Данилов Андрей Степанович

Смотрю на его фотографию. Вероятно, точно такая же хранится и в "личном деле". Спокойное, добродушно - приветливое лицо, высокий лоб, умные, доверчивые глаза, густые волосы, гладко зачёсанные к затылку, без единой складочки гимнастёрка, ордена... Когда это было ?   Накануне великого перелома ?   Или раньше ?   Не знаю. Во всяком случае, таким он запомнился в военные годы.

А несколько десятилетий назад, когда в Центральном Доме Советской Армии имени М. В. Фрунзе проходила встреча ветеранов 1-й Воздушной армии, мне впервые за послевоенные годы довелось снова увидеть Андрея Степановича Данилова, и многое, очень многое из того, что было связано с его именем, вспомнилось тогда.

Совсем уже седой, немного сутуловатый, но по-прежнему добрый и весёлый, он сидел в Президиуме среди заслуженных воинов - авиаторов, чьи имена часто упоминались в приказах Верховного Главнокомандующего Вооружёнными Силами СССР.

"Совсем, совсем седой, - повторял я про себя, всматриваясь в его лицо. - Он ли ?   Он... он !"

Да, время неумолимо: уходят годы, тускнеют, стираются в памяти события Великой Отечественной, и если уж говорить о боевом комиссаре Андрее Степановиче Данилове и его удивительной привязанности к людям, доходившей иногда до подвижничества, то лучше всего, думается, заглянуть в день минувший, в свои фронтовые записки, газетные корреспонденции.

Впервые я увидел Данилова и познакомился с ним зимой 1943 года, когда он уже был замполитом 18-го Гвардейского истребительного авиационного полка, дислоцировавшегося в ту пору на прифронтовом аэродроме, куда я, корреспондент ежедневной красноармейской газеты, прибыл по заданию редакции.

Несколько дней кряду меня одолевало сомнение: сумею ли понять и выделить главное в жизни полка ?   Сразу же встретился с командиром - Анатолием Емельяновичем Голубовым. Плотный, рослый, крепкого сложения, он, пожалуй, не выделялся среди лётчиков. На нём жёлтая кожаная куртка, подбитая цигейкой, такие же брюки, заправленные в лохматые унты из рыжечалого собачьего меха, и повязанный вокруг шеи снежно - белый шарф.

Анатолий Емельянович терпеливо выслушал меня и, чуть помедлив, сказал:

- Что ж, пошагали ко мне в землянку. Туда и комиссар скоро подойдёт. Он в штабе дивизии.

У Голубова был громкий, но приятный голос, внимательные, с весёлым прищуром глаза. Держался он просто и скромно. Его значительная физическая сила чувствовалась даже в том, как он шёл, ступая твёрдо, с лёгкой раскачкой.

Тропинка, которая вела нас к землянке, петляла между зализанными ветром сугробами, и по ним уже растекались в сумерках синевато - фиолетовые тени деревьев. Был Февраль - пора метелей в средней полосе России.

- А вот и мои апартаменты, - весело сказал Голубов, спускаясь по ступенькам в землянку, где он жил вместе с замполитом полка Гвардии подполковником Андреем Степановичем Даниловым. - Прошу покорно.

Землянка была сравнительно небольшая, с одним крохотным оконцем. Посредине стоял на толстой ножке дощатый стол, накрытый старой газетой. На нём - котелок с водой и алюминиевая кружка. С бревенчатого потолка свешивалась миниатюрная лампочка, к ней от аккумулятора тянулся провод. В нише - полевой телефон и коптилка.

У самого оконца заскрипел снег, послышались чьи-то торопливые шаги.

- Вот и комиссар, - сказал Голубов. - Дождались.

Действительно, в землянку вошел Андрей Степанович Данилов. "Кадровый военный, - подумал я. - Сразу можно определить по выправке". Лицо его, бледное, удлинённое, имело выражение ласковой простосердечности, душевного спокойствия. Глаза, серо - голубые и чрезвычайно живые, смотрели немного задумчиво и грустно. Узкая полоска подворотничка, плотно облегавшая тонкую белую шею, почти не выделялась на ней.

- Нет отбоя от корреспондентов, - пошутил он, протягивая мне руку. - Надолго к нам ?

- На несколько дней. Поговаривают, скоро операция начнётся. Я слышал.

Данилов переглянулся с Голубовым.

- Корреспондентам всё известно, - подтвердил Анатолий Емельянович, сразу повеселев.

- Читали ваши стихи о Заморине, - сказал Андрей Степанович, собираясь, вероятно, порадовать меня. - Выходит, и заочное знакомство с героем приносит пользу ?

- Выходит, - согласился я, понимая, что он имеет в виду моё стихотворение "Атакующий сокол", напечатанное некоторое время тому назад и посвящённое лётчику - истребителю Гвардии лейтенанту Ивану Александровичу Заморину, сбившему в 25 воздушных боях лично и вместе с товарищами 13 вражеских самолётов.

- Армейскую газету читаем регулярно, - улыбнулся Данилов, разглядывая меня. - И стихи...

Не утерпев, я спросил:

- Стихи... понравились ? - выдавил я, краснея.

- Начало понравилось, - ответил с улыбкой Андрей Степанович и решив, должно быть, окончательно вогнать меня в краску, довольно выразительно начал декламировать: "Ас не подставит под пули мотор..."

Такого доброжелательного отношения к моим стихам я, признаюсь, давно не встречал и, смутившись, потерял дар речи.

О лётчиках полка Данилов говорил в тот вечер с увлечением и гордостью, называя тех, кто отличился в недавних боях и заслужил правительственные награды. Изредка в рассказ замполита вставлял замечания Голубов, как бы дополняя его. В моём блокноте появились имена Сибирина и Запаскина, Пинчука и Баландина...

Было уже поздно, когда я стал прощаться. Андрей Степанович вышел из землянки, чтобы проводить меня и, кстати, подышать перед сном свежим морозным воздухом.

Лунная светлынь наполняла зимний лес, оголенный и гулкий. Подле самолётов, стоянки которых были расположены по опушке, двигались, перебегая с места на место, одинокие резвые огоньки. Это, несмотря на ночное время, работали с переносными электрическими лампочками мотористы и оружейники.

Временами сюда доносился отдаленный гул канонады, и тогда земля под ногами тревожно вздрагивала, точно её кто-то сильный вдруг толкал изнутри. А огоньки между тем всё двигались и двигались...

Эта первая встреча с Голубовым и Даниловым стала началом не только моего знакомства, но и дружбы с лётчиками 303-й истребительной авиационной дивизии, прославленные полки которой  ( 18, 168, 20-й и 523-й )  в тот памятный год коренного перелома дислоцировались поблизости от Козельска - старинного русского города в Калужской области, - неподалёку друг от друга, на одном из прифронтовых аэродромных узлов.

Имея возможность почти ежедневно бывать в том или ином полку, я вскоре встретился с командиром дивизии Генерал - майором авиации Георгием Нефедовичем Захаровым и начальником политотдела Полковником Дмитрием Максимовичем Богдановым. Люди твёрдые и последовательные, они возбуждали к себе прямодушную привязанность, и мне не однажды приходилось обращаться к ним обоим за советом и помощью.

У замполита Данилова были другие достоинства, крайне необходимые партийному работнику. Андрей Степанович, как мне казалось, умел прислушиваться к жизни, улавливать её стремительный ритм, звучание. Его природный ум и чуткость, постоянное заботливое внимание к людям заставляли и меня всё чаще задумываться о себе самом, взыскательнее смотреть на свою работу военного корреспондента.

И чем ближе сходился я с подчинёнными Андрея Степановича, тем больше узнавал о нём, тем интереснее было мне встречаться с ним.

В один из весенних дней 1943 года, когда в лощинках и овражках Козельского аэродромного узла ещё дотаивал совсем уже почерневший, ноздреватый снег, в жизни дивизии произошло весьма примечательное событие: командованием 1-й Воздушной армии в её оперативное подчинение была передана французская авиационная эскадрилья "Нормандия", прежде находившаяся в составе 204-й бомбардировочной дивизии. И появление в скором времени на аэродроме элегантных, разрисованных французами "Яков", вполне естественно, не могло не вызвать весёлого и праздничного оживления среди лётчиков 18-го Гвардейского истребительного авиационного полка.

Несмотря на то что "нормандцы" почти совершенно не знали русского языка, а наши лётчики - французского, первая встреча была радушной, темпераментной, шумной. Объясняясь друг с другом, её участники прибегали к таким уморительно - комичным восклицаниям и жестам, что сами же, не в силах сдержаться, тряслись от смеха.

Про "нормандцев" кое-что уже слышали: добровольцы, имеют некоторый боевой опыт, сбитые немецкие самолёты, сопровождали бомбардировщики. Ну а дружба с ними - дело святое, справедливое, в небе проверенное и каждому понятное: два горя вместе, третье пополам !

После первых совместных воздушных боёв многое стало ясно, и Андрей Степанович всё чаще с беспокойством думал о том, что одержанные французскими лётчиками победы достались слишком дорогой ценой. На это, как и следовало ожидать, сразу же обратил внимание и Голубов, уже успевший побывать вместе с французами в деле. Встретив Данилова в 5-м часу утра на одной из самолётных стоянок, он спросил:

- Чего нынче такой мрачный, комиссар ?   О чём думаешь ?

- Да всё о том же. С "нормандцами" у нас не ладится, почти каждый день потери. Пилотаж у них ювелирный, позавидовать можно. А вот при встрече с противником настолько увлекаются атакой, что...

- Знаю, знаю, - Анатолий Емельянович досадливо вздохнул. - Ничего не поделаешь, привыкли действовать в одиночку. А немцы, видишь ли, только этого и ждут !   У меня вчера был разговор с Генералом. Он тоже заметил...

- Я понимаю, - продолжал Данилов, - многое зависит от того, в какой семье человек вырос, ведь социальная среда Франции далеко не однородна. Вот, командир, нам с тобой и приходится сталкиваться...

- С чем ? - спросил Голубов.

- С индивидуалистическим подходом французов к тактике группового боя, - Андрей Степанович сочувственно посмотрел на командира, понимая, что и он тоже ищет выход из создавшегося положения. - Эти обстоятельства учитывают и наши комэски, и рядовые лётчики. Но с ними всё-таки необходимо ещё раз поговорить, напомнить кое-кому о практической боевой работе в этом направлении...

- Вот-вот, ты и поговори, напомни. У тебя, я заметил, такие разговоры лучше получаются. Будем, комиссар, вместе доучивать французов.

И Данилов, следуя совету командира, за какие-нибудь 2 - 3 недели создал своего рода университет по изучению тактики группового боя, где лётчики-асы, как только выпадала свободная минутка, вместе с "нормандцами" детально анализировали последние встречи с противником, чертили ивовыми прутиками на земле схемы воздушных боёв, а то и просто при помощи собственных рук показывали подопечным наиболее выгодные заходы и варианты атак...

Андрей Степанович был уверен, что французы в конце концов поймут преимущество группового воздушного боя. Основа тому - совместные боевые действия. Окружённые дружеским вниманием и ободряющей доброжелательностью, "нормандцы" не теряли времени даром. За весенние и летние месяцы они сумели не только войти в строй, но и показали образцы самоотверженности, мужества и взаимной выручки. 18-й Гвардейский истребительный авиационный полк был лучшим в соединении. Им гордилось командование 1-й Воздушной армии. И это тоже способствовало скорейшему постижению фронтовой науки, суть которой стала вскоре понятна многим французам.

Однако наряду с успехами - в них теперь уже никто не сомневался - были и ошибки, досадные, а порой трагически - непоправимые.

Генерал - майор авиации в отставке Георгий Нефедович Захаров, Герой Советского Союза, впоследствии вице-президент общества дружбы "СССР - Франция", вспоминал после войны:

"Узнав о гибели командира эскадрильи, храбрейшего лётчика Майора Жан Луи Тюляна, я немедленно прибыл в "Нормандию" и на разборе полётов убедительно показал, что гибель эта неоправданна. Опять был нарушен основной принцип современного боя - его коллективность. После разбора беру веник, валявшийся на полу, выдергиваю из него прутик, легко переламываю его. Затем подаю веник одному наиболее крепкому из французов и знаками предлагаю сломать. Лётчик после безуспешных попыток разводит руками: "Нет, мой Генерал..."

Ничего не скажешь - предметный урок !

К самолётам "нормандцы" относились со всей истовостью профессионалов, которые вправе судить о степени их пригодности к боевым действиям, и Андрей Степанович, вобравший в душу все горести и утраты французских друзей, не раз бывал участником темпераментных споров о достоинствах таких, например, самолётов, как Як-9Д, вооружённых 37-миллиметровыми авиационными пушками, и о том, что всеми уважаемому конструктору удалось снизить вес машины и добиться заметного увеличения её максимальной скорости. Шли разговоры о последних модификациях "Яков" - с большим запасом горючего, обеспечивающим дальность и продолжительность полёта.

Про английские "Харрикейны" и американские "Аэрокобры" французы даже не вспоминали. Облетав их по приезде в СССР, они твёрдо решили, что будут воевать только на советских "Яках", обладавших  ( по сравнению с "Мессершмиттами" и "Фоккерами" )  большей скороподъёмностью и более мощным стрелково - пушечным вооружением.

У "нормандцев" часто бывал командир дивизии Генерал - майор Захаров. Обычно он прилетал на аэродром, где базировались французы, на своём Ла-5, и тогда начиналась импровизированная пресс-конференция о боевых качествах Ла-5 и Як-9.

- Значительной разницы между этими машинами я, по правде сказать, не вижу, - говорил Генерал обступившим его французам. - Но, между прочим, истребитель первоклассный. Мотор у него, как вы, очевидно, уже догадались, воздушного охлаждения. Если говорить о технике пилотирования, то "Яки" в этом отношении гораздо проще. Думаю, перевооружаться пока нет никакой необходимости.

Подобного рода "пресс-конференции" заканчивались, по обыкновению, посещением голубовской землянки. И кого только я не заставал в ней !   Однажды в середине лета мне посчастливилось встретить там Александра Твардовского и Петра Лидова. Посмуглевшие от фронтового солнца, в выгоревших и пропылённых гимнастёрках, они сидели за сколоченным из досок столом и вели с Голубовым и Даниловым неторопливый, степенно - деловой разговор. Здороваясь, я взглянул на погоны: Твардовский - Подполковник, Лидов - Майор. Андрей Степанович, удобно устроившись на топчане, рассказывал им о "нормандцах", о том, как они несколько дней тому назад сбили воздушного разведчика "Фокке-Вульф-189", появившегося над расположением наших войск, о совместных боевых действиях с лётчиками - гвардейцами, штурмовавшими Сещенский аэродром противника.

- А ты почему не пишешь в "Правду" о "нормандцах"? - спросил у меня Лидов. - Они же у тебя под боком. И воюют хорошо.

- Не решаюсь как-то.

- Зря !   Пиши, будем печатать, Адресуй так: Москва, "Правда", Полковнику Лазареву Ивану Григорьевичу... Ну, можешь ещё добавить: "по поручению Майора Лидова".

И через некоторое время в "Правде" появилась моя первая корреспонденция - "Лётчики "Нормандии" в боях"...

Но до конца войны было ещё далеко. Ожесточённые жаркие бои на исходе лета, охватившие едва ли не всю линию фронта, требовали невероятной нравственной стойкости.

3-й Белорусский, в состав которого входила 1-я Воздушная армия, всё дальше и дальше продвигался на запад, и 18-й Гвардейский истребительный авиационный полк обживал уже новые аэродромы. Литивля, Монастырщина, Дубровка, Слобода... Эскадрильи поднимались в воздух, чтобы вступить в схватку и уничтожить противника.

...Утро у замполита полка ушло на штабные дела: подписывал донесения, беседовал с адъютантами эскадрилий об оформлении документов, просматривал лётные книжки. И всё это время Андрея Степановича неудержимо тянуло на аэродром, к своей машине, которая, как ему доложили, была уже полностью заправлена и проверена. Но освободился он только в 11-м часу и, прихватив с собой шлемофон, торопливо зашагал на стоянку, находившуюся от штаба в километре с небольшим.

Он уселся в кабину истребителя, когда солнце уже поднялось на полуденную высоту. Чтобы потом, в воздухе, лучше сосредоточиться, Андрей Степанович привык перед вылетом минуту - другую повспоминать... Допустим, о том, каким был тот первый день, расколовший тишину летней ночи. Он мог быть и днём последним в его жизни. Но на войне, как известно, нет правил на все случаи, и Андрей Степанович выжил. Помогло войсковое товарищество, вера в правое дело и крепкие нервы.

...Он стал терять сознание уже на исходе боя. Глаза время от времени застилала мутно - лиловая завеса, исполосованная красными молниями. Трудно дышалось из-за дыма, наполнявшего кабину. Небосвод, едва различимый и бесконечно далёкий, опрокидывался, уходил куда-то в сторону солнца, и совсем не было видно линии горизонта. Создавалось впечатление, что его "Чайку" затянуло в водоворот и крутит, крутит... На несколько секунд к нему возвратилось сознание, и тогда он увидел, будто в тумане, остроконечные вершины сосен, похожие на деревянные крепостные башенки, увенчанные шатровыми крышами и смотровыми вышками. И - снова тьма, зигзагообразные красные молнии.

Не помнил Андрей Степанович и того, как двое пехотинцев   ( поблизости от места посадки стояла воинская часть )  перенесли его из кабины на землю. Он чуть слышно простонал, оттого что кто-то осторожно разжал его крепко - накрепко обхватившие ручку управления пальцы, длинные и тонкие, с посиневшими от натуги ногтями.

Толпясь у самолёта, пехотинцы переговаривались:

- Насмерть, видать, бился с гадами.

- Иначе в их лётном деле нельзя, мил человек. Авиация !

- Второго фашиста угробил.

- Это того, что в лесу взорвался ?

- Того самого...

- Целая орава налетела, а наших трое. Легко ли ?!

Все принимавшие участие в этом разговоре только что были свидетелями воздушного боя. Продолжая окапываться, они запрокидывали головы, обтирали рукавами гимнастёрок вспотевшие лица и не спускали глаз с серебристо - белой "Чайки". Вот она вывалилась из седенького облачка вместе с вражеским истребителем и, отцепившись от него, стала падать. Почти у самой земли, словно из последних сил, рванулась в сторону, ослепительно блеснула плоскостями и села на картофельное поле, оставив за собой глубокую, прорытую фюзеляжем борозду.

Подле лётчика, беспомощно вытянувшегося на разостланной плащ - палатке, уже хлопотала, делая ему перевязку, румянощёкая девушка - санинструктор.

- Тебе бы, дочка, в школу бегать, - сказал, разглядывая её, пожилой пехотинец в неуклюже сдвинутой на затылок новенькой пилотке, - а ты тут с нами...

- Не говорите глупостей, - возмутилась она, краснея. - Лучше помогите разрезать рукав. Вот ножницы. Как медленно вы поворачиваетесь !

Подъехала, попыхивая голубоватым дымком, санитарная машина. Из нее вышел военврач, сутулый старик в белом помятом халате и очках в простой железной оправе.

- Жив ? - спросил он девушку - санинструктора.

- Да, но большая потеря крови, пульс едва - едва...

Не дослушав её, военврач кратко бросил санитарам:

- Носилки !

Когда раненого увезли, пожилой пехотинец подошёл вплотную к "Чайке", зачем-то потрогал погнутый винт, одна из лопастей которого ушла в землю, и задумчиво сказал:

- Остыл мотор-то. А недавно совсем горячий был. Остыл...

Изнурительная жара стояла в тот Июньский день на всей Русской равнине. Дышала зноем и взлётно - посадочная полоса. Горяч и неподвижен был раскалённый солнцем воздух.

Андрей Степанович не торопясь застегнул ремни, проверил работу рулей. Всё было в полном порядке. Ему нисколько не мешало и то, что он чувствовал себя возбуждённым, как это, по обыкновению, бывало от ощущения опасности.

Сидя в давно обжитой кабине, где знакома даже едва заметная царапинка где-нибудь на приборной доске, он испытывал приятное, согревающее сердце чувство уютности. Данилов давно уже привык искать подтверждение своим мыслям и рассуждениям в каждом боевом вылете и часто находил то главное, что помогало ему не только совершенствовать технику пилотирования, но и управлять самим собой. Он никогда не приписывал "Чайке" собственных ошибок, отлично понимая её полную непричастность к ним. Неудачная, опрометчивая, лишённая точного расчёта атака всегда вызывала у него ощущение разлада, а иногда - что, правда, случалось довольно редко - и враждебное чувство упрёка, которое долго потом не давало покоя.

Выруливая на старт в составе звена, Данилов уже мысленно подготовил себя к встрече с противником, и это было для него своего рода необходимостью, потому что помогало в течение всего боя сохранять ясность мысли и уверенность в своём превосходстве.

После взлёта, когда звено уже построилось, Андрей Степанович взглянул мельком на карту в планшете и, не напрягая зрения, осмотрелся. В синевато - мутном небе плавилось далёкое солнце. На западе, у самого горизонта, валунами громоздились облака. Там, где проходила линия фронта, горели деревни, и дым пожарищ расстилался по всей округе. Кое-где виднелись багрово - рыжие языки пламени, яркие вспышки разрывов, воронки от бомб, окопы, ходы сообщения... Там, на земле, шла война, умирали люди, горел хлеб.

"Теперь, старший политрук, как говорится, гляди в оба да не разбей лоба !" - пошутил про себя Данилов, оборачиваясь и окидывая взглядом всю заднюю полусферу, откуда вероятнее всего можно было ожидать появления вражеских истребителей. "Чайка" была удивительно послушна, легко повиновалась каждому его движению. И это вызывало в нём чувство слитности с ней, наполняло душу спокойной уверенностью. Заданный район был уже совсем близко.

Истребитель И-153 "Чайка".  На такой машине А. С. Данилов встретил войну.

Продолжая непрерывно осматриваться, Андрей Степанович в жарком потоке солнечных лучей, косо падавших в кабину, заметил несколько горизонтальных чёрточек, образующих на фоне неба едва заметную пунктирную линию. Быстро приближаясь, чёрточки становились всё толще и толще. Через 2 - 3 секунды Данилов уже безошибочно мог определить, что это бомбардировщики "Дорнье-215", идущие плотным строем. И как только он увидел их тёмно - серые силуэты, его охватила ненависть. Он предчувствовал уже всю жестокость этого поединка и по выработанной ранее привычке старался успокоить себя мыслью, что сумеет первым навязать фашистским лётчикам свою тактическую инициативу, свою волю...

От больших перегрузок, навалившихся на Андрея Степановича после относительно спокойного горизонтального полёта, - яростные атаки следовали одна за другой, - у него темнело в глазах, голову вдавливало в плечи, сильно ломило спину. Однако он не фиксировал на этом внимания. Длинные пулемётные очереди из всех 4-х стволов, заглушая гул мотора, сотрясали "Чайку". Данилов не отрывал глаз от прицела, палец - от гашетки...

И вот сломан строй противника. Один самолёт горит на земле, потонув в дымном облаке. Другие, сбросив бомбы куда попало, ложатся на обратный курс, спешат восвояси. "Драпают, - подумал Андрей Степанович, начиная преследование. - Драпают, тварюги !"

Погоня за вражескими бомбардировщиками так захватила и увлекла его, что он не только забыл о скоротечности времени, но израсходовал добрую половину боекомплекта и - такого с ним никогда ещё не случалось ! - умудрился оторваться от группы, потерять её из виду. А когда, спохватившись, понял всю сложность и неприглядность создавшегося положения, было уже поздно что-либо предпринимать. Однако Андрей Степанович вовсе не собирался огорчаться и унывать. Он верил в себя и в свою машину. Восстанавливая потерянную ориентировку, Данилов ни на минуту не прекращал поиск вражеских самолётов.

Аэродром был уже близко, когда Андрей Степанович, взглянув в сторону солнца, где вытянулись реденькие облачка, увидел группу двухмоторных многоцелевых немецких самолётов "Мессершмитт-110". "Я один, а их... 3... 5... Нет, больше !   Пикируют, сволочи !   Нашли подходящую добычу !   Что ж, потягаемся !"

Опознать краснозвёздную "Чайку" не стоило большого труда, и 2 "Мессершмитта", отделившись от группы, предвкушая лёгкую победу, устремились в атаку. И тогда к Андрею Степановичу пришла мысль: "Иду в лобовую !"

Пальцы его словно приросли к ручке управления. Сближаясь с вражеским самолётом, Данилов совершенно сознательно рисковал, отлично понимая, что малейшая, самая ничтожная слабость, потеря внимания, ориентировки, и... всему конец !   "Мессершмитт-110" имел очень мощное наступательное вооружение...

Одна предельно короткая очередь - и Андрей Степанович уже поджёг самолёт противника, пропустил его "под себя", стремительно набрал высоту и завершил головокружительный маневр энергичным боевым разворотом. "Горит "Мессер", горит !" - отметил он.

Обрадованный удачной атакой, Данилов окинул быстрым и цепким взглядом зону боя. Нет, он не мог, не имел права ошибиться...

Сблизившись с вражеским самолётом, Андрей Степанович выбирал момент, чтобы прошить его пулемётной очередью, но "Чайку" сильно тряхнуло, будто под фюзеляжем разорвался зенитный снаряд. Потом её потянуло влево, и машина потеряла скорость.

А земля, с синевато - фиолетовыми дымами над линией фронта, с зеленеющим лесным массивом, с оловянно блестевшей речкой, как-то косо, покачиваясь, пошла навстречу. Данилов старался вывести "Чайку" из штопора, в который она сорвалась после внезапной потери скорости. "Нас голыми руками не возьмёшь !"

Огненная трасса пулемётной очереди на мгновение ослепила Андрея Степановича, и он почувствовал, что ранен. По его вспотевшему лицу текла кровь, режущая боль в руке не давала управлять самолётом. Но "мотор тянет, управление в порядке", Данилов не сдавался.

Тем временем вражеские истребители, отойдя в сторону, как бы решали, кому из них достанется столь лёгкая добыча. Однако "Чайка" уже набирала высоту. Она почти вертикально взмыла вверх, будто ища защиты у солнца. В этот момент к ней стал подбираться отделившийся от группы "Мессер". Андрей Степанович уже ясно различал чёрные, окаймлённые белым кресты и чувствовал приближение решительной минуты. Разгорячённый боем, старший политрук принял вызов. Какая-то совершенно новая сила была теперь союзницей Данилова, и он шёл на противника, уже не заботясь о том, выдержит ли "Чайка" неимоверные перегрузки. От предельной скорости нарастала вибрация.

В несколько секунд он настиг вражеский истребитель и, поймав его в прицел, нажал на гашетку. Но пулемёты безмолвствовали. Все 4 ствола... Ни единого звука, ни знакомой, веселящей душу пилота тряски. Мучительно и горько было сознавать свою беспомощность. Но он уже знал, на что решиться... Он всё ещё инстинктивно давил на гашетку, словно отказываясь верить в то, что оружие бездействует. "Таранить !.."

И Данилов стал подравнивать скорость своей "Чайки" со скоростью "Мессершмитта", только теперь вполне понимая всю сложность и рискованность предстоящего маневра. "Лишь бы хватило скорости, - думал он, увеличивая подачу газа. - Лишь бы хватило..."

Острый толчок вывел Андрея Степановича из нервного оцепенения. Собрав последние силы, он поднял голову - и его охватило восторженное, ни с чем не сравнимое чувство победы: к земле падали обломки хвостового оперения "Мессершмитта", и сам он, со своими крестами и свастикой, стал проваливаться, кренясь...

Весь тот первый день войны прошел вновь перед мысленным взором замполита полка.

В открытый фонарь кабины залетел ветерок, принёс солнечное тепло, настоенное на аромате луговых трав и смешанное с терпким запахом "горючки". "Да, было, - подумал Андрей Степанович, - побеждали и на "Чайках". В своё время, разумеется, не теперь... А теперь, - он улыбнулся, просияв, - иной раз не решается вступать в бой с нашими "Яками" даже хваленая эскадра "Мёльдерс". Паникуют гитлеровцы".

Данилов запустил мотор и стал вслушиваться в его знакомый, успокаивающий рокот. Словно напрягаясь перед взлётом, самолёт мелко - мелко подрагивал. Ожили на тёмных циферблатах зеленовато - фосфорические стрелки приборов. В наушниках шлемофона тонко пискнула морзянка. Глаза Андрея Степановича настолько привыкли к яркому свету, что он даже не прищурился, когда полыхнули слепящие солнечные отсветы на кабинах 2-х приземлившихся истребителей. И пока они катились по взлётно - посадочной полосе, чуть покачиваясь на неровностях, Данилов провожал их взглядом. Он знал, что это возвратились с задания "Латышские стрелки" - Гвардии капитан Сибирин и его ведомый, вылетавшие на поиск вражеских самолётов - разведчиков.

"Ладненько, ладненько притёрли, - мысленно отметил Андрей Степанович. - Что ж, каковы мастера, такова и работа".

Не первый раз "Яки" под его командованием сопровождали штурмовиков, и те всегда оставались довольны слаженными действиями истребителей прикрытия. Случалось даже, что одно их появление над полем боя обращало в бегство "Фоккеры" и "Мессеры". Данилов хорошо помнил то недавнее время, когда эти разрекламированные гитлеровской прессой "шедевры авиационной техники" ещё могли, как говорится, делать погоду. Но после первых же боёв, в которых участвовали "Яки" последних модификаций, положение изменилось.

Штурмовики "Ил-2" шли плотным строем, крыло к крылу, и Андрей Степанович, оглянувшись, совсем близко увидел их. Здесь, на высоте, небо казалось натёртым ртутью. Оно блестело и слегка мутилось от зноя. Внизу, под самолётами, тянулись на запад вереницы облаков, и, глядя на них, можно было подумать, что кто-то отчаянный только - только прокатил по небу на лихой тачанке и поднял клубы белой известковой пыли.

Не упуская из виду шестёрку "Ильюшиных", летевших штурмовать скопление вражеской пехоты, Данилов обратил внимание на эти до странности густые и туго скрученные облака. И то, что они почти совсем не просматривались, вызвало у него чувство досады и заставило насторожиться. Нет, он не заметил ничего подозрительного. Напротив, небо было чистым на много километров кругом. Лишь эта молочно - белая облачная гряда, готовая каждую минуту заклубиться, вскипеть... В ней угадывалось что-то потаённое, до поры не проявлявшееся.

"Что это за тень промелькнула ? - Андрей Степанович снова напряжённо всматривался в облака. - И... и тень ли ?"

Стремясь рассеять возникшее сомнение, он накренил самолёт. Нет, зрение не могло обмануть его: среди облаков на мгновение обозначились нечёткие силуэты самолётов. Начав уже делать боевой разворот, Данилов сразу взвесил всё - и возможность приблизиться к противнику на дистанцию действенного огня, и вероятность самому быть атакованным, и наличие горючего в баках, и скорость... "Сумели - таки мы их заметить, - подумал он, сильнее сжимая ручку управления. - Су-ме-ли !"

Когда, наконец, вражеские самолёты, решив больше не маскироваться, вынырнули из облачного покрова и Андрей Степанович увидел кресты на ступленных плоскостях и вытянутых фюзеляжах, он ощутил в своём теле не знающую жалости твёрдость, которая всегда предшествовала атаке.

Данилов смотрел в прицел, где скрещивались тончайшие нити, чуть подёрнутые серовато - дымчатой пеленой. Наступал решающий момент, 2 - 3 секунды удержать в прицеле силуэт - и... нажать на гашетку. Собранность, точность и абсолютное хладнокровие. И в то же мгновение он надавил на гашетку, надавил плавно, точно опасаясь, что от этого движения "Як" изменит свое положение в пространстве и цель ускользнёт. Глаз у Данилова был верный. Пушка и пулемёты действовали безотказно. Из мотора вражеского истребителя вырвалось красно - бурое пламя и, лизнув фюзеляж, затрепетало, заметалось... Одевшись дымом, самолёт противника соскользнул на левую плоскость, перевернулся своим тощим "брюхом" кверху и нырнул в облака. Данилов ввёл машину в вираж, осмотрелся. Небо повсюду, насколько хватало глаз, было чистым, опалово - сизым. Облака, напоминавшие Андрею Степановичу клубы известковой пыли, теперь растворялись, улетучивались.

Потеряв ведущего, вражеские истребители уклонились от встречи с нашими лётчиками. А те, вдохновлённые примером замполита, ни на секунду не прекращали преследования. Одна атака сменяла другую. И каждый, кто был с Андреем Степановичем в этом бою, чувствовал его мужественную близость, выжимал из машины буквально всё. На земле уже чадили 2 сбитых вражеских самолёта, разнося по речной пойме едкую удушливую гарь.

Штурмовики, довольные надёжным прикрытием, не нарушая строя, второй раз заходили на цель...

...И вот через много лет я перелистываю подшивку армейской газеты. Её пожелтевшие от времени страницы уже давно не пахнут типографской краской. Сентябрь 1943 года... Адрес редакции: полевая почта 29756-М. В глаза бросаются знакомые строки:

"...12 "Яков" под командованием тов. Данилова сопровождали штурмовиков. На пути к цели они были атакованы истребителями противника... В ходе завязавшегося боя Данилов сбил один самолёт противника лично и два - в группе со своими лётчиками".

- Да, это был тот самый вылет, - говорю я себе, - тот самый...

Не одного меня, военного корреспондента, поражало богатство личности Данилова, щедрость его возвышенной души, постоянная жажда деятельности и поиска, это ценили и другие, кто хорошо знал или был только немного знаком с Андреем Степановичем.

Помню, летом 1954 года я встретил в издательстве "Молодая Гвардия" Твардовского. Александр Трифонович спросил:

- А где сейчас Данилов ?

- Право не знаю. Кажется... Но я не уверен...

- Досадно, досадно, - сухо заметил он.

Потом положил на ладонь недавно вышедшую из печати подаренную ему книгу моих рассказов "Восходящий поток" и, словно взвешивая её, поинтересовался:

- Здесь есть что-нибудь о Данилове ?

- Не в прямом смысле, - ответил я. - Есть, конечно.

- О Данилове - человеке и комиссаре. - убеждённо сказал он, - можно говорить в самом высоком смысле слова.

Александр Позднеев.