Хайла Александр Фёдорович

Военное лётное училище я окончил в Декабре 1940-го. Летать то я начал ещё до поступления в училище, в аэроклубе в городе Шебекино Курской, ныне Белгородской, области. Отец у меня был железнодорожным машинистом, в то время это была очень престижная работа. Когда он уходил в отпуск, ему предоставлялись билеты в мягкий вагон. Смутно помню - пацан же был, но получал он, кажется, 160 рублей. Тогда воз яблок стоил 80 копеек. Мясо тоже в копейках... 30 или 50 копеек за килограмм. Жили мы хорошо.

Как попал в аэроклуб ?   Я в это время учился в 9-м классе. До сих пор помню: сидел за одной партой с Колей Коротковым. Мы сдружились, хотя он был постарше меня на год или два. Окончили 9 й класс. Отгуляли лето.

Пришли в 10 класс, и Коля говорит: "Я с уроков буду уходить". - "Куда ?" - "В аэроклуб". - "А ты что, летаешь ?" - "Да". - "Не может быть !"   Не поверил, подумал, он меня разыгрывает. Он мне назвал время и дату и говорит: "Я буду пилотировать в этой зоне". Я всё равно не поверил. Точно !   В этот день и в названное им время с расхождением в несколько минут появился самолёт У-2, начал делать виражи, "мёртвую петлю" - так она называлась, сейчас - "Нестерова". Одним словом, я понял, что мой друг летает. Я тоже загорелся.

Мы встретились, он говорит: "Иди в аэроклуб". - "А что там нужно пройти ?" - "Мандатную и медицинскую комиссии". - "Я не пойду". - "Да ты что ?!   Ты такой спортсмен !   В сборной команде школы в волейбол играешь". Я вообще спортивным парнем был, после войны даже стал мастером спорта по волейболу.

А тогда я загорелся летать. Обратился в этот аэроклуб, написал, как положено, заявление. Мне дали "добро". Но надо пройти мандатную комиссию. Я её прошёл легко - отец во время революции был командиром бронепоезда, член партии. На медицинскую комиссию направили в город Белгород, это 43 километра от Шебекино. Поехал и прошёл все тесты. Вернулся, был зачислен в аэроклуб. Отучился около года и очень полюбил авиацию. В 1938 году мы, выпускники, ждали комиссию из Чугуевского лётного училища, которая должна была принимать экзамены. Отпилотировал я на "отлично" и таким образом был зачислен в училище, но сказали, что я должен ждать вызова, который пришёл только через несколько месяцев. Попал я в город Чугуево под Харьковом. Начали летать на двухместном УТ-2, на котором прошли обучение пилотажу и технике скоростной посадки. Прыгали с парашютом. Затем вся эскадрилья, а это порядка 200 человек, была переведена на УТИ-4. После освоения этого двухместного самолёта 3 эскадрильи, в том числе и нашу, пересадили на И-16, а ещё 3 стали осваивать И-15.

10 полетов я сделал удачно. А на 11-м едва не поломал самолёт, на котором летал Валерий Чкалов  ( его так и называли - "чкаловский"). И-16 очень строгая машина - маленькая, крылышки маленькие, фюзеляж толстый.

Окончил это училище одним из лучших, и меня в числе 11 человек оставили инструктором. Получалось даже так, что я уже инструктор, а курсантами у меня мои приятели, вместе с которыми мы поступали в училище.

Надо сказать, что окончил я училище сержантом. Мы надеялись, что нас выпустят Лейтенантами, нам уже красивую тёмно - голубую форму пошили, с "курицей" на рукаве. И вдруг пришёл приказ Министра обороны Тимошенко всех выпускать сержантами !   Обидно было настолько, что я, например, никогда не надевал треугольники. Кроме того, нас оставили жить на казарменном положении и требовалось отслужить 4 года, чтобы выйти из этой казармы. Конечно, мы, сержанты, жили не в общей комнате, а в комнатах по 3 - 4 человека, на всём довольствии - питание, форма, проезд. Но, например, сержантский оклад был 440 рублей, а у Лейтенанта - 750. Ну, хоть стричься не заставили. Одним словом, начал я свою инструкторскую деятельность в Январе, а в Июне - война...

Узнал я о начале войны так. Летом мы жили в палатках на аэродроме. Ночью шёл ливень, и когда объявили тревогу - вставать не хотелось, подумали, что опять учебная. Надо сказать, что весь учебный процесс в училище состоял из учебных тревог - почти каждое воскресенье. Однако последовала команда: "Все в столовую !"   Мы собрались и сидим чего-то ждём. Никак не поймём, что такое ?   Уже позавтракали. Не летаем, ничего не делаем. Когда были учебные тревоги, то мы летали по графику. А к полудню объявили, что по радио будет сообщение, и выступил Молотов. Вот так мы узнали, что началась война. Конечно, сразу же начали проситься на фронт, но нас не пустили. Ещё несколько дней продолжалась учёба. Мы замаскировали самолёты, палатки с аэродрома перенесли в находившийся рядом овраг.

Где-то на 3-й день объявили: "Тревога !"   Немцы сбросили десант в районе Харькова. Ночь была лунная, и я видел парашюты. Последовала команда: немедленно подготовить самолёты и перелететь на аэродром у станции Булацеловка. И вот туда мы с рассветом перелетели. Там ещё 2 дня полетали, но нас начали бомбить. Из инструкторов сформировали группу для отражения налётов. В этот отряд вошёл и я. Вылетов 20 сделали. Кто тогда считал эти вылеты ?!   Даже и в голову не приходило. Вели бои. Сложно приходилось. Мы на И-16, а они на Ме-109. У него скорость больше. Если наш И-16 за разворот набирал теоретически 400 - 450 метров, то "Мессер" - уже 700 - 750. И скорость у него за 500, а у нас примерно 450 - и то весь дрожит. Прицелы у нас какие ?   Трубка. А что в неё увидишь ?   Только у командира группы был И-16 с коллиматорным прицелом. В этих боях погиб мой друг, Фирсов Валя с Орла.

Через 2 - 3 недели нам приказали лететь в Борисоглебск. Сели с трудом. Весь аэродром был забит самолётами. Лётного состава - сотни. Отступающие авиационные части скопились в Борисоглебске. Жить было негде. Мы втроём спали на двухъярусной койке в училищной казарме.

Мы думали, что пройдёт несколько дней, и нас опять направят на фронт. Не тут то было. Около месяца там торчали. Только пили пиво и ходили на танцы. Танцы были каждый вечер независимо от того, что немец прёт. Затемнение, свечи, танцы и пиво. И только когда он уже подошёл к Киеву, последовала команда всему училищу перебраться в Среднюю Азию. Так я оказался в Чимкенте, а когда собрали самолёты, привезённые на железнодорожных платформах, нашу эскадрилью направили в Джамбул.

Там я продолжал работать инструктором, обучал лётчиков. Мои друзья, с которыми я учился, человека 4, там оказались. Я их опять вывозил. Летали они не очень, но я их выпустил.

Работал я в Средней Азии, а душа на фронт рвалась. Я написал рапорт, не только я, но и мои 2 закадычных друга: Бугоенко Яша и Семён Сафронов. Семён погиб, а Яша так и остался в этом училище. Мне отказали - мол, здесь вы нужны, чтобы обучать лётчиков. Сотни, тысячи лётчиков нужны фронту, а кто их будет учить ?!   Через месяц опять пишу - опять отказывают.

Я уже освоил И-16 как свои 5 пальцев. Думаю: что делать ?   Раз не вырвешься на фронт, что то нужно делать. В общем, симулировал я, что мне плохо при выполнении фигур высшего пилотажа, и меня списали с инструкторской работы, сделав шеф - пилотом на УТ-2. Тогда 6 эскадрилий были разбросаны по всей Средней Азии. От Чимкента до Джамбула. Вот я возил пакеты, распоряжения. Мне понравилось. Жил в Джамбуле в казарме вместе с курсантами, но в отдельной комнате. С питанием никаких проблем не было.  Я до сих пор поражаюсь, что и в тылу, и на фронте независимо оттого, отступали или наступали, - и авиабензин, и авиационное масло, и столовая, и обеды, и завтраки из 3-х блюд - всё было !   Даже на Смоленщине осенью 1943-го, когда дороги раскисли, размокли, у нас и мысли не было, что может не быть авиабензина, авиационного масла - всё доставлялось вовремя.

Так я полетал, может, месяца полтора, познакомился с будущим трижды Героем И. Н. Кожедубом , который тоже был инструктором в этом училище в 5-й эскадрилье. Потом, когда я уже улетел на фронт, он там, на станции Сас - Тюбе, выпил крепко и избил кого-то, его отдали под трибунал и отправили на фронт.

Вскоре пришла разнарядка, и меня направили в Харьковское лётное училище в Алма - Ате. Лётной практики там не было, всё теория, тактика, аэродинамика, штурманская подготовка, метеорология, двигатели. По окончании этого училища мне присвоили звание Младший лейтенант, и в начале 1943 года нас направили в штаб ВВС в Москву поездом. Здесь целая история, как мы ехали, как купались под кранами для заправки паровозов водой, как кур ловили - голодные были, - как соль продавали, которую в районе Аральского моря набрали. Стакан соли стоил 50 рублей. В общем, с приключениями добрались до Москвы, откуда я был направлен в 1-ю Воздушную армию, стоявшую тогда под Орлом.

Из штаба армии меня направили в 10-й бомбардировочный полк на Пе-2. С трудом мне удалось оттуда вырваться - я же истребитель !   Вернули меня в отдел кадров Воздушной армии. Приехал туда, а там народу !   Я Младший лейтенант, а там Майоры, Подполковники. В день принимают по 5 - 6 человек, и многие уже по 2 - 3 недели дожидаются своей очереди. Что делать ?   Командовал Воздушной армией М. М. Громов. И я придумал версию, что моя сестра замужем за Громовым. Значит, захожу в избу, где отдел кадров располагался. Меня останавливает офицер: "Куда, Младший лейтенант ?" - "Мне нужен начальник отдела кадров". - "Вас здесь 200 - 300 человек, а ты Младший лейтенант, куда лезешь ?   Тут Подполковники, Майоры". - "Он мне по секрету нужен. Я родственник Громова. Моя сестра замужем за Громовым". Он пошёл, доложил начальнику отдела кадров. Прошло 10 минут. Меня вызывают. Я зашёл, представился. "Вы с командующим знакомы ?" - "Моя сестра за ним замужем. Конечно, знаком". - "Вы истребитель ?" - "Да". - "На каких самолётах летали ?" - Я перечислил. - "На "Яках" летали ?" - "Летал", - вру я. - "В 303-ю истребительную дивизию". Выписал он мне направление в 168-й полк. В 303-й дивизии было 3 полка на "Яках": 168-й, 20-й Гвардейский, 18-й Гвардейский и 523-й на "Лавочкиных".

Вот так я и ещё несколько лётчиков попали в 168-й полк. Когда я прибыл в полк, там лётчиков почти не было - все погибли.

Я попал в 1-ю эскадрилью. Командир эскадрильи, когда проводил предварительную подготовку, сказал: "Завтра утром, - назначил время на предварительную подготовку, - я буду вас проверять" и задаёт мне вопрос: "На "Яках" летал ?" - "Да, летал. Инструктором". - "Нам такие и нужны". Правда, в душе он, наверное, не поверил. Проводя предварительную подготовку, задавал вопросы по технике пилотирования, штурманской подготовке. Мне задает вопрос: "Как вы будете выпускать шасси на Як-1 ?"   Я знаю, что на И-16 надо было крутить "шарманку" - 43 оборота, но слышал, что на "Яках" есть какие-то краны и шасси выпускаются автоматически. "Надо открыть кран", - говорю. - "Как открыть ?" - Чёрт его знает, думаю. А там не открывать кран нужно, а опустить. Опустишь, шасси выйдут. Зелёные лампочки загораются, и штыри на центроплане выходят. А он спрашивает: "Какой кран ?" - "Ну такой: как водопроводный", - говорю. Вся эскадрилья легла от хохота. Комэска посмеялся, потом говорит: "Хорошо, у нас одна спарка. Я планировал вас в последнюю очередь проверить. Меняю плановую таблицу, вы будете первым".

Думаю: что делать ?   Кабину "Яка" я не знаю !   И тут мне повезло - спарка вышла из строя. Когда комэска всех распустил, я бегом на аэродром, залез в этот "Як", который до того видел только со стороны и в воздухе. Сел, посмотрел, сравнил с кабиной И-16. Подозвал техника, говорю: "Я подзабыл кое - что, расскажи мне". Он мне всё рассказал. После этого я сам часа 2 изучал приборы и главное - действие регулятора шага винта. До этого я слышал, что Р-7 отдашь полностью, двигатель сгорит, уберёшь - упадёшь  ( на большом шаге и больших оборотах двигателя винт не тянет ). Спрашиваю механика: "Как работает Р-7, я уже забыл, расскажи". - "Полностью его не надо отдавать. Но, правда, падали и полностью отдавали, и не полностью". В общем, до вечера просидел, присматривался к кабине, куда смотреть при посадке, при взлёте.

На следующий день меня опять на предварительную подготовку, после которой комэска сказал, что я полечу первым. Приехали на аэродром: "Садись на переднее сиденье". Сам сел сзади. Наверняка он подумал, что я не летал - может быть, даже подделал документы. "Запускай". Я запустил двигатель. Выруливаю. Начали взлетать. Я же инструктор !   У меня налёта несколько сот часов. А И-16 - это машина такая строгая - не дай боже !   После него на любом самолёте можно летать. Взлетаю. Думаю: что делать с шагом ?   И отдал Р-7 полностью, переведя винт на самый малый шаг. Взлетели, первый разворот сделали, второй, иду к третьему, и тут двигатель начал давать перебои и отказал. Но я же опытный !   В училище много раз тренировал курсантов на выполнение посадки с выключенным двигателем. Развернулся, и на этот же аэродром сажусь поперёк полосы. А на этом аэродроме стояли не только истребители, но и Пе-2 и Ил-2, и лежали штабеля бомб. Вот от такого штабеля в 50 метрах я и затормозил. Если бы врезались - всё, хана...

Когда сел, я Р-7 вывернул обратно. Комэска выскакивает из кабины: "Это ты сжёг двигатель. Р-7 не убрал !" - "Командир, смотри, всё убрано". - Подъезжает командир полка, инженер полка: "Опять вы сожгли !!!" - матом на комэска. Мне что - первый полёт, новый лётчик. А комэска говорит: "Ничего мы не сожгли, проверяйте". - Инженер полка вскочил, всё проверил. Говорит: "Старые двигатели, они сгорают". Спарка одна. Пришлось подождать 2 - 3 дня, пока меняли двигатель.

Я за эти дни изучил и кабину, и местные ориентиры, чтобы не заблудиться - везде же леса.

Через 3 дня я выполнил 3 полёта по кругу с комэском и вылетел самостоятельно. Вот так я начал летать. Прибыло много молодёжи. Мне комэска говорит  ( как его звали, не помню, а потом комэском нашей 1-й эскадрильи был Петров: "Ты, может, провезёшь ?"  [ Петров Илья Иванович, капитан. Воевал в составе 168-го ИАП. Всего выполнил около 200 боевых вылетов, в воздушных боях лично сбил 3 самолёта противника. Погиб в автокатастрофе после войны - Примечание М. Ю. Быкова ]  Дней 5 я возил и выпускал, сам при этом получая лётную практику.

Начинал я воевать лётчиком, но вскоре мне присвоили звание Лейтенант, и я стал старшим летчиком, а потом и командиром звена. К концу войны я был уже Капитаном, заместителем командира эскадрильи.

- А. Д. - Вы помните свой первый боевой вылет в составе 168-го полка ?

- Да. Мы сопровождали бомбардировщики в район Орла. Что было в воздухе, трудно передать словами - огромное количество самолётов. Помню, вели воздушный бой, но тут я держался за ведущим, за хвост уцепился, главное - не оторваться. Конечно, опыт у меня был, но всё - таки первый бой - это всегда сложно. Поначалу не хватает самого важного - осмотрительности в воздухе. Главное, увидеть в воздухе самолёт противника первым - первым увидишь - считай, тебя не собьют, а это очень сложно, особенно если это небольшая группа. Мешают облака, солнце, контуры самолёта сливаются с ландшафтом земли, если он ниже. Не увидишь - так и жди, что в хвосте окажется самолёт противника.

Сам воздушный бой - это страшная, напряжённая карусель. Там с огромным трудом можно понять, где свои, а где противник. Вот Батюк Саша даже столкнулся с Ла-5 в бою. В том бою с нашей стороны были мы на "Яках" и лётчики из 523-го полка на Ла-5, а с немецкой - "Мессеры" и "Фокке - Вульфы". Такая ватага !   Восходящие фигуры, боевые развороты, перевороты. Каждый стремится зайти в хвост. В это время может попасться другой самолёт - даже наш. Я в воздушных боях больше всего остерегался своих, смотрел, чтобы не столкнуться или чтобы в меня не врезался. Мы проскакивали в 5 - 10 метрах друг от друга. Иногда в 100 метрах, но скорость же огромная !   Бои велись на вертикали, редко на виражах. У "Яка" самый сильный маневр - на вертикали. Это на И-16 бой вёлся на виражах, поскольку у него скорость маленькая, зато радиус виража в 1,5 раза меньше, чем у "Мессера".

Помню, в Декабре 1943 года в районе Ельни, на Смоленщине, мы сопровождали Ил-2. Атаковали нас "Мессера", и завязалась карусель на вертикалях. Я уже заходил в хвост Ме-109, когда увидел, что в хвост моему ведомому Раменскому пристраивается другой "Мессер". И хотя у меня была отличная позиция для атаки, но я бросил преследуемого врага, чтобы выручить своего ведомого. Отвернул - и пошёл навстречу. Он увидел, что я ему выхожу в лоб, и тоже пошёл навстречу. Высота 1500 метров. Я его ловлю в прицел, нажимаю гашетку, и в это время он меня тоже поймал и очередью обрубил левую плоскость. Самолёт переворачивается и начинает падать. Бензин выливается, а двигатель работает. Загорелся. Открыл фонарь кабины, начал вылезать, с трудом в этом хаотическом падении отделился от самолёта. Дёрнул за кольцо, открыл парашют. И приземлился в снег. Недалеко идёт стрельба, но по мне не стреляют. Самолёт мой где то упал. Слышу шорох, и меня накрывают наши пехотинцы: "Ты кто ?" - "Старший лейтенант, лётчик". - "Ой !   Мы всё видели. Это страшное дело - воздушный бой. Как вы там можете летать ?!   Мы тебя за немца приняли, его самолёт недалеко упал".

Доставили меня командиру роты - я всё рассказал, солдаты подтвердили. Выпили спирта с командиром роты. Он дал лошадь, санки и сопровождающих, которые отвезли меня в деревню. На следующий день за мной из полка пришла машина.

- А. Д. - Кого сложнее всего сопровождать: штурмовики или бомбардировщики ?

- Ой, штурмовиков !   Прикрытие обычно строилось так: допустим, 6 штурмовиков и 6 истребителей. Пара справа, пара слева и сзади выше. Они идут на маленькой скорости - 350 км/ч. Если нас атакуют, а мы идём на такой скорости, я ничего не могу сделать, я просто мишень. Поэтому мы ходили над группой либо кругами, либо восьмёркой. Иногда делали "качели". Я часто летал у штурмана полка Гриши Титарева ведомым. [ Титарев Григорий Иванович, майор. Воевал в составе 168-го ИАП. Всего выполнил около 200 боевых вылетов, в воздушных боях лично сбил 2 самолёта противника. - Примечание М. Ю. Быкова. ]  Мы в паре ходили, строем "фронт" держа, интервал примерно метров 400. И вот он идёт по прямой, а я низом, с набором скорости перехожу слева направо и обратно. Если его кто попробует атаковать, у меня скорость солидная - я отобью атаку. Конечно, расход горючего у меня больше, но мы далеко не летали. За горючим надо было на Як-3 следить. У него запас на 50 минут полёта, а так - мировой истребитель.

Г. А. Когрушев.

Да... труднее чем штурмовиков - это только начальство в боевом вылете сопровождать. Был у нас начальник воздушной - стрелковой службы полка майор Калашников, 1910 года рождения. На земле такой "истребитель" - всех немцев посбивает !   А летать с ним сплошная морока. Летал он ведомым - прижмётся ко мне вплотную, метров на 50, чтобы его прикрывали другие самолёты и в случае атаки "Мессера" не достали. Слава богу, летал редко. Да и командир полка Когрушев тоже летал редко.  [ Когрушев Григорий Александрович, полковник. Участник гражданской войны в Испании и Отечественной войны с первого дня, командовал 11-м и 162-м ИАП. С Ноября 1942 года - командир 168-го ИАП. Всего выполнил 180 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 4 самолёта лично и 2 в группе. - Примечание М. Ю. Быкова. ]

Был у нас такой старший лётчик Павел Воробьёв. Он говорил, как Чапаев: "Командовать полком смогу. Командовать авиадивизией смогу. Командовать авиакорпусом, наверное, смогу. Чтобы командовать Воздушной армией, должен подучиться. А вот командовать эскадрильей не смогу". Эскадрилья - это костяк любого авиационного соединения !   От командира требуется найти цель, не потерять своих ведомых и прикрываемую группу, если летишь на сопровождение, надо в воздухе не только самому вести воздушный бой, но ещё и управлять им, при перелетах не терять ориентировку. Это самая ответственная должность в истребительной авиации !

Сначала мы летали на Як-1, потом на Як-7, а в конце 1944 года наш полк получил Як-9Л, истребитель - бомбардировщик, бравший на внутреннюю подвеску 400 килограммов бомб. Сначала получили эскадрилью самолётов "Малый театр фронту", а чуть позже эскадрилью "Москва".

Вот на нём летать - это тяжёлая работа. Ведь самолёт не бронированный, а нам всё время давали аэродромы штурмовать, которые немцы прикрывали зенитками и истребителями. Мы завидовали даже штурмовикам. Та же работа, но у них хотя бы бронекорпус. А после того как бомбы сбросили, мы ещё должны сопровождать, вести воздушной бой. Бывало, бомбы везёшь, а тебя атакуют. Что делать ?   Приходилось сбрасывать бомбы, закрывать люки и вступать в воздушный бой. Один раз у меня люки не закрылись, а нас атаковали "Фоккеры", так и пришлось вести бой с открытыми люками.

Помню, мы ходили штурмовать аэродром Хайлигенбаль южнее Кёнигсберга. Я вёл группу - 12 истребителей. У нас была погода нормальная, а когда подходили к аэродрому, облачность прижала нас до высоты 100 метров. Я принял решение пройти через залив Фриш - Гаф и зайти на аэродром со стороны немцев. Прошли, а там облачность ещё ниже. Летим метров на 50 - задание то надо выполнять. Бомбы сбросили с горизонтального полёта. Немецких самолётов было много - не промахнёшься  ( обычно же мы бросали с пологого, градусов под 30, пикирования ). Нас никто не атаковал. Вернулись, доложили о выполнении. Разведка передала, что вылет удачный - сгорело несколько самолётов. Но из этого вылета не вернулся Слава Иванов. Видимо, "эрликоны" сбили.

- А. Д. - Как вам Як-9Л с точки зрения устойчивости ?

- Нормально. Конечно, это не истребитель, когда он с бомбами. С бомбами мы летали аккуратно - взорваться могут. Могут и подбить - попадёт зенитный снаряд - всё взорвётся. Брали их 400 килограмм, причём возили и ФАБы, и ПТАБы - в зависимости от цели.

В Восточной Пруссии в Феврале - Марте 1945 года я шестёркой сопровождал бомбардировщиков Пе-2. На высоте примерно 2500 метров нас атаковали "Фоккеры". Ведомым у меня шёл Коля Раменский.   [ Раменский Николай Андреевич, лейтенант. Воевал в составе 168-го ИАП. Всего выполнил около 100 боевых вылетов, в воздушных боях лично сбил 3 самолёта противника. Погиб в авиакатастрофе в Апреле 1944 года. - Примечание М. Ю. Быкова. ]

Истребители FW-190 были выше метров на 300 и атаковали нас с пикирования. Немецкие лётчики до последнего дня дрались здорово. Мы пошли навстречу. Завязалась такая карусель: Раменскому в хвост зашёл "Фоккер", попал в бронестекло, но не пробил. Он хоть и с трудом, но держится, из боя не выходит. Наша четвёрка осталась наверху, а я начал крутиться с одним "Фоккером". Я уже почти зашёл ему в хвост, он ушёл переворотом. Мы снизились до высоты примерно 500 метров. Осталось подвернуть ещё градусов на 30, и я был бы у него в хвосте, а там уже всё, там он уже не выйдет. И уже на этой высоте он опять уходит переворотом, я его догоняю. И он прямо с пикирования входит в воду. Я выхватываю свой истребитель, посмотрел, не выныривает ли немецкий лётчик - нет. Раменский пристроился, и мы вернулись.

- А. Д. - Как погиб Раменский ?

- Мы стояли на аэродроме у населённого пункта Иургайтшен в Восточной Пруссии. Я должен был вести эскадрилью на боевое задание. Погода была паршивая, поэтому взлетали по одному. Он, как ведомый, взлетал за мной. Когда я сделал первый разворот, обернулся, но не нашёл его. Уже на земле мне сказали, что после взлёта он, решив пристроиться как можно быстрее, заложил слишком крутой разворот, сорвался в штопор и разбился.

- А. Д. - Сколько делали вылетов в день ?

- Всё зависело от погоды: 3 - 5 вылетов в день. Помню, у нас был денщик эскадрильи. Старик. Ну какой старик ?   Лет 50, но для нас, 20-летних пацанов, - старик. И вот он нас будит рано, часа в 4 - 5. Выходим на улицу - всё небо затянуто облаками. Мы ему: "Саватеич, ну чего ты нас разбудил ?   Видишь, облака. Буди нас только тогда, когда увидишь звёзды". В следующий раз нас будит: "Товарищи лётчики, подъём. На небе звёзды". Встаем. Выходим. На небе 3 звезды, остальные затянуты облаками: "Саватеич, ты в следующий раз их считай. Насчитаешь больше 20, тогда буди". После этого он будил нас так: "Товарищи лётчики, подъём. На небе 27 звёзд"...

Конечно, количество вылетов и от задания зависит. Если глубокая разведка, то получался один вылет в день. Пока туда обратно сходишь - 1,5 часа. В районе Инстенбурга пришлось, помню, садиться у "Нормандии - Неман". Лечу, горючее на исходе. Прохожу аэродром и вижу раскрашенные самолёты, думаю - немцы. Снизился метров до 50 - нет, "Яки", но разрисованные - французы. Сел. Подбегает техник: "Что такое ?" - "Бензин кончился". Подошли лётчики. А мы на Смоленщине стояли на одном аэродроме, в футбол с ними играли, выпивали, на танцы ходили. Девиц, правда, мало было - в полках их почти не было, а местные не появлялись.

У них в полку потери большие были. Они поначалу гонялись за немецкими самолётами. Бросали сопровождаемые группы. Наши бомбардировщики, особенно штурмовики, не очень то хотели, чтобы французы их сопровождали. Заправили, и я улетел к себе на аэродром.

- А. Д. - Летали с орденами ?

- Я - да. Некоторые летали без орденов. Помню, жарко было, а нам надо перебазироваться. Один из лётчиков положил гимнастёрку с орденами в кабину, а при заходе на посадку, когда он фонарь открыл, её ветром вытащило. Потом, когда война закончилась, восстанавливать эти ордена - ужас !   В начале Марта к нам пришёл Аполлонин Коля. Я хорошо помню, что на груди у него висела "Золотая Звезда" Героя. Нам только странным показалось, что он её то снимал, то надевал. Ты говоришь - он не Герой Советского Союза ?!   Теперь понятно... Тогда возникли подозрения, но он был старше нас, как он представлялся, "герой Балтийского неба", и спрашивать его было неудобно.

- А. Д. - Кого сложнее сбить: истребитель или бомбардировщик ?

- Истребителей было сложнее сбивать, у бомбардировщика маневренность меньше. Из истребителей всё - таки тяжелее сбить FW-190. У него скорость больше, маневренность лучше, вооружение лучше, чем у "Мессера". Впереди у него двигатель воздушного охлаждения - это почти броня, и сзади броня.

С немецкими бомбардировщиками приходилось вести бой только один раз - мы их атаковали на аэродроме на взлёте. Тогда ходили на свободную охоту четвёркой. Это хорошая работа. Набираешь высоту 5000 - 6000. Ходишь, высматриваешь. Отвечаешь только за себя, а когда прикрываешь, не дай бог собьют кого из группы - будут разбирать, как да почему. Правда, обычно лётчиков командиры в обиду не давали...

- А. Д. - Что такое "групповая победа" ?

- Групповой считалась победа, если самолёт был сбит в результате атаки нескольких лётчиков. Допустим, сначала его атаковал я, а следом мой ведомый. Но ты знаешь, мы тогда значения этому особо не придавали. Вылетаешь на задание, а в душе думаешь, что не вернёшься. Поэтому лётные книжки мы не проверяли - смертники были. С собой только пистолет и патронов россыпью в карман, чтобы, если собьют, можно было пробраться к партизанам. Уже после войны я смотрел документацию. Велась она безобразно, поскольку никто из лётчиков её не контролировал. Многое не дописывали, много неточностей, что-то упущено. Адъютантом эскадрильи, который должен был по должности вести документацию, у нас был Фролов, бывший лётчик. Никто его никогда не проверял. Что он пишет там ?   Были ли приписки ?   Мы себе ничего не приписывали.

- А. Д. - Как воспринимали получение задачи ?

- Переживания перед полетом были, но не мандражировали.

- А. Д. - Были ли какие то приметы ?

- Я, например, никогда не брился утром перед вылетом, а многие брились. Я же только когда боевая работа кончается, обычно вечером или чуть раньше, если погода плохая. Приезжаешь к месту жительства, побреешься - впереди ужин, танцы, 100 боевых грамм. Амулетов у нас в полку я ни у кого не помню.

- А. Д. - Какие взаимоотношения складывались с техническим составом ?

- Техники, механики - очень переживали за лётчиков, всегда ждали возвращения с боевого вылета. Надо сказать, обслуживание самолётов было отличное. Я своего механика, старшину Садовникова, до сих пор помню. Такой работяга !   Как-то я прилетел - пробиты плоскости, стабилизатор повреждён снарядом. За ночь восстановили самолёт !   Инженер эскадрильи был Богданов Гриша. Это такой трудяга !   Так что отношения были самыми дружескими.

Взаимоотношения с БАО были в основном неплохие. Но иногда с ними дрались.

- А. Д. - Расскажите о своем последнем боевом вылете.

- Начну с того, что в начале Апреля 1945 года стояли в Иургайтшене на большом немецком аэродроме. Возвращаюсь с боевого задания, у меня отказал двигатель. Потом, как оказалось, во время воздушного боя мой самолёт был повреждён, но двигатель работал вплоть до аэродрома и отказал на первом развороте. Я дотянул со снижением до третьего. Начал планировать на посадку. Кое как проскочил между металлическими колоннами разбитого ангара. Самолёт еле держится, я сажусь, не выпуская шасси и закрылки. Самолёт прополз на брюхе, встал на двигатель и рухнул назад. Я получил небольшое сотрясение. Сижу, не пойму, что со мной произошло. Вылезти не могу. Подъехали ко мне механики, вытащили меня из кабины. Я попал в госпиталь. В госпитале пролежал дней 15. Уже чувствую себя нормально. Написал записочку в полк с просьбой прислать за мною У-2. А врач не выписывает. Говорит, нет, ещё дней 10 - 15 надо полежать.

Я думаю, всё равно сбегу. Как я и просил, прилетел самолёт, сел на площадочку рядом с госпиталем. Я в кабину - и в полк, а на следующий день мы уже перелетели на аэродром Истенбург под Кёнигсберг. Там переночевали. Спали на одной койке с другом и командиром эскадрильи Ильёй Петровым обнявшись - было холодно, замёрзли. Утром пошли на завтрак. Самочувствие у меня неважное и предчувствие тоже: "Я сегодня не вернусь с задания". Хотя я себя уже в воздухе прекрасно чувствовал, всё видел, умел сбивать, заходить, пилотировал отлично. Я считал, что меня уже сбить не могут. А здесь было такое неважное ощущение и предчувствие. Но я никому не сказал об этом - не мог.

Я и Петров повели 2 группы. Вылетело нас очень много. Вся наша истребительная дивизия. Бомбардировщики наносили удар по аэродрому Фишхаузен - на побережье Балтийского моря. Я тогда летел на Як-9Л. Штурмовики зашли на аэродром, а следом мы с бомбами. Тут бомбили с пологого пикирования. Прицелов для сбрасывания бомб не было, бросали на глаз, но с малой высоты - там не промажешь. Сбросили бомбы и пошли к Пе-2, прикрывать их. Поднялись к ним нормально, и тут нас атаковали несколько групп "Фоккеров" и "Мессеров". Завязался воздушный бой. Ведомый меня потерял. Один немец пристроился ко мне. Я начал уходить переворотом, а второй, видимо "Мессер", пристроился снизу, открыл огонь и попал в центроплан. А в центроплане баки... В кабине вспыхнул огонь. Я выполняю боевой разворот, беру курс 90 градусов. Начал задыхаться. Фонарь открыл - пламя сразу охватило меня, пришлось его закрыть. Пламя немножко уменьшилось. Набрал высоту - может быть, 1000 метров, может быть, 2000 - там уже не до приборов. Начал снижение с курсом 90. Когда начал глотать пламя, появились мысли покинуть самолёт...

Это всё секунды - даже не минуты, секунды. Газ не убираю, иду на максимальной скорости со снижением. Фонарь открыл, опять меня охватило пламя. Отстегнул поясной ремень  ( плечевыми мы не пристегивались ). Начал вылезать из кабины, ноги поставил на сиденье, оттолкнулся, высунулся по грудь, и меня обратно засосало. А в кабине дым и огонь, ноги горят, пламя лижет лицо. Второй раз - то же самое. Думаю - конец мне. Вот тут у меня перед глазами промелькнула вся жизнь: где я родился, учился, мои друзья фронтовые, детство, пацанов вспомнил, с кем я ходил за арбузами на бахчу... В последний раз напрягаю все силы, подтянул ноги на сиденье и с силой оттолкнулся и выскочил примерно по пояс. Набегающим потоком меня спиной прижало к фюзеляжу, но за счёт того, что истребитель находился в беспорядочном падении, меня аэродинамические силы вытащили из кабины и отбросили от самолёта. Сразу стало тихо. Только слышны разрывы зенитных снарядов. Через несколько секунд услышал взрыв - мой самолёт ударился о землю. Я поймал кольцо, дёрнул, а парашют не раскрывается, и только через несколько секунд послышался хлопок, динамический удар, и я с облегчением повис на парашюте. Посмотрел - купол цел. И в это время меня начали обстреливать с земли. Зацепили шею, ноги. Физиономия горит неимоверно, брюки все обгорели. Тело и голова не сгорели только потому, что был в кожаной куртке и кожаном шлемофоне.

Я натянул стропы, заскользил, не рассчитал, сильно ударился о землю при приземлении и потерял сознание. Очнулся - кругом немцы. Вернее наши, власовцы. У меня уже вытащили документы и пытаются сорвать 2 моих ордена Красного Знамени. Я лежу, подходит один, видимо старший: "Ты из Белгорода ?"   Я приподнялся. Что я мог сказать ?   Да и не мог я ничего сказать - рот у меня обгорел. Лица не было - сковородка, чугунная сковорода, а не лицо. Он своим говорит: "Это его отец раскулачивал крестьян в Белгороде... Расстрелять !"

Только потащили меня расстреливать, как подъехал "Опель". Из него вышли 2 немецких офицера в кожаных плащах. Поговорили между собой. Один из них приказывает: "Отставить !"   Меня посадили в машину и повезли в штаб на допрос. Так я оказался в плену.

Привезли в какой то штаб. Я попросил сделать перевязку. Пришёл фельдшер, перебинтовал меня всего - остались одни глаза и рот. Хотя рот, по сути, мне не был нужен - всё сварилось. Начался допрос. Я врал как мог. Называл какие-то липовые дивизии, армии. После допроса меня посадили в грузовую машину, где уже сидело 3 наших бойцов. Нас повезли, как я понял, в сторону Пилау. По пути, а мы ехали примерно час, по разговору я понял, что в машине сидят разведчик, пехотинец и танкист. В это время над машиной с рёвом пронеслись самолёты. Немцы остановились, вывели нас из машины и подвели к стене каменного амбара. Сопровождающие - водитель и 2 солдата - начали между собой договариваться. Я понял, что они решили нас расстрелять. Отошли они метров на 20. В это время прошли штурмовики, увидев машину, замкнули круг и как дали "РСами" !   Машина сгорела, немцы погибли, а мы, стоявшие у амбара, попадали - кто на колени, кто на живот. И остались живы !

Полежали немножко - видим, что немцев нет. Я предложил пробиваться к своим, но никто со мной не согласился, и я ушёл один. Район мне был известен, поэтому с ориентированием проблем не возникло. К вечеру добрался до лесополосы. Силы начали меня покидать, поднялась температура, весь горю. Залез в окоп, сел и чувствую, что теряю сознание. В это время услышал рядом немецкую речь. Несколько немецких солдат, увидев меня, схватили, отвели в штаб. Опять посадили в машину, набитую военнопленными. Думаю, опять на расстрел повезли - выжить я не надеялся. В машине было много раненых, некоторые в тяжёлом состоянии. Когда машина остановилась и конвой открыл дверь, я увидел Балтийское море - это была военно морская база Пилау. Удивительно: музыка играет, немецкие офицеры танцуют.

Нас повели по городу. Автоматически я старался запомнить дорогу, по которой нас ведут - я же лётчик, привычка... Привели в какое то здание, опоясанное вокруг колючей проволокой, рассортировали и меня как лётчика повели в здание. Зашел, смотрю, висит портрет Гитлера - от пола до потолка. У меня были руки в бинтах, ущипнуть себя я не мог, но всё равно прикоснулся - не снится ли мне это, не почудилось ли. Оттуда меня повели в другое каменное здание. Открыли дверь, и я услышал гул голосов. В этом бараке было 100, а может и 200 военнопленных разных национальностей, но в основном, конечно, советские. Я попытался расположиться на постелённой прямо на бетонный пол соломе, но ко мне подошли 2 человека в гимнастёрках и сказали: "Ты здесь не располагайся, тут много предателей - пойдём с нами".

Они отвели меня в угол огромного каменного амбара. Познакомились. Одного из них звали Колей, он был Младшим лейтенантом, танкистом. Второй - разведчик, старший сержант, его имя уже забыл. Я им говорю: "У меня всё горит, я плохо вижу. Мне нужна перевязка". Один из них сбегал и привёл медсестру. Медсестра русская - кажется, из-под Ельни. Когда немцы оккупировали Ельню, она связалась с немецким офицерским составом и при отступлении с ними ушла. Дошла до Пилау. Здесь она работала медсестрой в лагерном госпитале. Она чувствовала, что Красная Армия прёт, скоро будет конец, и, конечно, помогала военнопленным. Познакомились. Медсестра сказала, чтобы я шёл за ней. Она привела меня в какую-то комнату, где был врач немец, она и фельдшер. Врач неплохо говорил по русски. Стали снимать бинты. Боль страшная. Он мне говорит: "Ты, может быть, выживешь, но останешься рябым - у тебя страшный ожог лица. У тебя носа нет, рот сварился".

Промыли все марганцовкой, всего забинтовали и отвели опять в это здание. Уже стемнело. Несмотря на страшную боль, я задремал. Проснулся от боли и не могу открыть глаза - обгоревшие веки слиплись. А я то подумал, что потерял зрение. Коля танкист опять нашёл эту сестру. Она начала промывать мне глаза борной кислотой. Вот так все 10 дней, что я был в плену, она мне помогала. Кроме того, она приносила шоколад, который Коля разогревал на лампе, сделанной из снарядной гильзы, и поил меня - рот у меня сварился и есть я не мог. Я уже боялся ложиться спать. Как заснёшь, так теряешь зрение.

Город всё время бомбили. В один из налетов бомба разорвалась рядом с нашим зданием, и рухнувшей крышей мне придавило ноги. Кое - как мне удалось выползти из-под завала, а многие погибли. Они меня притащили в щель, вырытую рядом с разрушенным зданием. Там мы ещё дней 5 жили. Поскольку бомбили нас нещадно и ограждение лагеря было разрушено, а многие охранники убиты, я начал подговаривать ребят бежать. Поначалу старший сержант говорил, что многие пытались бежать, но их или предавали, или ловили. В том и другом случае беглецов расстреливали. Но постепенно мне удалось уговорить их, тем более что я предложил план. Бежать решили в ночь с 25 на 26 Апреля, захватив на побережье лодку.

Однако 24 числа мы попали в очередную партию пленных, которых немцы грузили на баржи и увозили в неизвестном направлении. Ходили слухи, что в Швецию, а некоторые говорили, что баржи топили в море. Так вот прошёл шёпот, что в эту ночь нас будут вывозить. Мы между собой договорились не бросать друг друга и, если что, встречаться у нашей траншеи. Примерно в час ночи шум, гам, всех поднимают. Догадались, что поведут на причал на погрузку. Я протёр глаза борной кислотой. Видеть я немного мог, но для того чтобы смотреть вперёд, приходилось сильно закидывать голову назад. Начали нас выводить, я пристроился. Построили несколько колонн военнопленных. Сотни, тысячи человек. Ночь была звёздная и лунная - всё прекрасно видно. На меня конвой не обращал внимания - мол, всё равно доходяга, ему конец. Я прошёл немного в строю и присел. Пленные и конвой ушли, а я остался...

Думаю, куда идти ?   Кое как выбрался на дорогу. По дороге шла немецкая колонна. Я остановился, никто из немцев не тронул - видят весь в бинтах, раненный, рот завязан, одни глаза. Прошла эта огромная, может быть, в тысячу человек колонна. Самолёты летают - не поймёшь чьи: наши или немецкие. Чудом я вышел на ту дорогу, которую запоминал, когда первый раз меня вели в лагерь. Кое - как добрался до траншей, в которых мы сидели. Никого. Подал сигнал как мог своим обожженным ртом - никто не отвечает. Сел в траншею с мыслью ждать до утра, задремал.

Проснулся от звука русской речи. Подходят мои ребята - тоже сбежали из колонны. Мы просидели остаток ночи и день, а на следующую ночь они пробрались к побережью. Присмотрели подходящую лодку, нашли вёсла. Вернулись, мне рассказали, мы пошли. Сели и поплыли на восток, ориентируясь по звёздам. Ориентация в ночных условиях мне была знакома, к тому же вскоре взошла луна. Плыли мы до утра. Начало сереть, и я им сказал: "В светлое время нас или немецкая, или наша авиация расстреляет. Я сам летал, расстреливал корабли. Надо приставать к побережью, иначе нам конец". Около 6 утра мы подгребли к берегу. Я услышал сначала говор и русский мат - славяне. Потом вырисовался контур побережья. С берега нас заметили и, не дожидаясь, пока мы подплывем, бросились к лодке. Я был в бинтах и лётной кожаной куртке, а товарищи мои в немецких шинелях: "А, фрицы !   Мы вас сейчас !.."

Схватили, лодку вытолкнули на побережье. Мы говорим: "Да мы советские !"   Они ничего не слушают - раз в немецкой форме, значит, немецкие разведчики. Ребята показывают на меня: "Это советский лётчик, Капитан". Стянули куртку, а один погон на моёй гимнастерке сохранился. Вроде поверили, повели нас к комбату. Как они доложили, я не знаю, но, когда завели, кто-то сказал: "Да, это немецкие разведчики, их надо к стенке". Я говорю: "Минуточку, я Капитан, лётчик, тяжело ранен. Комбат, попроси, чтобы сделали мне перевязку - погибаю". Комбат дал указания: "Лётчика доставить в госпиталь".

Посадили нас на танкетку и повезли. С трудом пробившись по заполненным войсками дорогам, приехали в госпиталь. Меня сразу завели в операционную. Там на столах лежали раненые, стоял крик, стон, мат. Оперировали человек 40 хирургов. Меня посадили - мол, подожди. Рядом стол, там лежит здоровый советский воин, храпит. Ему водки влили, он заснул. И прямо здесь на моих глазах располосовали его, достают железо - слышу, бросают осколки, металл. Закончил врач эту операцию, передаёт дальше - там уже сестры бинтуют, зашивают. А он приготовился резать следующего. Потом обратился ко мне: "Капитан, будем срывать повязки". - "А можно смочить марганцовкой ?" - "Ты видишь, сколько здесь человек лежит ?"

Начал срывать присохшие бинты - боль страшная. Я и стонал, и кричал от боли. После перевязки я вышел на крыльцо поискать моих ребят. Вижу, стоит машина с нашими освобождёнными военнопленными, и ребята с ними. Я начал издавать звуки, они увидели меня. Я замахал рукой, и машина тронулась. Они поехали, а я остался. Так мы расстались. Одного звали Коля, он был Младший лейтенант, танкист из Ленинграда. Старший сержант - разведчик. По сей день о них ничего не знаю.

Ну, а дальше госпиталя: 1 Мая ко мне на 2-х "полуторках" прибыли командир полка Когрушев с лётчиками. Я лежал, почти не разговаривал. Они зашли, увидели меня, пришли в ужас. Предложили мне зеркало - я отказался. Привезли с собой коньяк. Коля Качмарик   [ Качмарик Николай Иванович, лейтенант. Воевал в составе 168-го ИАП. Всего выполнил около 100 боевых вылетов, в воздушных боях лично сбил 1 самолёт противника. - Примечание М. Ю. Быкова. ]  говорит: "Давайте спринцовку, мы нальём коньяку". Я согласился. Налил туда коньяку, вставил мне в рот. Я пару глотков сделал и подавился. Начался кашель - начала лопаться кожа, кровь, боль. Врач хирург прибежал, кричит: "Что вы делаете ?.."

В госпитале лечился 2 месяца. У меня губы сходили раз 20 и нос тоже. Прямо снимаю корку и отбрасываю. Боли были такие, что первые 18 - 20 дней я не мог спать - только после укола морфия.

В Августе я вернулся в свою часть. Я слышал, что есть приказ всех бывших в плену отправлять на государственную проверку. Командир пообещал, что не отправит меня, но осенью 1945 года пришёл приказ, и ничего он сделать не смог. Пришлось ехать в 12-ю стрелковую запасную дивизию, что находилась на станции Алкино близ города Уфы. Станция Алкино... От станции прошёл километров 10 пешком по лесу. Подхожу: колючая проволока, вышки, на вышках автоматчики, на КПП не войдёшь и не выйдешь, все вооружённые. Предъявил документы, командировочное предписание, меня пропустили. Народу море - примерно 25 000 там было тех, кто оказался в плену или на оккупированной территории: партизаны, военнопленные, был Генерал - кавалерист, друг Будённого, который заявлял: "Я напишу Семёну Михайловичу, он меня вытащит отсюда". Мы уже уехали, а он там всё сидел...

Кое - как разместился, а вскоре меня вызывал оперуполномоченный СМЕРШа. Встретились, познакомились. Он говорит: "Рассказывай, как ты оказался в плену". Я всё рассказал. Личное дело со мной. Он всё просмотрел. Говорит: "Почему тебя направили сюда ?   Тут знаешь, кто сидит ?   А ты был всего 10 дней в плену, бежал из плена, личное дело у тебя на руках. Ты мне не нужен. Свободен, иди".

Вот так я прошёл проверку, но из этой "дивизии" меня не выпустили, просто перевели в барак для прошедших проверку. Что мы там делали ?   Подъём, потом шли с вёдрами за завтраком. Еда - бурда, конечно. Обед, ужин - одна вода. Играли в футбол, волейбол. Играть пришлось долго, до Января 1946 года. Вместе с выходившими на работу выходил за территорию лагеря, добирался до станции Алкино, ехал в Уфу на 2 - 3 дня, набирал водки, яиц, сала, сам наедался и ребятам привозил. Даже ходил на танцы.

Этот оперуполномоченный дней через 7 - 10 вызывал меня опять. Поговорили 15 минут, говорит: "Ты свободен. Ты мне не нужен". - "Как же отсюда вырваться ?" - "Это уже не от меня зависит".

В лагере встретился с Федотовым Борисом, лётчиком из нашего полка, сбитым под Оршей в 1943 году. Он мне очень помог. Я когда ещё только ехал в лагерь, мне командир полка и смершевец говорят: "Через 2 недели вернёшься !"   Ну я и приехал в куртке и гимнастёрке. А уже зима, мороз под 40. Бараки не отапливаются, двери почти не закрываются. А Борис был одет во всё немецкое: ватные штаны, тёплая шинель. Так вот он и его приятель, с которым они вместе освободились из лагеря, ложились по бокам, я в середину и двумя шинелями укрывались. Так и спали несколько месяцев.

А. И. Труд, 1945 г.

Кстати, в этом лагере проходил проверку и Старший лейтенант Герой Советского Союза А. И. Труд, ведомый Покрышкина.   [ Труд Андрей Иванович, старший лейтенант. Воевал в составе 16-го ГвИАП. Всего выполнил более 600 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 24 самолёта лично и 1 в группе. Герой Советского Союза. - Примечание М. Ю. Быкова. ]

Так вот, с его слов, Покрышкин вылетал шестёркой или восьмёркой, ведущим, говорит: "Я атакую, все меня прикрывайте !"   Набирал до 6000 метров, а обычно бои велись от 1500 до 3500. "Аэрокобра" устойчивая, как утюг, скорость огромная, хорошее вооружение, и кабина с прекрасным обзором. Я уже после войны летал на них в 72-м Гвардейском полку. Так вот, 5 - 7 лётчиков только на него смотрят, чтобы никто не подошёл, никто не сбил. На огромной скорости сверху врезается в группу противника, расстреливает какой-то самолёт и уходит. За ним эта группа повторяет маневр. Если немецкая группа рассыпалась, они повторяют атаку на одиночек или пару...

В Январе меня выпустили, а в Москве меня направили в 72-й Гвардейский истребительный полк. Но ярмо "был в плену" прошло со мной через всю жизнь и сильно её испортило. Помню, в 1948 - 1949 годах я работал в Военном авиационном училище лётчиков во Фрунзе, прибыл проверяющий от НКВД со штаба дивизии. Вызывали всех и в том числе меня. Расспросил, а потом задал вопрос: "Почему ты не застрелился ?"   Я весь вскипел, но сдержался, чтобы его не пристрелить. Говорю: "Во-первых, был ранен, руки не работали, не мог достать пистолет. Потом пистолет сорвали, когда приземлился. И ордена рвали". Вот такой подлец.

Всего за войну я выполнил 149 боевых вылетов, провёл 39 воздушных боёв, в которых лично сбил 9 самолётов и ещё 5 в группе.   [ В архивных документах частей и соединений, в которых воевал А. Ф. Хайла, отмечена только одна его воздушная победа: 8 Апреля 1945 года в районе Раушен  ( Восточная Пруссия )  в воздушном бою лично сбил 1 FW-190. Возможно, победы были одержаны над территорией противника и не получили официального подтверждения. ]