Первый бой - это самый страшный момент в жизни каждого, кому довелось воевать. Сколько бы ни говорили о храбрости и отваге, а человек всегда остаётся человеком: страшно впервые вот так близко посмотреть смерти в глаза. Потом это чувство проходит, а точнее, отходит куда - то на задний план. Появляется мастерство, сноровка, как во всякой работе, а вместе с ними и уверенность в себе, в том, что ты собьёшь противника раньше, чем он тебя, и вернёшься живым из этого и следующего боя.

Мы пошли в бой всем составом нашей эскадрильи: впереди - командир эскадрильи капитан Кустов, заместитель командира старший лейтенант Титов, комиссар эскадрильи старший политрук Моторный. Звеньями командовали лейтенанты Ульянов, Машковский, Нетребко. Я тоже вёл звено, но штатная должность моя была помощник комиссара эскадрильи по комсомольской работе.

Воздушные бои на Халхин - Голе - это не бои, а воздушные сражения. В один бой порой втягивалась вся истребительная авиация японской и нашей стороны. Сотни истребителей на небольшом участке, эшелонируясь по высоте от 5000 метров до земли, бились обычно около часа. Ежедневно бывало по 2 - 3 боя. Шла борьба за господство в воздухе, борьба упорная и кровопролитная.

Когда мы подходили к линии фронта, бой был в полном разгаре. Со стороны это напоминало рой каких - то гигантских насекомых, с той лишь разницей, что очень часто воздушное пространство прорезали снопы огня - это стреляли наши И-16, имевшие по 4 пулёмета "ШКАСС", каждый из которых давал 1600 выстрелов в минуту, а в боекомплекте каждая четвёртая пуля - трассирующая; снопы огня с дымом обозначали, что это стреляет японский И-97. Наш командир капитан Кустов, имея большой опыт боёв в Испании, вёл эскадрилью в самый центр этого роя.

Входить в эту неуправляемую армаду было просто страшно. Казалось, что все пули попадут непременно в твой самолёт. Смотрю, один наш делает переворот влево, другой - боевой разворот вправо, чтобы не столкнуться с другими самолётами, и не успел я, как говорят, и глазом моргнуть, как оказался один. Впереди шёл самолёт - вроде наш. Но вдруг он резко развернулся, и в мою сторону полетел сноп огня с дымом. Тут я понял, что это японец, и дал очередь в его сторону. Он сделал переворот в одну сторону, я в другую, и так, обменявшись пулемётными очередями, мы разошлись. Долго я ещё носился в этом клубке, маневрируя, чтобы не попасть под прицельный огонь, и смотрел вовсю, чтобы не столкнуться с кем - нибудь.

Искать кого-то своего я уже не пытался, так как при таком напряжении не различал, где свой, а где чужой, хотя в спокойной обстановке сразу бы узнал японский И-97, потому что он совершенно не был похож на наш И-16. Наш в воздухе с убранными шасси и особенно в профиль напоминал бочонок - короткий и толстый, а И-97 был длинным и тонким, мы его потом называли "худой", кроме того, у него не убиралось шасси. Но при всех различиях всё же я ухитрился принять японца за своего и пытался к нему пристроиться. Тут, видимо, полностью сработала поговорка: "У страха глаза велики".

Восемь лётчиков из нашей эскадрильи к японцам не пристраивались, но после боя дорогу домой не нашли и расселись по всему Тамцакбулакскому выступу. За ними были посланы опытные лётчики, которые и привели их на свой аэродром. За всё это никто нас не упрекнул. В известной теперь песне поется: "Последний бой - он трудный самый". Я бы сказал, что и первый бой - самый трудный. А впрочем, лёгких боев не бывает...

Ужин, несмотря на физическую усталость и нервное напряжение, прошёл в бодром настроении. Шутили надо мной, над теми, кто "уселся" вдоль единственной столбовой дороги, которая идёт от Тамцак - Булака до Хамар - Дабы, как они рулили вдоль этой дороги и спрашивали у проезжих цириков дорогу на наш аэродром "Ленинград", а цирики отвечали: "Айда за мной, моя туда идёт".

...Конец июня. Дни стоят длинные, жаркие, ночи - короткие, душные. Не успеешь и глаз сомкнуть  ( а мешали этому ещё и тучи комаров, которых не разгонял и дым от специальных свечей ), как уже занимается рассвет. Нас тут же будили, и мы шли к самолётам. Там техник, опробовав мотор и всё оборудование, встречал рапортом о готовности.

Ну а пока ракеты нет, можно и "добрать" под крылом самолёта: под голову парашют, реглан на голову от комаров - и моментально засыпаешь. Техник стоял наблюдателем и, заметив ракету, тормошил лётчика. Мотор уже запущен. Иногда техник даже помогал дать газ, чтобы тронуться с места, а сам соскакивал с крыла уже на ходу. Это были будни, ежедневные будни фронтовой жизни.

После 5 - 6 боёв мы стали узнавать своих и чужих. Исчезло сковывающее напряжение, появилось умение и смелость.

Как-то шли мы обычным боевым порядком по стреле на КП, которая указывала направление к противнику. Шли в бой. Но что это ?   Впереди появился И-97. Увидев десятку И-16, он попытался уйти от нас. Командир эскадрильи капитан Кустов продолжал следовать в прежнем направлении, а я решил не упускать этого самурая. Когда И-97 пытался выйти из пикирования, я перед его носом ставил сноп заградительного огня. Он отворачивал в другую сторону, я снова давал заградительный. Так несколько раз я преграждал ему путь, и он врезался в землю. Это был мой 16-й бой и первый сбитый самолёт.

Лётчики - Герои Советского Союза, прибывшие в составе группы Смушкевича, проделали большую работу по вводу в бой и передаче своего боевого опыта молодым. И результаты сказались вскоре же. 22 июня около сотни наших истребителей в районе озера Буир - Нур сражались со 120 японскими истребителями. В этом сражении принимали участие Герои Советского Союза, показывая образцы мужества и боевого мастерства. Японцы, несмотря на численное превосходство, вынуждены были беспорядочно покинуть поле боя. В этом и последующих боях успеху способствовала тактическая хитрость Героя Советского Союза майора Грицевца. Он привёл эскадрилью "Чаек" с выпущенными шпсси. Японцы, приняв их за И-15бис, бросились на лёгкую добычу, но "Чайки", убрав шасси, на большой скорости сами перешли в атаку. Ошеломлённые японцы рассыпались и разные стороны.

Только за 4 дня боёв в конце июня противник недосчитался более 60 своих самолётов.

И этих сражениях особенно отличились Герои Советского Союза Грицевец и Кравченко, ставшие дважды Героями, Горой Советского Союза Герасимов, командир полка Забалуев, лётчики Орлов, Скобарихин, Кустов, Мошин, Рахов. Их имена знали на фронте все.

Героический подвиг в те дни совершил лётчик нашего полка Саша Мошин. Он рассказывал: "Гнался я за японцем, который на полной скорости драпал к линии фронта. Подхожу к нему на дистанцию открытия огня, нажимаю на гашетку - пулемёты молчат. Что это ?   Задержка ?   Или кончился боекомплект ?   Перезаряжаю пулемёты, противник по прежнему в сетке прицела снова нажимаю на гашетку, но пулемёты не стреляют. Медленно сближаясь, успеваю оценить обстановку: высота 10 - 15 метров, таран на такой высоте чрезмерно опасен, но мы пока над нашей территорией. Иду чуть выше японца, слегка отжимаю штурвал от себя и слышу удар и скрежет винта. Сел я, не успев выпустить шасси. Метрах в 300 сзади горел рухнувший самолёт противника".

За этот бой лейтенант Мошин одним из первых в полку был удостоен звания Героя Советского Союза.

Как-то в конце июня мы с комэском капитаном Кустовым сидели у его самолёта в ожидании ракеты - сигнала на вылет. Настроение у него было приподнятое. Он охотно рассказывал о событиях, о гражданской войне в далёкой Испании. О том, как они, наши добровольцы - лётчики, танкисты и артиллеристы выполняя свой интернациональный долг, помогали испанскому народу в борьбе с мятежными фашистами Франко, которые рвались к власти при помощи немецкого и итальянского фашизма.

В это время к нашему самолёту подвезли завтрак, раскинули скатерку под крылом, красноармеец поставил две тарелки с биточками, хлеб, вилки, стаканы с чаем. Пока он расставлял комары буквально облепили биточки.

- Спали отдыхали и обедали мы в Испании без этой твари ! - И Кустов сердито бросил свою вилку в тарелку с биточками.

Ракета !   Все бросили завтрак надели парашюты и уселись в кабины. Я сдул комаров с одного биточка, затолкал его в рот и дожевал уже в воздухе.

С набором высоты мы вышли на КП и по указанию стрелы направились на север. Но Кустов заметил группы бомбардировщиков противника - они шли в боевом порядке "колонна звеньев". Это появились новые японские пикировщики о которых нам ничего не было известно и было указание командования сбить хотя бы одного из них. Пикировщики шли к Хамар - Дабе, видимо, намеревались бомбить переправу через реку Халхин - Гол но не дошли. Дерзкой атакой нашей десятки строй бомбардировщиков был paccтроен. He долетев до переправы, они поспешно сбросили бомбы на головы своих же самураев и поодиночке стали уходить на свою территорию.

В паре с Кустовым мы атаковали один из них. Стрелок яростно отстреливался, видно было, как он крутил турельную установку: то в моём направлении шла трасса, то в сторону Кустова. Выходя из атаки на близком расстоянии от бомбардировщика, я попал в его струю, мой "Ишачок" затрясло, затем перевернуло на "спину". Земля близко, может не хватить высоты на вывод, быстро отдаю ручку управления от себя, удерживая самолёт в положении вверх колесами, делаю полубочку, ставлю самолёт в нормальный горизонтальный полёт. Осматриваюсь - и что я вижу !   Рядом со мной вертикально падает И-16, следом за ним с отрубленным хвостовым оперением в крутой спирали идёт к земле японский пикировщик. Считанные секунды - и на земле вижу взрыв, затем последовал второй, сильнее...

Докладывать о гибели командира эскадрильи мне не пришлось. Когда я позвонил на КП, полковник Лакеев ответил: "Егоров, я сам видел всю картину боя и таран Кустова. Очень жаль Виктора, я знал его ещё по Испании".

В этом бою японцы потеряли 3 бомбардировщика - пикировщика. Одного сбил лейтенант Машковский с ведомым Югановым, второго сбил комиссар эскадрильи старший политрук Моторный с лейтенантом Коневым. Наши потери - 1 самолёт, в котором героически погиб наш боевой командир капитан Кустов.

Через несколько дней пришёл Указ о присвоении Кустову звания Героя Советского Союза. А ещё через несколько дней мы узнали: у него родилась дочь. Но сам он уже не узнал никогда и того, что стал Героем Советского Союза, и тoгo, что стал отцом...

Правый берег Халхин - Гола был ниже левого, артиллеристы противника не могли стрелять, не видя цели, и вынуждены были корректировать огонь или с самолёта  ( что давало меньший эффект ), или с аэростата - он их больше устраивал. Японцы обычно поднимали и опускали его лебёдкой в 2 - 3 километрах от линии фронта.

Наша эскадрилья ещё в Июне была передислоцирована на аэродром "подскока", расположенный в километре от линии фронта у подножия горы Хамар - Даба. Когда стреляла японская артиллерия, снаряды со свистом проносились над нами и рвались где то за аэродромом.

Первое время мы с рассветом скрытно прилетали туда на малой высоте, чтобы японцы не засекли. День работали с этого аэродрома, на ночь улетали на базовый аэродром "Ленинград". Монгольские лётчики на ночных бомбардировщиках Р-5 работали с этого аэродрома в тёмное время суток.

Как начинался бой ?   Полковник Лакеев, находившийся на командном пункте на Хамар - Дабе, поднимал телефонную трубку, крутил ручку полевого телефона - звонки одновременно раздавались в "Ленинграде", "Орле", "Калуге", "Туле" и так далее. Эскадрильи со всех аэродромов поднимались в воздух, шли на Хамар - Дабу, читали выложенные на земле нехитрые сигналы и шли в том направлении, куда показывала стрела.

Наша эскадрилья располагалась ближе всех, и мы после взлёта, ещё убирая шасси, читали сигналы и с набором высоты уходили в указанном направлении. Поэтому и бой, как правило, начинали первыми.

Противник всегда шёл вдоль линии фронта по своей территории группой в 25 - 30 самолётов. У нас собиралась группа в 8 - 10 истребителей. Мы тоже шли параллельно линии фронта по своей территории, но с набором высоты. Противник, обнаружив нас, переходил в атаку, мы уклонялись от неё до подхода других наших групп. А когда мы видели, что наши появились, принимали бой, и тут завязывался "клубок", который продолжал разрастаться по мере подхода свежих сил сторон - и так на целый час на всём пространстве от земли до высоты 5000 метров. Иногда нам удавалось израсходовать весь боекомплект, сесть на свой аэродром, дозаправиться горючим, пополнить боекомплект, взлететь и снова попасть в этот бой.

16 августа нам была поставлена задача: уничтожить японский аэростат. Поднимали они его каждый день по нескольку раз. Мы даже знали: раз артиллерия стреляет, значит, аэростат поднят. Долго мы охотились за ним, но застать его в воздухе не удавалось - японцы всегда успевали спустить его и куда - то спрятать.

18 августа - День авиации. Командир эскадрильи лейтенант Мазин сказал:

- Я со своим звеном буду дежурить и ловить аэростат.

Моё звено стояло на противоположной стороне аэродрома, в готовности номер два.

Ракета !   Взлетает звено командира, с разворотами и набором высоты идёт на аэростат, но его успевают спрятать.

Возвращаются, снова ракета - и снова впустую. И так все 5 вылетов. Я всё это наблюдал и пришёл к выводу: так мы его никогда не поймаем, надо что-то придумать. Наконец командир эскадрильи позвонил и сказал:

- Егоров, теперь ты садись в готовность номер один и лови его.

Ракета !   Взлетаем звеном. Но я не пошёл с набором высоты, а бреющим ушёл на свою территорию, затем развернулся на 180 градусов и пошёл к Хамар - Дабе. Мелкими покачиваниями с крыла на крыло заставил ведомых Конева и Юганова пристроиться поплотней, мы тройкой нырнули в ущелье Хамар - Дабы, вышли на русло реки Халхин - Гол. Затем я сделал боевой разворот вправо и пошёл звеном на сближение. Наше появление было настолько неожиданным, что зенитная артиллерия японцев начала стрелять, лишь когда мы подходили к цели. По нашим самолётам был открыт огонь из орудий всех калибров, в воздухе чернели сплошные разрывы снарядов. Я устремился в атаку на зенитную артиллерию. Затем Конев и Юганов остались штурмовать зенитки, а я направился к аэростату.

С командного пункта, который располагался на вершине Хамар - Дабы, полковник Лакеев по телефону кричал нашим, наблюдая всю эту картину в подзорную трубу:

- Братцы, посмотрите, что там делается: пара штурмует зенитки, Егоров идёт в атаку на аэростат !

Я этого, конечно, не видел. Когда аэростат уже не вмещался в моём прицеле, дал очередь, трасса прервалась в аэростате. Отвернул самолёт влево - посмотреть, как горит аэростат, но он не горел. То, что я принял за огонь, было японским солнцем огромных размеров, нарисованным на борту аэростата. Я сделал несколько атак, но аэростат по горел и не взрывался, хотя трасса огня исчезла вроде бы и в нём. После одной из атак я почувствовал удар в мотор, быстро отвернул к линии фронта, чтобы можно было дотянуть до своей территории. Но, подойдя к линии фронта и опробовав мотор на разных оборотах, я убедился, что мотор работает нормально и атаки можно продолжать.

Аэростат успели спустить почти до земли, я прошёл над ним, уменьшил скорость, как на полигоне, сделал перепорот и стал пикировать. Определить дистанцию мне было легко, так как я имел большой опыт стрельбы по наземным мишеням. Смотрю в прицел, аэростат снова занял его полностью. Я определил, что дистанция примерно 400 метров, нажал на гашетку и выпустил длинную очередь. Аэростат взорвался, огромная, клубящаяся шапка чёрного дыма стала подниматься стремительно вверх, я успел проскочить это место и остался невредим.

Отойдя к линии фронта, стал поджидать ведомых, которые бросили штурмовку и спешили пристроиться ко мне.

Столб чёрного дыма ещё долго стоял за линией фронта, постепенно смещаясь по направлению движения ветра.

Всё это случилось на глазах у всего фронта, и поэтому не успел я доложить командиру эскадрильи о выполнении задачи, как стали подъезжать с ближайших наземных частей с поздравлениями с Днём Воздушного Флота и спрашивали, кто сбил аэростат. Командир эскадрильи указал на меня. Тогда меня подхватили и стали качать, а потом опустили и преподнесли подарок - целый картонный ящик папирос "Борцы". Я тогда ещё не курил - прикурил, закашлялся и бросил, сказав своим, чтобы разбирали папиросы.

Японская артиллерия осталась без "глаз". Но она не могла примириться с этим. Когда наши войска 20 августа перешли в наступление, окружая группировку противника, японцы стали посылать самолёты - корректировщики. И снова почти та же картина: стоило только нашему звену взлететь, как корректировщик уходил на свою территорию, а когда наши производили посадку, он как из-под земли появлялся над Хамар - Дабой, и артиллерия японцев вновь оживала.

Моё звено в эти дни выполняло другие задачи, пока не последовал звонок Лакеева, который приказал для уничтожения корректировщиков выделить звено Егорова, сказав при этом: "Он их обманет".

22 августа подняли нас, как всегда, с рассветом и, как всегда, мы направились каждый под крыло своего самолёта, чтобы "добрать" сна. Но моему звену это не удалось: над Хамар - Дабой появился корректировщик, и сразу заговорила японская артиллерия.

Ракета !   Мы взлетаем звеном. Я знал, что корректировщик сейчас удалится в глубь своей территории. Но знал и другое: через несколько минут он вернётся - вот тут его и надо подкараулить. Но поджидать его тут, на линии фронта, было бесполезно, потому что, имея на борту радио, он мог знать о наших истребителях. Я решил действовать другим путём: повёл звено на посадку. Мы выпустили шасси, но садиться не стали - так договорились ещё на земле. На малой высоте мы убрали шасси, на бреющем южнее Хамар - Дабы пересекли линию фронта и углубились на территорию противника.

Там, в тылу, по дорогам спокойно двигались к линии фронта и обратно машины противника. Мы атаковали те, что двигались к линии фронта, не ослабляя внимания за воздухом, особенно где, по моему предположению, должен следовать корректировщик.

Выйдя из атаки, я заметил, что в сторону фронта идёт самолёт. "Ага !   Вот и дождались тебя". Мы незаметно зашли с тыла. Да, это был корректировщик. Ему, наверное, но радио сообщили, что истребители сели, а они уже висели у него на хвосте.

Была мысль посадить его на наш аэродром, но мы знали, что японцы в плен не сдаются - офицеры стреляются, а унтер - офицеры, которым выдавалось только холодное оружие, делают харакири. Поэтому я отказался от мысли посадить корректировщик и решил, когда он подойдёт к Хамар - Дабе, расстрелять его. Так и сделал, отправив японца с неба прямёхонько в землю.

20 августа 1939 года советско - монгольские войска начали наступление с целью окружить и уничтожить японские войска. Нам сообщили, что противник усиливает свою авиацию, перебрасывая из самой Японии лётчиков императорской школы высшего пилотажа.

С этими асами нам пришлось встретиться 26 августа. Погода стояла жаркая, тихая, в прозрачном голубом небе появились белые барашки. Мы шли восьмёркой: одно звено вёл комэск, второе я и пару старший лейтенант Ульянов. В разрывах облачности я заметил большую группу И-97, которые шли под облаками на встречных с нами курсах. Я выскочил вперёд и показал командиру, где противник. Он понял, я вернулся на своё место. Командир эскадрильи, за ним пара Ульянова нырнули в разрывы облаков и внезапно атаковали японцев сзади. Я со своим звеном остался на высоте, зная, что после атаки японцы частью сил полезут за облака, чтобы иметь преимущество в высоте, а я им это не позволю. Расчёты мои не оправдались - противник после атаки нашей пятёрки не частью, а всей армадой полез вверх. Я понял: мне не справиться с ними...

Одному ведомому я показал одну цель, другому - другую, а сам перевёл самолёт в пикирование. В это время из облака показался японец. Увидев, что на него пикирует И-16, он сделал переворот, но был без скорости и завис - это мне только облегчило атаку: длинной очередью я поджёг его.

Угол пикирования у меня был большой. Я быстро прикинул, что если начну нормально выходить из пикирования, то могу столкнуться с горящим японцем. Мысли работали как у всякого лётчика - чётко и быстро. И отдал ручку управления от себя, перевёл самолёт в отрицательное пикирование  ( вверх колёсами ), избежав тем самым столкновения. Но я не избежал другой опасности: на И-16 было запрещено отрицательное пикирование, самолёт не рассчитан на такие перегрузки. Но запрет касался мирного времени, а тут - война.

Выйдя из облака, быстро вывел самолёт из отрицательного в нормальное пикирование. Но оно уже не было нормальным, стрелка прибора скорости уперлась в ограничитель. Я понимал, что скоро мой самолёт начнёт разваливаться в воздухе, но всё - таки вывел машину в горизонтальный полёт, и, как говорят, опасность миновала. Был момент, когда самолёт начало трясти, и мимо фонаря уже летели крышки люков, но наш самолёт, построенный отечественной авиационной промышленностью, хотя и молодой в то время, выдержал этот экзамен.

С меня лил холодный пот, но я был рад: рад за то, что наш И-16 выдержал испытание, рад, что сбил на этом замечательном истребителе 6-й японский самолёт.

Выйдя в "горизонт", я осмотрелся. Под облаками слева увидел 6 наших И-16, я седьмой, а где восьмой ?   Стал смотреть в другую сторону и увидел его - это был комиссар эскадрильи Моторный, которого парами по очереди атаковали 10 вражеских И-97. Ну что же, как говорится, сам погибай, а товарища выручай. Тут уже не то что в пылу боя, а сознательно идёшь на риск ради спасения товарища. Я прикинул, что дам заградительный огонь, отобью японцев от нашего, а сам за счёт большой скорости тоже уйду. Но не рассчитал: выйдя в горизонтальный полёт на сумасшедшей скорости, я оказался ниже их, и когда направил свой самолёт наперерез, то весь был поглощён одной мыслью: скорей дать очередь, чтобы отогнать самураев, пока они не добили нашего комиссара. На приборы я не смотрел. Вот противник уже близко, даю длинную очередь - японцы шарахнулись в разные стороны, мой спасённый приветственно помахал крылом и пошёл на свою территорию. Я тоже сделал переворот, чтобы последовать за ним, но... скорости у меня не оказалось. Я понял, что попал в такое же положение, как тот японец, которого я сбил.

Но я не хотел, чтобы меня так же безнаказанно и легко расстреляли, быстро вывел свой самолёт в нормальное положение, осмотрелся и убедился, что 3 пары шли на меня в атаку. Я определил, что правая ближе всех, следовательно, будет стрелять первой.

Нужно отдать должное этим асам из императорской школы: стреляли они метко. Поэтому, не имея скорости для маневра, я спрятался за бронеспинку. И тут же немедля посыпался град пуль, они разбили всю приборную доску, пробили бензобак. К счастью, он не загорелся, но из пробоин бензин хлестал в кабину, мне в лицо. Часть пуль попала в бронеспинку. Хотя японские пули не пробивали русской брони, я чувствовал каждую собственной спиной, и она выгибалась, а голова гнулась - через неё тоже летели пули. Задыхаясь от бензина, я, как рыба, хватал из - за борта свежий воздух.

Я понял, что не только от зажигательных пуль, но даже от выбрасываемого из выхлопных патрубков пламени в любую секунду может произойти взрыв. Быстро отстегнул привязные ремни и уже взялся за дверку кабины, но не открыл её: я находился над Маньчжурией, и прыгать значило попасть в плен, а это равносильно предательству. Японцы, видимо, посчитали меня сбитым, потому что мой самолёт горел. Я стал постепенно выводить его из пике и тут увидел группы наших самолётов: они шли в бой, который для них только начался и который в моей жизни мог быть последним. Но, наверное, я родился в рубашке.

Теперь я был спокоен: преследование японцев уже исключено, наши девятки и восьмёрки шли в атаку. Следуя на свой аэродром, я размышлял, хватит ли горючего до дома, но горючего хватило. Над аэродромом выключил зажигание, чтобы не воспламенить пары бензина, ещё оставшиеся в кабине. Так, с выключенным мотором, как на планере, и произвёл посадку.

В моём самолёте насчитали 67 пробоин. Была разбита приборная доска, пробит бензобак, выведены из строя 2 цилиндра, 3 пробоины в самом винте, 37 вмятин в бронеспинке, одна пуля вскользь задела шлем, вырвав клок волос, и слегка обожгла кожу. Вот тут, как говорится, я был в полном смысле слова на волосок от смерти.

Зато в этом бою было сбито только нашей эскадрильей 4 японских самолёта, которыми управляли асы из императорской школы. Отличились в этом бою комиссар эскадрильи Моторный и командир звена старший лейтенант Ульянов.

За 26 августа всего было сбито 34 японских самолёта, наших потерь не было.

Японцы, утратив способность вести борьбу за господство в воздухе, перестали оказывать серьёзное сопротивление. Вся наша авиация была направлена на поддержку наступающих войск, которые продолжали уничтожать окруженную группировку противника.

30 августа 1939 года отборные силы 6-й японской армии, вторгшиеся в пределы Монгольской Народной Республики, были разгромлены и полностью уничтожены.