Ради жизни на земле

На закате тёплого Октябрьского дня 1936 года над аэродромом близ Мадрида взвилась красная ракета. 16 "Чаек" поднялись в воздух. Нас вёл прославленный ас, комбриг Пумпур. В группе шли Рычагов, Матюнин, Мирошниченко, Ковтун, Ковалевский, Пуртов, Митрофанов, Захаров, Артемьев, Шмельков, Самсонов, Агафонов и я.

Высота 1500 метров. Вдали показался клин "Хейнкелей". Расстояние сокращается, и вот уже близки и неотвратимы минуты испытания первого в жизни настоящего боя. А враг опытный, расчётливый, хладнокровно жестокий. Он надвигается, как смерч, как обвал, и так трудно, так важно не поддаться слабости и страху, не свернуть, не дрогнуть. А уж бой довершит остальное: разбудит ненависть, мобилизует все силы и чувства. Страх - от неизвестности. Я хочу, я должен эту неизвестность преодолеть, бросить ей вызов, рвануться ей навстречу, подчинить себе и выполнить то, для чего пройдены тысячи километров от родного дома до средиземноморских берегов.

Мы слиты в одно - я и моя машина. Виражи, боевые развороты, пикирование, бочки. Рука - на гашетке, на прицеле - враг. И всё подчинено единому желанию - всадить эти стрелы трассирующих пуль в самое уязвимое место, сбить наглого и уверенного в своей безнаказанности хищника.

В небе на огненном фоне - головокружительная карусель. Воздушный простор прошит пулями. Вверх !   Вниз !   Только бы не подставить фашисту самолёт под удар !   Да и товарищей нельзя выпускать из виду.

Мотор стонет от перегрузок, встречный поток треплет перкалевую обшивку крыльев.

Бой длился долго - минут 20. Это немало для воздушной схватки. Но вот фашисты пикируют и выходят из боя. На красном закате чернеют шлейфы дымов. Чьи они - наши или вражеские ?   Умолкла стрельба, мотор заработал ритмично, словно переводя дыхание. Наш командир показал крыльями: "Сбор !". Выстроились - не досчитались одного самолёта. На аэродром не возвратился Пуртов.

Эта утрата была первой и потому особенно тяжёлой. И о чём бы мы ни говорили потом - думали о Пуртове, вспоминали его привычки, разговоры с ним, старались не смотреть на его вещи.

После подробного разбора и длительных разговоров между собой, когда мы старались восстановить картину минувшего боя, многое стало ясным. Наш товарищ погиб потому, что оторвался от своих. Значит, при любых обстоятельствах надо поддерживать друг друга, стараться охватить всю картину воздушного боя, хоть это и не всегда удаётся.

Результатом этого боя мы могли гордиться: 16 советских истребителей в поединке с 24 фашистскими вышли победителями и сбили 3 самолёта !

В ту ночь мы не могли уснуть: перед мысленным взором всё оживало снова, в ушах стоял неумолчный грохот и звон, горло щекотал тошнотворный запах горелого масла, которым тогда смазывали моторы, в глазах мерцали бесконечные трассы. Время от времени кто - нибудь вскакивал с постели и, жестикулируя, вспоминал тот или иной эпизод.

...Вылет следовал за вылетом. Отдыхали лишь в короткие минуты, когда машины заправлялись горючим и боеприпасами. И снова в воздух. Бесконечный, изнурительный боевой круговорот.

Однажды в унылый пасмурный день мы получили приказ подняться в воздух и идти на помощь группе наших истребителей, которые вели бой со значительно превосходящими силами противника. Ещё издалека мы увидели наши и вражеские самолёты, расположившиеся на разных уровнях, этакой лестницей. Сразу же ввязались в бой. Облака и помогали, и мешали. Помогали, когда нужно было на какой - то миг спрятаться, чтобы подкараулить врага. Но и ему они служили так же.

Укрывшись за облаком, я почувствовал себя в безопасности и уже готов был ринуться на цель, но внезапно очутился лицом к лицу с тремя "Хейнкелями". Что делать ?   Уходить бессмысленно: у "Хейнкелей" большая горизонтальная скорость, чем у наших "Чаек", то же и при пикировании. Зато у нас преимущество в маневре. Энергично беру ручку на себя и почти вертикально взмываю в небо. За мной устремляются вражеские истребители. Но почему они не стреляют ?   Видимо, стремятся зажать со всех сторон, чтобы действовать наверняка. И тогда для меня единственный выход - таран. Я готов и на это. Но ещё поборюсь !

На стрелке высотомера - 3500 метров. Мало !   Даю полный газ - мотор с рёвом тянет машину ввысь. Чувствую, что с каждой минутой дышать становится всё труднее, не хватает кислорода. Но ведь и вражеские лётчики без кислородных масок. Поборемся, чёрт возьми !   Вот уже 4000 метров. Руки и ноги словно ватные. Но стрелка высотомера всё движется !   Она уже на цифре "5" - 5000 метров !   А три "Хейнкеля" преследуют меня по - прежнему.

Поединок истребителей И-15 и Не-51 в небе Испании.  1936 год.

В разрыве туч мелькнул Мадрид. Потом землю плотно закрыли снежные курганы облаков. Упрямо лезу вверх. Каждая клетка тела ощущает перегрузку. Но ведь я выдержу, обязательно выдержу. Мне приходилось брать и 5500. Вспоминаю с благодарностью свои изнурительные тренировки. Сейчас они должны выручить.

Стрелка высотомера переползла за цифру "5". Вижу, как один из "Хейнкелей" беспомощно мечется по небу: похоже, что потерял управление. Боевой разворот, прицел... Нажимаю гашетку пулемётов. Вражеский самолёт вздрогнул и, разматывая дымовую ленту, закувыркался вниз. Второй тоже вертится, как муха на ниточке. Яростно набрасываюсь на него. Прошиваю из всех четырёх пулемётов. А где же третий ?   Третий, увидев печальную участь своих коллег, удирает...

Я оказался один в чистом голубом небе. Под облаками - тоже ни единого самолёта. Бой утих. Когда вернулся на аэродром и вылез из кабины, почувствовал, как гудит всё тело. Хотелось одного - скорее спать, спать... Только спать.

Малага и Севилья - словно две родные сестры в Андалузии. Но фронт разлучил их. По Севилье расползлись вражеские войска. Фашистские самолёты сбрасывают смертоносный груз на морской порт и город Малагу.

Малага начеку !   Километрах в 5 северо - западнее города расположен наш аэродром. Он окружен густыми оливковыми деревьями. Слева вздымаются высокие горы, изрытые узкими ущельями. Тихо вокруг. Но эта тишина обманчива и коварна - ежеминутно могут показаться в чистом небе вражеские бомбардировщики.

Мы сидим с Антоном Ковалевским на круглых булыжниках, похожих на маленькие каменные кресла, рядом с его самолётом. В стороне стоит мой самолёт, а ещё дальше, прижимаясь к ангарам, - машины испанских летчиков - Хименеса, Галеро и Квартеро. Галеро помогает технику Матео ремонтировать мотор, искалеченный в последнем бою. Он пошёл в лобовую атаку и уничтожил фашиста. Правда, и ему досталось - прострелили мотор.

Разговор с Ковалевским не клеится. Никогда я не видел Антона таким грустным. Я смотрю на него, обычно весёлого и неугомонного, шутника и балагура, и мне становится не по себе. Не хочу расспрашивать и надоедать. В Москве у него молодая жена, дети. Уже 5 месяцев он живёт вдали от них, как и я.

Доносится гул моторов. Это вражеский бомбардировщик приближается со стороны Севильи к порту. Ковалевский на ходу натягивает шлем и устраивается в кабине "Чайки". Бегу к своему самолёту. Взлетаю. Машина Ковалевского уже в воздухе. Мне хорошо видно, как, лавируя, чтобы избежать огня бомбардировщика, он заходит в хвост "Капрони". Вижу, как от длинной очереди Ковалевского загорается бомбардировщик. "Всё !" - вырывается из моей груди радостный вздох облегчения.

Теперь надо следить за небом: фашисты всегда посылают самолёты парами, через небольшой промежуток времени. Но что это ?   Ковалевский берёт стремительную горку, нависает над "Капрони". А в это время вражеский стрелок поражает его "Чайку" снизу...

Ковалевского хоронили на городском кладбище Малаги, обсаженном высокими кипарисами. Тысячи горожан вышли проводить в последний путь нашего Антона. Скорбно звучит траурный марш. Плачут женщины. В печальном кортеже рядом со мной идет Хименес, волнуясь, теребит свой шлем. Плотно сжаты губы у Галеро и Квартеро. Матео смахивает слезу.

Вражеская петля вокруг Малаги затягивалась всё туже. По побережью, со стороны Гибралтара, шла марокканская конница; с востока, от Гранады, по шоссе двигался корпус мятежников. На рейде стояли боевые корабли противника. Фашистская авиация усилила налёты на порт. Мы не покидали аэродром, чаще прежнего поднимались в небо.

Положение на Южном фронте становилось всё более опасным. Не хватало оружия, боеприпасов, анархисты усиливали напряжённость, сеяли панику. До нас доходили слухи, что республиканское правительство, возглавляемое социалистом Ларго Кабальеро, отказывается снабжать Южный фронт оружием и техникой. "Ни одной винтовки, ни одной песеты для Малаги !" - якобы заявил Ларго Кабальеро комиссару Малаги коммунисту Боливеру. Так ли это - мы точно не знали. Только позже стало ясно, что это - горькая правда, один из трагических эпизодов испанской войны.

12 Февраля неожиданно поступил приказ перебазироваться на новый аэродром в 50 километрах восточнее Малаги. Собственно, аэродрома в полном смысле этого слова не было, был открытый пляж с мелкой галькой.

На рассвете 13 Февраля мы вылетели. Прошли над горами и без всяких приключений сели на новый аэродром. Выключили моторы, вылезли из машин. Начали неторопливо осматриваться. Ничто не вызывало тревоги. На лугу паслось стадо овец. Одиноко стоял покинутый, бездействующий маяк. Тихо и мирно вокруг. Мы начали соображать, как поудобнее разместиться на новом месте. И вдруг заговорили пушки и пулемёты. Мы бросились в горы, спрятались за скалу.

Вражеские корабли открыли ураганный орудийно - пулемётный огонь. Они выходили из - за мыса, где скрывались до этого, и методично обстреливали берег.

Полтора часа мы лежали под огнём крейсера и эсминцев. Снаряды ложились густо, но нас не задевали: мы нашли надёжное укрытие.

- Подлецы ! - сердито кричал Хименес, размахивая шлемом.

Я молчал. Да и что скажешь ?  Надо найти выход из создавшегося положения. Если высадится морской десант, нам не сдобровать. Но корабли уходят в море. Возвращаемся к самолётам. Торчат поломанные плоскости. Лететь не на чем. Придётся пешком добираться до ближайшего города и по телефону связываться со своими. Но дорога слишком опасна, легко попасть в лапы врага.

Солнце клонится к закату, подкрадывается ночь. Идём по узкой тропе, цепляясь за выступы скал, колючие ветки кустарника. Локти ободраны, колени исцарапаны в кровь. Хочется есть, но нечего. Впереди Хименес - бодрый, неунывающий. Он ловко цепляется за выступы и преодолевает самые опасные места.

- Вот прогулочка ! - говорит он.

За Хименесом идёт Квартеро - плотный, степенный, несколько флегматичный. Он долго сидел в Толедской тюрьме, известной изощрёнными пытками. Так же, как Хименес и Галеро, Квартеро - коммунист. Вынужденный служить в авиации мятежников, где ему не доверяли, он все же ухитрялся сбрасывать бомбы в стороне от республиканских позиций. Квартеро подбирал надёжный экипаж из испанцев, чтобы, улучив момент, перелететь к республиканцам. Охотники нашлись. В последнюю минуту техник Матео пристроился на крыло его самолёта и так прибыл на наш аэродром. Бомбы они сбросили по пути на позиции фашистов.

В Толедо у Квартеро остались жена и сын. Он очень переживал за них, но скрывал свои страдания.

Когда на Саламанку налетели фашистские истребители, Квартеро пошёл в лобовую атаку. Фашист не выдержал, повернул, и в это время Квартеро сбил его.

За Квартеро шёл я, а замыкал шествие Галеро, порывистый, неудержимый, увлекающийся. Увидя фашиста, Галеро, очертя голову, гнался за ним и часто на посадку приходил позже всех. Смуглый, курчавый, белозубый, он не мог и минуты прожить без острого словца. Мы называли его в шутку "чемпионом веселья".

Сейчас положение было не из весёлых. Голодные и уставшие, мы уже сутки карабкались по горным тропам. Под вечер добрались, наконец, до города Альмерия, связались по телефону со своими и сообщили, в какую попали переделку.

- Завтра пошлём за вами самолёт, - пообещали нам.

И действительно, на второй день за нами прибыла машина. Пилот, которого мы немного знали, обещал быстро доставить нас на место.

- Самолёт перегружен, парашюты придётся оставить здесь, а завтра я их заберу, - сказал он, улыбаясь. А когда мы садились в самолёт, добавил: - Планшеты тоже оставьте.

Это нас и удивило, и насторожило. Ребята вопросительно посмотрели на меня. Посоветовавшись, мы решили пробить отверстие в тонкой дюралевой перегородке, наглухо отделяющей кабину пилота от пассажирской. Попросив у лётчика напильник, я приступил к делу.

- Я пошутил, а вы испортили перегородку, - раздраженно сказал пилот.

- Мы тоже пошутили, - ответил Хименес.

В течение всего полёта я внимательно наблюдал за маршрутом. Через 2 часа мы были на своей базе.

Позже мы узнали, что пилот был фашистским агентом, имевшим задание перевезти нас к врагам.

Весна 1937 года. Вооружённые до зубов полчища Муссолини и Гитлера устремились к Гвадалахаре. Об этом городе заговорили газеты и радиостанции всей планеты. В немецком, итальянском и франкистском штабах распланировали главные и вспомогательные удары.

Но гром победы не раздался. На подступах к Мадриду разыгралось сражение, в котором исключительный героизм проявили вооруженные силы Республики. Они отразили натиск итальянского экспедиционного корпуса и двух германо - испанских бригад, нацеливших удар на столицу.

Мы поддерживали наземные республиканские войска. Они развернули небывалое в этой войне контрнаступление. Танкисты, пехотинцы, артиллеристы показывали высокое военное мастерство, проявляли удивительную выносливость. Авиаторы, несмотря на дождливую погоду, бомбили и обстреливали врага.

...Мне трудно писать о Квартеро. Жизнь его вспыхнула ярко, как факел, и оставила в наших сердцах глубокий след.

В тот день мы дрались над Мадридом. Нам удалось сбить два "Юнкерса", разогнать сопровождавшие их истребители. Квартеро погнался за "Хейнкелем". В боевом поединке оба лётчика - и немец, и испанец - утратили чувство высоты. Они атаковали друг друга над каменными утесами. Я видел, как Квартеро зажёг "Хейнкель".

- Ну, отворачивай же быстрее ! - во весь голос крикнул я, словно он мог меня услышать.

Но он не отворачивал, прижимал фашиста к горе. Тот врезался в каменную глыбу. Квартеро не успел вывести свой самолёт. Родные горы стали его могилой.

Хочется ещё рассказать о двух моих друзьях - однофамильцах Матео. Один - шофёр, другой - техник. Они были добрыми, мужественными людьми. Я восхищался их спокойствием и напористостью, удивительной смекалкой и трудолюбием, какой - то трогательно нежной заботой о нас, лётчиках.

Матео - техник был невысоким, черноволосым, плотным, круглолицым, с большими карими глазами. Ему немногим более 20. Матео - шофер был высоким, стройным, безудержно весёлым, бурно переживающий и радости и неудачи. А было ему уже лет 45. Матео - техник был коммунистом, а Матео - шофёр принадлежал к социалистической партии.

Впервые я познакомился с ними на аэродроме. Наши "Чайки" были доставлены сюда в больших ящиках - отдельно планеры и отдельно моторы. Мы замаскировали их под маслинами.

Я облюбовал ящики, на которых стоял пятизначный номер. Для меня, бывшего кузнеца и слесаря, сборка самолётов не представляла особых трудностей. Вот здесь - то я и встретился с обоими Матео. До сих пор я рассказывал в основном о лётчиках, но это не значит, что работу техников я ценю меньше. Особенно таких техников, как Матео - младший. После каждого вылета он спрашивал у лётчиков, как вела себя машина в воздухе, внимательно выслушивал ответ и быстро записывал в блокнот. Это был своеобразный паспорт самолётов и моторов звена. Обнаружив хотя бы одну пробоину, Матео внимательно и придирчиво осматривал весь самолёт, мотор, никогда ничего не пропускал и не забывал. На следующий день, приложив к берету сжатый кулак, он докладывал:

- Товарищ командир, машина готова к вылету ! - и старательно перечислял устранённые неисправности.

Я вспоминаю обветренные, натруженные руки Матео. В часы, когда мы отдыхали, он оставался на аэродроме, готовил машины к бою. Матео был олицетворением мужества и трудолюбия испанского народа.

Не забыть, как трогательно провожал нас в полёт и встречал после боя Матео - старший. Его машина всегда стояла на старте. При расставании он долго махал рукой вслед самолёту. А после боя был тут как тут: зная вкусы каждого, одному предлагал вино, другому - пиво или соки.

Однажды Матео - старший повёз нас в таверну. У стойки толпились мужчины, не спеша потягивали вино и пиво, дымили сигаретами и, жестикулируя, говорили о войне, о жизни. Закусывали крохотными порциями кальмара или лангуста, маслинами. Когда мы подошли к стойке, кто - то сказал: "Камарадас совьетикос !". И сразу же на лицах людей расцвели улыбки, к нам потянулось для пожатия множество рук.

Нас наперебой расспрашивали о Советском Союзе, о воздушных боях.

Нам было очень хорошо среди рабочего люда. Нас долго не отпускали. Но Матео - старший сказал:

- Завтра на рассвете мы вылетаем...

Шумной гурьбой провожали нас к машине эти недавно ещё незнакомые люди, ставшие друзьями. Сколько раз потом согревала меня память о бесстрашном свободолюбивом народе Испании. Народе, который выстрадал свою свободу и ныне мужественно и стойко борется за подлинную демократию и социальный прогресс в своей прекрасной стране.

В годы Великой Отечественной войны была у меня удивительная встреча. Летом 1943 года на Курской дуге нам довелось сражаться в воздухе с немецкими асами из групп "Удет", "Белая роза", "Рихтгофен". На бортах вражеских самолётов были изображены различные эмблемы: драконы, чёрные кошки, змеи. Немцы били на внешний эффект, хотели нас запугать.

В те дни наше внимание привлёк новый самолёт FW-190. Враги возлагали на него большие надежды. На борту одного из таких самолётов был нарисован червонный туз. Этот "Фоккер" входил в восьмёрку, известную своими коварными приёмами. Немецкие лётчики, уклоняясь от открытого боя, нападали исподтишка, подкарауливали бомбардировщики и штурмовики при разворотах, при заходе на цель или выходе из атаки.

В одном из воздушных боёв мы встретились с четвёркой "Фокке - Вульфов", действовавших вместе с "Мессерами". Мы сбили два Ме-109, а оставшиеся четыре FW-190 продолжали ожесточённо драться. Особенно старался истребитель с червонным тузом на фюзеляже. Он метеором носился из стороны в сторону, производил неожиданные маневры и, уклоняясь от ударов, сам коршуном бросался на наши самолёты. Видно было, что в кабине - опытный пилот. Я подал команду заместителю:

- Следи за мной и "тузом". Атакую в лоб.

И вот мы встретились лицом к лицу. Секунды огромного напряжения. Ловлю момент, нажимаю на гашетку. Вражеский самолёт взмывает вверх, пытается уйти, но попадает под огонь пулемётов Младшего лейтенанта Майорова. Огненная струя прошивает вражескую машину. Объятая пламенем, она неуклюже переворачивается и падает вниз. Вспыхивает белый купол парашюта.

Вскоре на командный пункт привели сбитого лётчика. Высокий, белокурый, с голубыми глазами и рыжими усиками. Взгляд гордый, надменный.

- Прошу садиться.

Немецкий ас продолжает стоять.

- Скажите, кто меня сбил ?

Мне кажется, что я его уже где - то видел. Эта мысль не дает покоя. Но где ?

- Кто меня сбил ? - снова спрашивает немецкий Майор, как будто от этого зависит его судьба. В землянке крутится улыбающийся Сашка Майоров.

- Вот он, - показываю на Младшего лейтенанта.

Немец внимательно смотрит на юношеское лицо Майорова, губы его складываются в брезгливую гримасу, он отрицательно качает головой и убеждённо говорит:

- Не может быть. Этот юнец сбить меня не мог. Вам, наверное, известно, что я из группы "Рихтгофен"... Я встречался в боях с французскими и английскими лётчиками, летал в небе Испании...

Так вот откуда мне знакомо его лицо !  В памяти, словно на экране, рельефно всплыл один из боёв над Мадридом. Мы переглянулись с Сашей.

- Вас сбил Полковник, - говорит Майоров.

По лицу немца скользнула кислая улыбка. Он садится и бормочет:

- Гут, гут... Быть может, и вы воевали в Испании, герр Полковник ?

- Воевал, - отвечаю я. - Вполне возможно, что в испанском небе и с вами встречался.

- Война, это игра, - хмуро замечает немец. - Сегодня моя карта бита, завтра - ваша...

- Нет, Майор, если уж говорить об игре, то козыри не у вас. И "червонные тузы" ещё не раз будут биты !..