развернулся и поровнялся с одним из немцев.

Они шли рядом настолько близко, что Барабанов ясно видел немецкого лётчика, его красное от напряжения лицо и очки гармошкой. Рассказ о воздушном бое большей частью длинней, чем сам бой. Какие-то секунды Барабанов и немец шли рядом, будто в строю. Затем Барабанов пропустил немца чуть вперёд и "дал ту очередь, от которой стволы загибаются". Немец взорвался.

Это был 13-й немец, сбитый Барабановым. Второй "Мессершмитт" пробил ему водо - и маслосистему и вынудил приземлиться. Но зато уже через 2 дня Барабанов сбил 14-го немца. Это - не считая 11-ти, сбитых в группе, и 2-х аэростатов.

В стенгазете части на него нарисован дружеский шарж. Барабанов, очень похожий  ( впрочем, его легко рисовать ), стоит рядом с кучей сбитых самолётов. Под рисунком подпись:

Так работает лётчик Барабанов, бывший засольщик на рыбных промыслах, сменивший свою специальность на специальность истребителя. Возможно, что и засольщик он был неплохой, но истребитель он превосходный. Он один из тех лётчиков, которые на международном счету зовутся "асами" - тузами. Но если Барабанов - туз, то козырной, и вся часть майора Андреева никогда не проигрывает, когда ходит с этого туза.

- Ну как ? - спросил я у Залевского.

- Скучаю, - сказал он и улыбнулся.

У него очень славное, простое лицо, голубые смеющиеся глаза, немного смущённая улыбка и на руке, видно ещё с детства, вытатуировано "Володя", чтобы не спутали ни с кем другим.

- Почему же скучно ?

Так же улыбаясь, он пожал плечами:

- Так ведь боёв нет, что за жизнь !

- Позвольте, ведь вы только позавчера сбили "Дорнье-215".

В. Н. Залевский.

- Так то позавчера, - говорит он, - когда было !

Это Залевский. Любимец части, милый товарищ, шутник и простецкий парень с добрым и мягким лицом. Это Залевский, за которым таран, один из первых в Отечественной войне, партизанская борьба в тылу у немцев и 6 лично сбитых самолётов.

Значит, такие вот ребята, с мягкой улыбкой и весёлыми глазами, идут на таран, то есть нередко на гибель. Это случилось, как Залевский рассказывает, очень просто. Его боекомплект был весь расстрелян, у немца же был повреждён мотор и убит стрелок, но самолёт ещё цел. Залевский подлетел к нему на 5 метров, он сам видел убитого стрелка, который лежал, склонившись на правый борт. Немец понял, что советский лётчик идёт на таран. "Юнкерс-88" вильнул вправо, влево, немцы ведь очень боятся тарана... А высота была всего 100 метров, то есть никаких шансов на прыжок с парашютом. У Залевского был выбор: он мог отвалить от немца. Никто бы его за это не осудил. Но бой зашёл уже далеко, и немец ещё не сбросил своих бомб.

- Была не была, то я один погибну, а то сотни людей. И рубанул я ему винтом по хвосту.

Конечно, кроме храбрости, у Залевского было немало умения, если он после тарана на высоте 100 метров ухитрился посадить свою машину в болото на "живот", сохранить самолёт и остаться целым.

Залевский, что называется сформировавшийся лётчик, человек, который уверенно владеет и машиной и собой. А второе в лётном деле, особенно в истребительном, едва ли не важнее, чем первое. Он был на немецкой стороне, когда зенитка подбила ему управление. Самолёт мог набрать высоту, потерять высоту, но не мог повернуться ни вправо, ни влево. И тут из-за облаков вынырнули 3 Ме-109. Лётчика ранило осколком в руку, но нервы остались в порядке. Он не выпрыгнул с парашютом, потому что был над расположением немцев. Он не сдался на волю судьбы с плохо управляемым самолётом. Он выжал из машины всё, что только можно было из неё выжать. Залевский стал уходить на бреющем полёте. Только потому, что не хватило горючего, он опустился на "пятачке" и ушёл к партизанам, потом через линию фронта пробрался к своим.

И лишь тогда прохватил его мороз по коже, когда в стенной газете он прочитал обведённую траурной рамкой прочувствованную статью о своей героической смерти. Статья написана была тепло и трогательно, но от этого Залевскому было ещё больше не по себе.

Так он и продолжает летать, напевает изредка про себя в самолёте, когда врагов не видать, сбивает их, когда видит. Хороший, покладистый друг в общежитии, он надёжный товарищ в бою. Он не раз выручал друзей, выбивая насевших на них с хвоста "Мессершмиттов".

Каждый день и по нескольку раз он вылетает на боевое задание. И ищет встречи, чтоб ему "улыбнулся" фриц. И если фриц, "улыбнувшись", грохнулся об землю, то мы видим это по весёлому лицу лётчика, по поднятому вверх указательному пальцу правой руки. На ней вытатуировано "Володя", чтобы не спутали. Но разве его с кем - нибудь спутаешь, этого славного парня, отличного лётчика и надёжного боевого товарища ?

Маленький и крепкий, в унтах выше колен, Хаустов стоит, слегка расставив ноги и согнув колени, как будто вот - вот прыгнет. А тогда прощай !   Этот человек яростный, настойчивый и злой в бою. Он не отпустит врага, пока не перервёт ему глотку, не отстанет от "Юнкерса", пока серый дым не покажется из хвоста, пока жёлтое пламя не выскочит на плоскость. Его можно сбить, но трудно заставить отвалиться от врага, к которому он прыгнул на спину чёрт знает с какой высоты. Как всякий истребитель, он рвётся в высоту. Высота - это преимущество над врагом. Высота - это победа. И он настойчиво идёт вверх, как можно выше. Истребители говорят: "Захожу на солнце". И они действительно взбираются на солнце и звенят в сияющей вышине, невидные и неслышные врагу, оглушённому рёвом собственных моторов.

Хаустов взбирается на солнце. В последнем бою солнце само опускалось ему навстречу. Огромное, оранжевое, оно освещало белые поля, где зияли круглые чёрные пятна разрывов, тёмные леса и дымящиеся развалины города, между которыми изредка блистали вспышки выстрелов.

..."Юнкерсы" шли косяком. Хаустов зажёг одного с первой атаки, но их было так много, что некогда было даже заходить, а били их с хода. Это был тот бой, в котором 5 наших лётчиков сбили 7 немецких самолётов. Хаустов привязался к "Юнкерсу", убил стрелка, увидел дым, не успокоился, дал длинную очередь, пока не вырвалось такое пламя, которое немецкому лётчику не удалось бы сбить никаким маневром. Это был его 7-й сбитый фашист. Тогда только он отвалил, осмотрелся, нет ли "Мессеров", и пошёл привычной дорогой боевым разворотом на солнце.

И тут ударила по нему зенитка. Она ударила в правый бак и взметнула такое пламя, которое не сбить было и ему со всем его мастерством и смелостью опытного лётчика. В плоскостях дыра - подушкой не закроешь, и нога во всю её длину в ранах от осколков. Надо прыгать, надо бросать самолёт. И всё - таки перед самым прыжком, когда уж, кажется, всё было ясно, Хаустов ещё подёргал ручку управления. Ручка подавалась, но самолёт не реагировал. Однако Хаустов всё же заставил его сделать последнее, на что он был ещё способен - перевернуться. Но машина не выбросила лётчика. Она пошла в штопор, и струя воздуха накрепко прижала лётчика к сиденью, как верёвкой привязала. Усилием всех мускулов Хаустову удалось вытащить своё тело до пояса. Земля была уже близко - метров 150. И тут та же струя воздуха, что прижимала его к сиденью, выбросила его наружу, ударила о стабилизатор... и дальше Хаустов ничего уже не помнил.

Он очнулся в темноте в снежном сугробе. Он покусал пальцы рук и еле почувствовал свои острые зубы. Ноги были голые, унты слетели во время падения. Он пощипал пальцами кожу на ногах. Ноги были чужие. Он видел, что они сгибались, но не чувствовал этого. Но всё - таки ему удалось укутать ноги шарфом, свитером и подшлемником.

Нужно двигаться. Но куда ?   Где он ?   На их стороне, на нашей ?   Нужно двигаться. Но как ?   Ноги не ходят. Что же - сдаться ?   Кому ?   Морозу, снегу, неизвестности ?   Такие, как Хаустов, не сдаются никому.

Он пополз. Полз до кустов на локтях, потом от одного куста к другому, от другого к третьему. Полз на слух туда, где слышалась канонада и, как он думал, шла линия фронта. Он полз, сзади что-то шуршало. Оглянулся - это его же голая нога шуршала по снегу. Он стащил рукава комбинезона, зубами выпорол мех из рукавов, натянул его на ноги, как чулки, и пополз дальше по кустам. Но и по кустам шёл шорох. Не немцы ли ?   Хаустов проверил пистолет. Оказалось, однако, что в кустах беспокойно спали птицы и шорох шёл от них.

Сил не хватало. Приходилось отдыхать. Он лежал на спине и смотрел на звёзды, мерцавшие из-за веток. Потом вылезла большая, как ломоть дыни, луна, и Хаустов стал вспоминать астрономию. Где же должна всходить луна в месяце марте ?

Вспомнить было трудно, но необходимо. И он вспомнил - луна сейчас в юго - восточной четверти. Значит, канонада с севера и с запада, значит, он на своей стороне !

И так же настойчиво, как днём, он в своей яростной машине взбирался на солнце, так и теперь, израненный, в меховых лохмотьях, он пополз на луну, привязав только к локтям, чтобы они не проваливались в снег, еловые ветки, по еловой лапе на каждый локоть. Так он полз всю ночь, потом весь день и к вечеру дополз до берёзовой рощи и телеграфного столба. Отсюда поднималась луна - здесь была проезжая дорога.

Теперь он лечит свои раны, лечит требовательно и настойчиво, как делает всё в жизни. Заслышав знакомый прерывистый звук над собой, он прислушивается... Потом, опираясь на палку, он всё - таки выходит во двор и провожает самолёты со свастикой злыми и настороженно внимательными глазами.

Вениамин Ивантер.