Он участвовал в девяти военных кампаниях – Испания, Хасан, Халхин-Гол, Италия, освобождение Западной Украины и Западной Белоруссии, финская война, Великая Отечественная, Корея, Вьетнам. Ни разу не был сбит, не потерял ни одного ведомого. Свои «ястребки» он терял лишь тогда, когда таранил самолеты врага. В КБ Лавочкина первым поднял в воздух реактивный самолет, первым испытал самолет с ламинарным крылом, первым достиг скорости полета 100 км/час, первым преодолел звуковой барьер, был первым командиром самолета-носителя при первых испытаниях советских атомных бомб. И еще – был первым командиром группы летчиков-штрафников, единственной за всю историю войны.

Полк этот был создан в августе 1942-го в 3-й воздушной армии, входившей в состав Калининского фронта. Формирование его совпало с появлением группы немецких асов. Они перемещались по всему фронту и появлялись там, где немцам нужно было обеспечить господство в воздухе. Самолеты асов были разрисованы игральными картами всех мастей, за что наши летчики прозвали их «картежниками». В их группе было 28 пилотов, возглавлял ее 29-й, полковник фон Берг. Летал он на машине с красным трехглавым драконом.

Потери от этих асов наша авиация несла большие, а немецкие бомбардировщики, прикрываемые ими, зачастую беспрепятственно бомбили наши наземные войска. Командующий Калининским фронтом Конев требовал от командующего 3-й воздушной армией Михаила Громова прикрыть с воздуха войска, которые в это время проводили Ржевскую наступательную операцию, имеющую целью не дать немцам возможности перебрасывать силы на юг, где разворачивалось решающее Сталинградское сражение.

И Громов решился на неординарный шаг: он предложил создать специальную группу летчиков-штрафников, которая должна будет любой ценой ликвидировать «картежников», прикрыть с воздуха наши войска от бомбежек. Он предложил собрать опытных истребителей из тех, кто в чем-либо провинился и которым грозил штрафной батальон. Этим он еще и спасал опытных пилотов от неминуемого штрафбата, от верной гибели.

Всемирно известный летчик, один из первых Героев Советского Союза, любимец Сталина, Громов мог позволить себе несколько видоизменить только что вышедший приказ вождя о штрафных батальонах и заградительных отрядах. Но это был и большой риск. А вдруг кто-нибудь из штрафников на самолете, вооруженном пушкой и пулеметами, отмочит что-нибудь «не то». Тогда Громову самому впору становиться штрафником: Сталин жестоко карал за проступки. Говорят, до войны вождь особо отличал и даже любил летчиков, но это не помешало ему отдать в руки палачей НКВД многих авиаторов, в том числе командующих ВВС Алксниса, Смушкевича, Рычагова, героев Испании, Китая и Халхин-Гола...

И вот по приказу штаба армии в середине августа на аэродром Башарово, что неподалеку от Андреаполя, стали прибывать летчики, в предписаниях которых значилось: «Направляется в группу истребителей-штрафников». Всего к месту сбора прибыли 64 человека – значительно больше одного полка, и потому их официально назвали «группой штрафников».

Перед Громовым встал вопрос: кого назначить командиром этого штрафного воинства? Он предлагал возглавить полк лучшим асам воздушной армии Андрею Боровых, Василию Зайцеву и Григорию Онуфриенко (впоследствии дважды Героям и Герою Советского Союза). Но те отказались. Позднее они говорили, что им не страшно было вступить в одиночку в бой с любым количеством фашистов, но совсем не хотелось погибнуть от очереди сзади, от своих же ведомых. Доверия к штрафникам у них не было.

Тогда возглавить полк вызвался майор Иван Федоров, который прибыл на фронт к Громову за две недели до этого. Правда, «прибыл» не совсем верно сказано. Он самовольно сбежал на фронт с авиационного завода в Горьком. Как многие тыловые летчики, он писал рапорт за рапортом директору завода, командованию ВВС. Начальство каждый раз отказывало, хотя Федоров пилот первоклассный, работал испытателем еще до войны вместе с Громовым, Супруном, Стефановским и другими известными летчиками страны. Уже участвовал в войне в Испании и в Китае. В Испании сбил лично и в группе более двадцати фашистских самолетов, причем два из них таранил. Что воевал там смело, подтверждают его испанские медали и личный подарок Долорес Ибаррури – ее наручные часы. Еще до Великой Отечественной он был награжден двумя орденами Красного Знамени.

Чтобы заставить заводское начальство снять его с испытательной работы и отправить на фронт, он схулиганил: 27 июля сделал на новом «ЛаГГе» три мертвые петли, заканчивающиеся под мостом через Оку. Такого сложного и опасного трюка, очевидно, не совершал еще никто. Охрана моста открыла огонь по самолету из зенитных орудий и пулеметов, видя, что их объекту угрожает опасность. Дело могло кончиться трибуналом, и Федоров решил лететь прямо на фронт. Сделав бочку над аэродромом, он попрощался по радио со своими друзьями и начальством на заводе: «Лечу на фронт, вернусь после победы!» – и взял курс на запад. Добирался, как он говорит, по «компасу Кагановича», то есть ориентируясь на железную дорогу.

– На подлете к Ногинску вижу: два «МиГа» стали подворачивать на меня. Ухожу переворотом вниз и на бреющем лечу дальше – «МиГи» меня потеряли. Погода портится, и горючее уже на исходе, а до подмосковного Монина, где я решил заправиться, далековато, – рассказывает Иван Евграфович. – Не хватает еще плюхнуться где-нибудь в поле на вынужденную посадку и повредить самолет, и тогда уж наверняка не миновать трибунала и штрафбата.

Все же дотянул до Монина, и хотя тучки основательно прикрыли аэродром, очертания его мне хорошо знакомы. Сажусь, рулю к бензовозам, останавливаюсь рядом с крайним. Вылезаю и встречаю удивленные глаза солдат и технарей. Догадываюсь, в чем дело: на мне испанская летная куртка без знаков отличия, испанский берет и замысловатые заграничные бутсы. Как ни в чем не бывало прошу заправить самолет. Вижу, ребята мнутся, наконец шофер бензовоза спрашивает: «А вы кто такой?» Говорю: «Летчик-испытатель». Солдат говорит: «Нужно разрешение начальника ГСМ и коменданта аэродрома».

Время терять нельзя – а вдруг есть приказ о перехвате... Достаю свой незаряженный пистолет и говорю шоферу: «Заправляй!» Солдат торопливо подает мне заправочный пистолет и шланг... Проходит минут десять. Смотрю: и впрямь едет к бензовозам пикап, а в нем люди в фуражках – может, и СМЕРШ. Быстро прыгаю в кабину, запускаю мотор. Прямо с места иду на взлет. Стреляли, не стреляли – слышать я уже не мог: мотор ревел во всю мощь, унося меня с аэродрома.

Опять лечу низко, на бреющем, опасаюсь, что с Монина могли поднять погоню. Облетаю стороной населенные пункты и полевые аэродромы. И лишь когда впереди заблестела Волга, поднялся повыше, чтобы осмотреться и найти какой-нибудь аэродром, желательно крупный, – там рядом наверняка должен быть штаб 3-й армии или какой-нибудь из ее дивизий. Вижу такой аэродром и много самолетов на площадке у Мигалова, километрах в тридцати от Калинина. Пикирую и на скорости прохожу низко над аэродромом.

Определил, где командный пункт. И заметил у командного пункта легковую машину, возле нее большую группу людей. А не тот ли это «кадиллак», который подарил Громову президент Рузвельт после его полета в Штаты через полюс? Вот была бы удача, если бы попал прямо к Громову.

Сажусь и рулю прямо к командному пункту. И точно: Громов, рядом Байдуков и еще герой полярных полетов Юмашев. «Товарищ генерал, летчик Федоров прибыл для испытания нового самолета в боевых условиях».

По лицу Громова отгадать трудно, знает ли, что я нахулиганил и сбежал с завода. Не спеша оглядел меня, хмыкнул. Затем по давней привычке положил ладони на грудь и покрутил указательными пальцами: признак размышления. А затем повернулся к Байдукову: «Ну вот, Георгий, тебе замена! Так что теперь можешь ехать на курсы».

Ему повезло: прилетел к Михаилу Громову. Тот хорошо встретил товарища по довоенной испытательной работе и назначил его своим замом по технике пилотирования, хотя директор Горьковского авиазавода Гостинцев требовал вернуть Федорова и отдать под суд.

Об этом ему расскажут позже, как и о том, что Лавочкин направил депешу командованию ВВС, чтобы Федорова вернули на завод. И что нарком Шахурин издал приказ: временно перевести для проведения спецзадания по боевой работе в 3-ю воздушную армию.

– Громов был расчудесный и благороднейший человек! И когда я увидел, что он в затруднении с назначением командира штрафников, я сказал, что готов возглавить эту группу, – продолжает Иван Евграфович. – Громов хотел отговорить меня, но, не видя других кандидатур, махнул рукой: «На организацию полка – пару недель! Даю карт-бланш – их жизнь и смерть в твоих руках. Можешь без суда и следствия... Сколоти боеспособные эскадрильи. У вас будут истребители Як-1 поновее и Як-7 по мере их поступления. Начштаба армии назначит повышенное денежное содержание. Но надо, чтобы ты «картежников» разогнал. Понял?» «Завтра же и проверим людей в бою», – откозырял я.

Конечно, торопиться мне не следовало. Нужно было хорошенько подготовиться к боям, сформировать эскадрильи и звенья, обговорить методы ведения боев, отработать слетанность. Я этого не сделал. И потому первые бои мы провели разрозненно, сумбурно, ведомые отрывались от меня. Хотя налеты бомбардировщиков мы все-таки отразили. В первый же день в тяжелых боях мне пришлось прибегнуть к тарану колесами шасси, чтобы разогнать немцев и не попасть под огонь их истребителей, – это мой испытанный испанский прием. В результате – хромота вследствие неудачного приземления на парашюте после тарана.

Летчики сами видели, как неорганизованно дралась моя шестерка. Ну и меня в бою видели. А это лучше всяких слов. Ребята-то были в основном опытные, понимали, что командира в бою надо прикрывать. И я не упрекал их, не напомнил о своем праве – без суда и следствия...

Постепенно мои штрафники стали драться более организованно и напористо. К тому же Громов через несколько дней перевел в штрафной полк на усиление лучших истребителей армии: Боровых, Онуфриенко, Зайцева, Баранова, Чреватенко. Среди штрафников я тоже приметил с десяток наиболее умелых и опытных ребят, на которых можно было положиться, – Калугин, Минченко, Покровский, Решетов. Особенно запомнился мне Аркаша Покровский – совсем мальчик, но смелый и находчивый в бою.

Почему попали в штрафники мои подопечные, я тогда не знал – некогда было, да и не любил я копаться в бумагах. Позже узнал о провинности Анатолия Решетова. Этот опытный летчик расстрелял под горячую руку прямо в воздухе своего ведомого, трижды бросавшего его в бою. Тогда за трусость, самовольный выход из боя или даже просто потерю ведущего могла последовать расправа и после посадки, на аэродроме. Уже после войны я узнал, что молодому летчику Игорю Каберову (будущему Герою), воевавшему на соседнем фронте и вернувшемуся из боя без командира, дали пистолет, заперли его в землянке и предложили застрелиться. Хорошо, что Каберов не чувствовал за собой вины и не послушал ретивых штабных.

Можно было стать и без вины виноватым в глазах иного командира или штабиста. Покрышкин, например, надерзил старшим по званию за то, что небрежно схоронили его боевого товарища. Его исключили из партии и отдали под суд. Летчик, много раз смотревший смерти в лицо и уже награжденный высшим орденом, был готов покончить с собой – родные политорганы были страшнее фашистской пули.

Быть сбитым и попасть фашистам в плен – тоже могло кончиться штрафбатом или лагерями после возвращения к своим. Все зависело от людей в «органах» и от командиров.

Но были и случаи откровенного хулиганства. Попали в мой штрафной полк трое приятелей, которые, не дождавшись ужина, посадили повара в котел с горячей водой... Несколько подвыпивших пилотов сбросили с балкона девушку за то, что она отказалась танцевать с одним из них.

	Боевые успехи И.Е. Федорова: 49 сбитых самолетов лично и 47 в группе. Конечно, сбитые в группе – это не «лично». Но ведь он был всегда командиром и потому ведущим. Значит, сбивал самолеты чаще сам. Задача ведомых – прикрывать командира в бою. Но и первая цифра ставит его в десятку лучших асов страны. Федоров же за боевые заслуги не получил ни одной значимой награды, если не считать ордена Александра Невского. Он все время оставался в тени. О нем нет упоминания даже в документальной книге о 3-й воздушной армии. А ведь он был замом ее командующего. – Меня не раз разжаловали, лишали, выгоняли, сажали под арест. Считали хулиганом – и в воздухе, и на земле. Но, слава Богу, крыльев не лишали. А я считал так: лучше быть много раз нарушителем, чем один раз покойником. Героем Советского Союза он стал в 1948 году за испытание реактивных самолетов.

Отличный летчик Саша Чертов угодил в штрафники за то, что заподозрил измену со стороны своей подруги сержанта Гали, стрельнул прямо в закрытую дверь землянки и убил ее, а она к тому же была беременна. Саша сам пошел в СМЕРШ...

Как раз во время наших первых успешных боев неподалеку от Великих Лук стали появляться группы «картежников». Каждый раз я поднимал летчиков из первой десятки. Но предупреждения о появлении немцев поступали с опозданием, и мы взлетали обычно «по-зрячему», то есть уже после того, как появлялись самолеты противника. Бомбардировщиков нам удавалось перехватывать, а вот с «картежниками» встретились не сразу.

Я и мой напарник Андрей Боровых с раннего утра вылетали на разведку. Провели мы ее успешно и возвращались обратно. И буквально напоролись на «картежников»: они группой патрулировали за нашей линией фронта. Соотношение никудышное – их четырнадцать против нас двоих. Но уклониться от охотников было уже невозможно: они приметили нас раньше. Нужно было принимать бой. Я говорю по радио Андрею: «Расходимся!» Отработанный прием – расколоть группу немцев надвое, положиться на индивидуальную технику пилотирования и после короткого боя попытаться оторваться от них. Если одного собьют, другой может доложить о результатах разведки. А поначалу идем в лоб ведущей паре. Огонь открыли почти одновременно с ними. На сдвоенной скорости трудно ожидать попадания, и все же я услышал удары по фонарю своего самолета. Переносицу обожгла боль. Привычным маневром завертел самолет по всем осям, в том числе и вверх ногами, делая вид, что самолет мой поврежден. А Боровых резким боевым разворотом ушел вверх.

Я кувыркаюсь и стараюсь не терять из вида самолеты врага. Сквозь забрызганный кровью потрескавшийся фонарь вижу: два «мессера» подходят ко мне. На хвосте ведущего вижу красную фигуру дракона. Он подошел совсем близко, летит рядом с моим «Яком» и разглядывает его. (Позднее пленные «картежники» объясняли, что им было дано указание записывать заводские номера сбиваемых самолетов.) Чуть выше его ведомый, на носу самолета намалеван червовый туз.

Останавливаю кувыркание своего «Яка» напротив «дракона» и даю ему очередь в упор. Она пришлась по кабине и мотору. «Мессер» вошел в крутое пике. Быстро подворачиваю нос «Яка» на ведомого и опять стреляю – из крыла «червового» дым, затем пламя, и он, медленно переворачиваясь, стал падать. Осматриваюсь: основная группа немецких самолетов наверху, но оттуда валится еще один сбитый «мессер» – это Андрей Боровых добился победы. У него вообще никогда не было осечек в бою.

Я даю форсаж и иду вверх. И вдруг замечаю, что «картежники» уходят. Уходят на большой скорости, с принижением. Одиннадцать от нас двоих!

Мы тоже спешим домой – доложить о результатах разведки.

Выехавшая на места падения трех немецких асов комендантская команда привезла в штаб их документы, множество немецких орденов. Те и другие мы передали в СМЕРШ. А мне мои друзья-пилоты преподнесли кортик, маузер и трубку полковника Берга, командира «картежников», сбитого мною. В СМЕРШ передали и его дневник, в котором он отмечал свои победы...

«Картежники» не раз после этого боя пытались подловить меня и Боровых, но мы уже, как правило, летали звеньями и большими группами и не раз били хваленых асов.

Чувствуя свою силу, мы, ведущие штрафники (Калугин, Минченко, Покровский, Решетов и еще несколько), а также Боровых, Зайцев, Онуфриенко, Баранов стали вызывать немцев на поединки. Но предупреждали, что деремся строго один на один. Однажды они попытались поднять в воздух больше самолетов. Мы их тут же пригвоздили к земле атаками с воздуха. Позднее узнали от сбитых немецких летчиков, что начальство запретило «картежникам» вылетать на поединки с нашей «девяткой». А вскоре они исчезли с нашего участка фронта.

Что касается вообще асов-«картежников», то я слышал от дважды Героя Сергея Луганского, что весной 1944 года в боях над Бессарабией летчики его полка тоже встречались с немецкими летчиками, на самолетах которых были изображены и дракон, и игральные карты, в том числе и червовый туз с цифрой семь.

Были эти «картежники» те же, что и на Калининском фронте в сентябре 1942-го, или малевали драконов и картежные знаки другие немецкие асы, не могу сказать.

Наша группа штрафников работала весь сентябрь, отбивая налеты немецких бомбардировщиков и истребителей, сопровождала наши бомбардировщики и штурмовики, прикрывала с воздуха войска. Отличившихся в боях летчиков Громов постепенно стал возвращать в их прежние полки. И в середине октября мой штрафной полк основательно растаял. Лишь костяк из лучших боевых пилотов продолжал воевать. Тогда-то, видимо, Громову и пришла мысль оформить нас в полк асов и поручил это опять мне. 23 октября был издан и официальный приказ об образовании такого полка. После того как я провел со своими асами ряд успешных боев, Громов назначил меня командиром дивизии. Но еще несколько месяцев я летал в бои вместе со своими полковыми товарищами. Я думаю, эта история более известна, поскольку существование полка асов уже никто не замалчивал. Кстати, в нашей 3-й воздушной был и элитный «полк генералов», которым командовал Василий Сталин. Понятно, что командовал он номинально, всеми делами полка руководил Виталий Попков, к концу войны дважды Герой Советского Союза.

Труднее всех боев дался мне отчет о работе штрафников, который приказал написать Конев. Сохранился ли этот отчет, пропал ли, как и многие другие документы, кто теперь скажет? Сам факт существования группы штрафников не афишировался. Когда я уже был командиром 256-й дивизии, мне говорили, что количество сбитых самолетов не засчитывалось нашей штрафной группе, а лишь отражалось в общих итогах дивизий и армии. Но так или иначе, задачу свою мы выполнили. И я в душе полагал, что тоже искупил свой «грех», хотя Громов мне никогда о нем и не напоминал.